Мемуары генерала барона де Марбо

В Вене я нашел моего доброго товарища генерала Сент-Круа, ранение которого приковало его к постели на многие месяцы. Он жил во дворце Лобковица, который также занимал Массена. Каждый день я проводил с ним несколько часов и рассказал ему о недовольстве, которое возникло у маршала по отношению ко мне после инцидента в Ваграме. Так как у него было большое влияние на Массену, он вскоре дал ему понять, как такое отношение было для меня тяжело и обидно. Заступничество Сент-Круа, а также мое поведение в Цнайме уже восстанавливали в глазах маршала мой авторитет, когда в порыве откровенности я разрушил полученный результат и оживил старую неприязнь. Вот по какому поводу.

Вы знаете, что раненный в ноги после падения с лошади на острове Лобау Массена был вынужден управлять войсками сидя в коляске и при

Ваграме, и в последующих битвах. В эту коляску собирались запрячь артиллерийских лошадей, когда заметили, что они были слишком крупны ;щя дышла этого экипажа и что им не хватает некоторой плавности в движениях. Тогда вместо них взяли четверку из маршальских конюшен, выбрав самых спокойных и хорошо привыкших к выстрелам орудий. Из обозных выбрали двух солдат, которые должны были сопровождать Массену верхом. Но вечером 4 июля собственные кучер и форейтор маршала заявили, что поскольку их хозяин пользуется своими лошадьми, то управлять ими должны именно они. Несмотря на все предупреждения об опасности, которой они подвергают себя, оба хотели сами везти своего хозяина и настаивали на этом. Как будто речь шла о прогулке по Булонскому лесу, кучер сел на свое место, форейтор в седло, и всю неделю мужественные слуги подвергались большой опасности, особенно при Ваграме, где возле этой коляски было убито несколько сот человек. При Гунтерсдорфе ядро, пролетая над экипажем, задело шинель кучера, другим ядром убило лошадь под форейтором!.. Но верные слуги не испугались, и весь корпус оценил их преданность. Их отметил даже император, сказав в одно из своих появлений у Массены: «На поле боя 300 тысяч сражающихся. А знаете, кто самые храбрые? Ваш кучер и ваш форейтор, так как мы выполняем наш долг, а у этих двух людей нет военных обязательств, и они могли бы не подвергаться смертельной опасности, поэтому их заслуга больше!» Затем он обратился прямо к ним: «Да, вы два храбреца!»

Наполеон, конечно, наградил бы этих людей, и он мог бы дать им денег, но он боялся ранить самолюбие Массены, ведь именно служа ему они проявляли столько мужества. Маршал должен был сделать это сам, гем более что состояние у него было огромное: он получал 200 тысяч франков как командующий армией, 200 тысяч франков как герцог Риво-лийский и 500 тысяч франков как князь Эсслингский, то есть девятьсот тысяч франков в год.

Однако Массена сначала подождал два месяца, ничего не решая по поводу этих людей, затем однажды, когда несколько офицеров, среди которых был и я, собрались у постели Сент-Круа, вошел Массена, который тоже часто его навещал, и заговорил с нами о событиях кампании, еще раз вспомнив мой совет о том, что лучше передвигаться в коляске, чем на носилках. Совершенно естественно, что он заговорил о своем кучере и форейторе, похвалил их хладнокровие и смелость, которые они проявляли в опасных ситуациях. Наконец маршал закончил, сказав, что хочет хорошо вознаградить этих смельчаков и собирается дать каждому по 400 франков. Он спросил у меня, будут ли эти люди довольны!..

Мне бы промолчать или просто предложить немного увеличить сумму, но я ответил прямо, хотя и не без задней мысли. Я прекрасно понял, что Массена собирается выплатить этим людям 400 франков единожды, но ответил, что, по моему мнению, 400 франков пожизненной ренты, которые кучер и форейтор добавят к своим собственным средствам, прекрасно защитят их на старости лет от нищеты. У тигрицы, на детенышей которой напал неосторожный охотник, не бывает таких ужасных глаз, как у Массены, когда он услышал эти слова. Он подпрыгнул в своем кресле и воскликнул: «Несчастный! Вы хотите меня разорить!.. Как! 400 франков пожизненной ренты!.. Нет, нет и нет!.. Просто 400 франков!»

Большинство моих товарищей хранили осторожное молчание. Только генерал Сент-Круа и коммандан Линьивиль громко заявили, что награда, назначенная маршалом, недостойна его, что это должна быть пожизненная рента. Тогда Массена больше не мог сдержаться, он начал бегать по комнате, опрокидывая все, что встречалось ему на пути, даже крупную мебель, и повторяя: «Вы хотите меня разорить!..» Затем, уходя, он сказал нам вместо прощания: «Я предпочел бы видеть вас всех расстрелянными или самому получить пулю в руку, чем подписать бумагу о пожизненной ренте в 400 франков кому бы то ни было... Идите все к черту!..»

На другой день он пришел к нам с виду очень спокойный, так как никто не умел притворяться так, как это умел делать он. Но с этого дня его друг генерал Сент-Круа очень потерял в его глазах, Линьивиля он невзлюбил и дал ему это понять на следующий год в Португалии. На меня же он сердился больше, чем на моих товарищей, ведь я первый заговорил о 400 франках ренты. О происшествии стали рассказывать, и слух дошел до императора. Однажды, когда Массена ужинал с Наполеоном, Его Величество все время шутил по поводу любви маршала к деньгам и сказал, что, по его мнению, тот назначил хорошую пенсию смелым слугам, которые управляли его коляской при Ваграме... Тогда маршал ответил, что он даст каждому 400 франков пожизненной ренты, что он и сделал, и ему не понадобилось получать пулю в руку. Но его гнев против нас только усилился, и он часто говорил нам с сардонической улыбкой: «Ах, шутники, если бы я следовал вашим советам, вы бы меня быстро разорили!..»

