Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки
Шрифт:
Сформулирована данная точка зрения может быть следующим образом: индивид, совершающий осознанно не просто предосудительный, а морально исключительно порицаемый и караемый правом поступок, оправданно в глазах сообщества изначально заслуживает применения к нему серьезных мер уголовно-правового воздействия, основанных на указанной моральной упречности и направленных к защите социума. Что же до реального знания-незнания им каких-либо объективных обстоятельств, то ими, хотя бесспорно и повышающими-понижающими степень моральной порицаемости, ничто не меняется в исходно наличествующем и per se оправдывающем уголовное наказание морально упречном настрое его ума.
Позиция pro строгой ответственности, приложимая к рассматриваемой ситуации, именуется либо как теория «морального проступка» (совершая своё деяние, обвиняемый– даже не зная всех значимых фактов – осознавал его если не преступность, то, по меньшей мере, моральную порицаемость, чем оправдывается в таком случае уже уголовное наказание), либо как теория «меньшего правонарушения» (совершая своё деяние, обвиняемый– даже не зная всех значимых фактов – осознавал, что им совершается преступление, и хотя он и считал его менее опасным, чем оно в действительности оказалось, тем не менее, исходное осознание преступного характера действий оправдывает в таком случае наказание за в реальности совершённое преступление). В своей сущности, обе эти концепции есть не что иное, как отражение точки зрения части судей Суда для резервированных дел короны, выраженной ими по упомянутому делу Принса [907] и в принципе – если признать теоретическую здравость приведённых рассуждений – не утратившей в какой-то мере справедливости до сегодняшнего дня [908] . Так, предлагая подтвердить осуждение обвиняемого за вменённое ему преступление, барон Брамвелл (сформулировавший решение от своего имени и от имени пяти других судей) следующим образом обосновал занятую им позицию, положив начало первой из упомянутых теорий: «Запрещённое деяние является опасным в силу своей природы… Я не говорю противоправным, но опасным… Он (обвиняемый. – Г.Е.) должен был знать, что совершаемое им деяние – если оно совершается без законного основания – является опасным в силу своей природы, каковым бы ни было его намерение (курсив мой. – Г.Е.)… Мне представляется
907
См. ранее, сн. 905.
908
Стоит отметить, что решение по делу Принса ныне потеряло прецедентную ценность в английском уголовном праве, будучи подразумеваемо отвергнуто в сравнительно недавних решениях Палаты Лордов (см.: В (A Minor) v. Director of Public Prosecutions, [2000] 2 A.C. 428, 465–466 (per Lord Nicholls of Birkenhead, J.), 475–476 (per Lord Steyn, J.), 482 (per Lord Hutton, J.); Regina v. K., [2002] 1 A.C. 462, [2001] UKHL 41, [21] (per Lord Bingham of Cornhill, J.), [30] (per Lord Steyn, J.)).
Тем не менее, утратив свою прецедентную ценность в приложении к фактам, по которым оно было вынесено, и схожим с ними, указанное решение не лишилось, как представляется, здравости анализа принципов, на которых может быть построена согласующаяся с теорией mens rea концепция «смешанной» строгой ответственности. Последнее обстоятельство было специально отмечено лордом Хаттоном при вынесении решения Палаты Лордов по делу Б. (см.: В (A Minor) v. Director of Public Prosecutions, [2000] 2 A.C. 428, 479–480, 482 (per Lord Hutton, J.)).
909
Regina v. Prince, (1875) L.R. 2 C.C.R. 154, 13 Cox C.C. 138, 141–143 (per Bramwell, B.).
910
Спустя десятилетие с небольшим после вынесения решения по делу Принса теория «морального проступка» получила подтверждение в уже упоминавшемся в § 1 главы III решении по делу Толсон, связанному с ошибочным добросовестным заблуждением женщины, вступившей во второй брак, в смерти её первого супруга и обвинённой на этом основании в бигамии. Отвергая возможность осуждения Толсон, судьи отметили именно моральную безупречность её поступка, указав, что «виновное намерение не является с необходимостью намерением относительно того совершённого деяния или поступка, которое запрещено общим или статутным правом, но оно должно быть, по крайней мере, намерением учинить нечто опасное (курсив мой. – Г.Е.)», Regina v. Tolson, (1889) L.R. 23 Q.B.D. 168, 172 (per Wills, J.). Иными словами, будь совершённое деяние морально порицаемым, неведение Толсон относительно обстоятельства, влияющего на признание деяния преступным, не оказало бы никакого влияния на её ответственность.
911
См.: Regina v. Prince, (1875) L.R. 2 C.C.R. 154, 13 Cox C.C. 138, 155–156 (per Brett, J.).
912
Ср.: «… Не может быть осуждения за преступление в Англии в отсутствие преступного ума или mens rea.… Я не сомневаюсь, что она (mens rea. – Г.Е.) существует тогда, когда обвиняемый осознанно совершает действия, которые образовали бы преступление, если бы результат был таков, как им ожидается, но в которых результат может также вероятно привести к подведению правонарушения под более серьёзную разновидность преступления… Фактическая ошибка на разумных основаниях в той мере, в какой действия обвиняемого (будь факты таковы, как он в них верил) не привели бы к его виновности в каком-либо преступном правонарушении, является обстоятельством, исключающим виновность… (курсив мой. – Г.Е.)», Ibid, (per Brett, J.).
Таким образом, из изложенного можно сделать вывод о том, что часто встречающееся отвержение концепции строгой ответственности en bloc в определённой мере поспешно. [913] Базирующаяся на своего рода «квази-математическом» понимании mens rea – «один компонент actus reus должен с необходимостью соответствовать одному компоненту mens rea, а всё прочее должно быть отвергнуто», – данная точка зрения игнорирует «комплексность наших моральных порицающих суждений», [914] выходящих за рамки строго формального подхода.
913
В силу старой «традиции» это весьма и весьма заметно в отечественной науке, относящейся к институту строгой ответственности с более-менее плохо скрываемым априорным критицизмом (см., напр.: Уголовное право зарубежных государств. Общая часть. С. 129; Малиновский А.А. Указ. соч. С. 58–60; Лунеев В.В. Субъективное вменение. М.: Спарк, 2000. С. 57–58; Крылова Н.Е., Серебренникова А.В. Указ. соч. С. 86; Никифоров Б.С., Решетников Ф.М. Указ. соч. С. 50–53; Лясс Н.В. Указ. соч. С. 98–100; Власов И.С., Гуценко К.Ф., Решетников Ф.М., Штромас А.Ю. Указ. соч. С. 39–43).
914
Simons K.W. When is Strict Liability Just? P. 1137; ср. также: Ibid. P. 1134–1137.
Истина, как следствие, представляется заключающейся в том, что a priori доктринально неприемлема лишь – неизбежная и потому простительная тавтология– «истинная» строгая ответственность, не связанная с доказанной моральной обоснованностью уголовного наказания. «Смешанная» же строгая ответственность, напротив, видится теоретически здравой, но лишь постольку, поскольку она соответствует сущности уголовного наказания как стигмата морального осуждения в обусловливаемом им применении к индивиду уголовно-правовых санкций только наличием морально порицаемого сообществом настроя ума деятеля, коренящегося в осознанном преступлении им известных ему правовых запретов. Этим соответствием, в свою очередь, предопределяется то, что концепция «смешанной» строгой ответственности никоим образом не связана с объективным вменением преступного результата, так как ему (т. е. вменению) здесь исходно предпосылается некая mens rea.
Ключевая точка в понимании изложенного лежит в том, что «смешанная» строгая ответственность не становится теоретически защитимой всегда и только в силу введения в структуру преступления единичного компонента mens rea в виде той или иной её формы per se – она становится теоретически защитимой лишь тогда, когда включённая mens rea позволяет соотнести на уровне принципа, исходя из воззрений любого данного сообщества, связанную с нею моральную упречность со стигматом морального осуждения, оправдывающим уголовное наказание. Иными словами, привнесённая в структуру преступления mens rea должна символизировать настолько морально упречный настрой ума деятеля, чтобы ею per se могло быть оправдано уголовное наказание. С юридической точки зрения это означает, что такой компонент mens rea должен соотноситься со значимой составляющей actus reus, а с философско-правовой – что он должен отражать оценочные суждения общества относительно должного и недолжного в уголовно-правовом смысле.
Возвращаясь к примерам со «смешанной» строгой ответственностью, сказанное можно пояснить следующим образом: если данное общество готово счесть намеренное совершение того или иного деяния, которое обвиняемый либо вообще не полагает преступным, либо рассматривает как преступление менее серьёзное по сравнению с реально вменяемым ему, настолько дурным поступком, чтобы увидеть, как следствие, в этой «голой» намеренности достаточный источник морального осуждения и наказания, то «смешанная» строгая ответственность с её исключением mens rea относительно согласия либо же возраста потерпевшей теоретически оправданна, и, соответственно, наоборот. [915]
915
Так, ср. pro: People v. Tober, 241 Cal. App. 2d 66, 73 (1966) (само по себе игнорирование реального возраста потерпевшей уже характеризует виновного с негативной стороны); People v. Olsen, 36 Cal. 3d 638, 649 (1984) (обоснованная ошибка относительно возраста потерпевшей не является основанием защиты от обвинения в распутном или непристойном поведении, поскольку соображения здравой политики подталкивают к особой защите малолетних, так что тот, кто совершает указанные действия в отношении ребёнка, «даже добросовестно веря, что ребёнок старше
14 лет, действует так на свой риск»); Garnett v. State, 332 Md. 571, 581 (1993) («обвиняемый, действующий без mens rea, тем не менее заслуживает наказания…за нарушение моральных предписаний, которые запрещают сексуальные отношения вне брака (курсив мой. – Г.Е.)»); Commonwealth v. Lopez, 433 Mass. 722, 2001 Mass. LEXIS 193, *15 (2001) (допущение основания защиты в виде error facti относительно согласия потерпевшей означало бы введение требования к потерпевшим применять силу для отражения нападения по сексуальным мотивам, что несовместимо со взглядами общества). Ср. также обоснование, предложенное для строгой ответственности в данных случаях составителями М.Р.С. (см. ранее, § 2 главы V).
Ср.
позицию contra: «Если обвиняемый обоснованно и bona fide верит, что потерпевшая добровольно согласилась сопровождать его и вступить с ним в половые отношения, тогда очевидно, что у него нет дурного намерения…», People v. Mayberry,15 Cal. 3d 143, 155 (1975) (ел banc).
Pro et contra см. подр.: LaFave W.R., Scott, Jr., A.W. Op. cit. P. 410–412; Никифоров Б.С. Указ. дисс. С. 635–646; Johnson Ph.E. Strict Liability… P. 1518–1519; Singer R. The Model Penal Code… P. 179–192; Thomas, III, G.C. Op. cit. P.539 et sec/.; Bryden D.P. Reason and Guesswork in the Definition of Rape // Buffalo Criminal Law Review. Buffalo (N.Y.), 2000. Vol. 3, № 2. P. 586–587; Michaels A.C. Op. cit. P. 893–894; Simons
K. W. When is Strict Liability Just? P. 1092–1093; Parker J.S. Op. cit. P. 788–793; Levenson
L. L. Op. cit. P. 424–425; Grace B.R. Op. cit. P. 1395 n. 15; Kelman M. Interpretive Construction… P. 606–608; