Мемуары
Шрифт:
Однажды вечером я шел по Лексингтон-авеню, и на углу натолкнулся на прислонившегося к стене очень молодого человека с морковно-рыжими волосами и такой фигурой, о которой мечтают все проститутки, но редко кто ее имел или имеет. Я остановился и сказал: «Привет». Он дружелюбно улыбнулся и отодвинулся от стены, протянув мне руку.
— Меня зовут Томми Уильямс, — сказал он.
Конечно, это мое настоящее имя, что показалось мне столь добрым знаком, что я повел его прямо к себе домой, в мою чудесную квартиру, и это была ночь, когда пели соловьи. У рыжих удивительная кожа, почти прозрачная, с жемчужными пятнышками.
Но хватит про это.
Томми в качестве проститутки был очень неопытным, и еще «не перевернулся», по известному выражению. Однако, как-то вечером,
Может быть, и патетично, но очень трогательно.
9
Ранней весной 1948 года произошла новая — внезапная, совершенно случайная, чудесная — встреча с Фрэнком Мерло.
Произошла она примерно так. Однажды, около полуночи, я шел по Лексингтон, дыша ночным воздухом, и проходил мимо магазина деликатесов. Там покупал что-то съестное… Лошадка, он был со своим приятелем, с которым познакомился во время войны.
— Боже мой, Фрэнки, почему ты меня не искал?
— Не люблю перебежчиков, — как всегда, он ответил прямо и честно. — Когда в прошлом году у тебя был такой успех с «Трамваем», я понял, что ты будешь думать, что я хочу воспользоваться нашей маленькой встречей в дюнах. Поэтому никогда не пытался встретиться с тобой. Но я видел пьесу, и она мне очень понравилась.
— Давайте пойдем ко мне, — предложил я. Фрэнки посмотрел на своего приятеля (натурала), тот кивнул.
Мы вернулись в мою квартиру Водолея, ели жареное мясо с рисом и салат из помидоров и маринованных овощей. Мы с Фрэнки не сводили друг с друга глаз.
Фрэнки не был уверен — понял его приятель или нет? Приятель понял, и не имел ничего против. Для всех, кто знал Фрэнки, дружба с Лошадкой значила куда больше, чем то, с кем он — с мальчиками или с девочками.
И поэтому его приятель-моряк предложил: «Фрэнки, оставайся тут с Теннесси, а я поеду домой в Джерси».
Так все и началось. Фрэнки остался с Теннесси на волшебном покрывале кровати за садиком на подводной лодке. Несколько лет спустя я описал это событие в стихотворении под названием «Отдельная поэма».
Я не сразу влюбился в Фрэнки. На самом деле, я вначале долго колебался, переводить ли все это на постоянную основу. Я слишком привык к свободе. И однажды вечером, со всей возможной деликатностью, я спросил у него, не будет ли лучше, если он будет оставаться не каждую ночь, а только через раз; так, как было с Рафаэлло.
Фрэнки отнесся к этому резко отрицательно, его это даже обидело. Во всяком случае, и на этот раз попытка романа закончилась быстро.
Я уехал в Сент-Луис повидаться с матерью. И именно здесь, под родительской крышей, мне стало совершенно ясно, что мое сердце, слишком долго приучаемое к мимолетным привязанностям, нашло себе в юном сицилийце постоянное пристанище.
Я послал ему из Сент-Луиса телеграмму: «Возвращаюсь в Нью-Йорк завтра. Пожалуйста, жди меня на квартире».
Я вернулся после полуночи. Когда я вошел к себе, квартира показалась мне совершенно пустой, не было никаких следов присутствия Фрэнки, и я почувствовал себя несчастным и брошенным. Но это чувство сохранялось только, пока я не вошел в спальню Водолея. Там на громадной кровати спал мой маленький Фрэнки.
Так начались отношения, длившиеся четырнадцать лет.
А сейчас я опишу сумасшедшие события прошедшей ночи. Было запланировано, что я дважды появлюсь в Новом Театре для моих возобновившихся «обсуждений» после спектаклей. Первое было в девять часов десять минут вечера, после первого субботнего спектакля, второе — в двенадцать часов десять минут ночи, после второго спектакля. Я намеревался — поскольку явно сбрендил — прочитать новый рассказ — я называю его последним —«Переучет в Фонтана Белла».
Публика первого спектакля избежала этого опыта после полукомической серии несчастий.
У меня был назначен ужин на семь часов тридцать минут вечера с Рут Форд и Дотсоном Рейдером. К этому времени я ждал и своего нового друга, который должен был
отужинать вместе с нами. Дотсон оставил мне записку с просьбой позвонить Рут. Я позвонил, и мне стало ясно, что Рут вовсе не горит желанием встречаться с нами. Она сказала, что Дотсон в заточении — заперт в мансарде маленькой квартиры — в орлином гнезде, в котором она его недавно спрятала. Я сказал ей, что мы с моим другом идем к Билли Барнсу на пикник, который он устраивает на своей террасе, и что они с Дотсоном могут присоединиться к нам, если захотят. Они не захотели. И я очень из-за этого расстроился. И в воздухе на террасе пентхауза Билли повисли нехорошие вибрации. Там было несколько молодых красавцев, и они начали исчезать попарно — таковы в Штатах привычки у всех красивых и молодых. Вид у Билли становился все более и более обезумевшим. Мистер Роберт Фрайер из лос-анджелеского Театра Амансона — там зимой собираются ставить « Трамвай» в честь его двадцатипятилетия — не спас ситуацию. Он казался предельно холодным и полностью лишенным общественного шарма, и его совсем не забавляли мои попытки быть смешным. Я начал чувствовать себя очень странно — частично из-за водки с мартини и двух или трех бокалов красного вина.Кажется, я совсем перестал выносить спиртное; примите во внимание мою печенку и мои мозги.
В общем, когда настало время идти в театр на мое так называемое собрание, я наступил на террасе на садовый шланг и растянулся во весь рост, содрав в нескольких местах кожу до крови. Мой молодой друг был по-настоящему напуган, а когда он накладывал мне пластыри, Билли чуть не впал в истерику.
На самом деле мы опоздали в театр всего на две-три минуты, но публика уже расходилась. Ее не предупреди ли о моем появлении. Люди, наверное, подумали, что это будет появление из разряда лишних. Не знаю, почему я из-за всего этого так расстроился, дело ведь обычное. Машина дружка Канди Дарлинга, белая, с открытым верхом, поджидала у дверей, и он предложил отвезти всю нашу компанию домой. Я сказал: «Я сыт этим по горло. Отвезите меня, пожалуйста, в отель». По дороге мистер Фрайер предложил мне вернуться в театр и прочитать свой рассказ публике второго спектакля, но доспектакля. Это показалось мне намеком (не знаю, правильно или нет) на мое психическое здоровье, и я впал в слепую ярость. Я велел этому господину убраться к себе в театр к своей постановке « Трамвая»и высказал ему много чего еще — столь же вежливого — и попросил высадить меня из машины за несколько кварталов до отеля. Они меня не отпустили и довезли до самых дверей отеля. Билли и Фрайер остались в машине, не сказав ни слова, а три молодых человека поднялись в мой «викторианский люкс» в отеле «Elisee» — проследить, чтобы я не выбросился из окна, наверное. Я быстро взял себя в руки, заказал выпивку, мой друг помассировал мне спину и разговаривал со мной нежно и успокаивающе, пока не зазвонил телефон и один из продюсеров не сообщил, что мой выход забыли объявить не умышленно, и что они заезжают за мной в отель — привезти меня ко второму спектаклю.
Кажется, я кручусь, как белка в колесе, чтобы помочь спектаклю удержаться на плаву, не хватает только станцевать танго с кенгуру. И я поехал. Подняли занавес. Зал был неплохо заполнен для полуночи. Я сделал глоток вина и объявил публике, что по такому случаю я намереваюсь позабавиться, главным образом, сам — читая им рассказ.
Эксцентрические аспекты этого рассказа (эксцентрические — это мягко сказано) как-то не замечались мною до сих пор. Прием моего чтения, я бы сказал, был небрежным. Позже точно так же никто не смеялся над этой моей шуткой, и когда ее напечатали — слишком черный юмор, наверное…
А потом я забрал троих ребят в ресторан к П. Дж. Кларку, мы поели, выпили, и я начал все больше и больше переживать из-за пугающих явных признаков саморазрушения, которые все чаще замечаю у себя в последнее время.
Кларку понравился один из парней; другой парень ушел, но в моей шляпе. Я подарил ее ему — и третий отвез меня домой. Он милый парень, и сейчас спит на двуспальной кровати, пока я печатаю этот нелепый отчет о событиях прошедшей ночи…
Думайте что хотите, но я с ним сделать не могу ничего — мне это представляется знаком судьбы.