Император, видя, что австрийские полномочные представители постоянно откладывают заключение мирного договора, снова готовился к войне. Он вызвал из Франции многочисленные подкрепления, отряды которых подходили каждый день. И каждый день Наполеон сам проводил им смотр во дворе Шенбруннского дворца. Много любопытных приходило посмотреть на рекрутов, и их подпускали очень близко. Один студент по имени Фридрих Штапс, сын книгоиздателя из Наум-бурга и член тайной организации Тугенбунд (Союз добродетели), воспользовался этой оплошностью и проник в группу, окружавшую императора. Два раза генерал Рапп просил его отойти, а в третий раз он заметил, что у молодого человека под одеждой спрятано оружие. Штапс был арестован и сознался, что пришел с намерением убить императора, чтобы освободить Германию от его власти. Наполеон хотел сохранить ему жизнь, считая, что с ним надо обращаться как с сумасшедшим, но врачи нашли, что он совершенно здоров, а сам молодой человек настаивал, что, если его отпустят, он снова попытается совершить давно задуманное покушение. Штапс предстал перед военным советом, который приговорил его к смерти. Император предоставил этого молодого человека его печальной судьбе, и тот был расстрелян.

Мирный договор был подписан 14 октября, а 22-го император покинул Австрию, возложив заботу о выводе войск на главный штаб и маршалов. Через две недели Массена дал разрешение своим офицерам вернуться во Францию.

Я покинул Вену 10 ноября. Я купил коляску, в которой и проехал до Страсбурга с моим товарищем Линьивилем, чья семья жила в окрестностях этого города. Мой слуга должен был прибыть позже, я поручил ему доставить одну из моих лошадей в Париж. В Страсбурге я остался один и опасался отправляться в путь в одиночестве, так как моя рука была еще очень опухшей, с большого пальца сошел ноготь, и все это причиняло мне большие мучения. К счастью, в гостинице, где я остановился, я встретил главного хирурга 10-го конно-егерского полка, который сделал мне перевязку. Он тоже возвращался в Париж, и мы поехали вместе в моей коляске. По дороге он заботился о моей ране. Этот доктор покидал военную службу и собирался обосноваться в Шантийи, где я и встретился с ним через двадцать лет на обеде у герцога Орлеанского. Он уже был комманданом национальной гвардии.

В Париж я приехал в плохом состоянии, но нежная забота моей матери и отдых, которым я наслаждался рядом с ней, ускорили мое выздоровление.

Так кончился для меня 1809 год. Если вы вспомните, что я встретил его в Асторге, в Испании, во время кампании против англичан, затем участвовал в осаде Сарагосы, где был ранен, что мне пришлось проехать часть Испании, всю Францию и 1ерманию, участвовать в Экмюльском сражении, идти на штурм Ратисбонна, совершить опасную переправу через Дунай в Мёльке, сражаться два дня при Эсслинге, где меня ранило в ногу, что шестьдесят часов я провел в битве при Ваграме и был ранен в руку в сражении при Цнайме, то вы согласитесь, что этот год был для меня полон событий и что я избежал многих опасностей!

Глава XXVII 1810 год. — Приключение на карнавале. — Орден Трех Золотых рун. — Женитьба императора на Марии-Луизе Австрийской

Тому, кто вспоминает свою собственную историю, редко удается избежать одной опасности — уделять слишком большое внимание подробностям. Я не составляю исключения, тем более что после моей предыдущей книги вы поддержали мою манеру изложения.

1810 год начался для меня счастливо: я находился в Париже рядом с моей матушкой. Все раны, полученные во время двух последних кампаний, зажили, что позволяло мне выходить в свет. Я подружился с семьей Дебриер, а через год женился на их дочери. Но до этого счастливого момента я прошел всю Португальскую кампанию, где подвергался большим опасностям.

Император назначил маршала Массену главнокомандующим великолепной армии, которую тот должен был повести весной на Лиссабон, занятый пока англичанами.

Мы готовились к выступлению, но, так как французы имеют обыкновение перед сражениями предаваться удовольствиям, никогда парижская жизнь не была такой блестящей, как в эту зиму. И при дворе, и в городе давались бесконечные пышные праздники и балы, куда я, учитывая мой военный чин и должность адъютанта князя Эсслингского, всегда имел приглашения. Император назначил огромные жалованья крупным сановникам, но требовал, чтобы они способствовали развитию торговли и организовывали роскошные собрания. Почти все считали своим долгом понравиться императору и соревновались, кто кого превзойдет в великолепии праздников. Особенно отличался граф Маре-скальки, посол Наполеона короля Италии при Наполеоне императоре французов. Этот дипломат, который занимал красивый особняк на Елисейских Полях, на углу улицы Монтень, придумал развлечение, если и не новое, то усовершенствованное им. Это были костюмированные балы и маскарады. Поскольку этикет не допускал надевать маскарадные костюмы при дворе или на приемах у больших сановников, то у графа Марескальки была монополия на этот вид развлечения, и его многолюдные балы собирали все высшее общество Парижа.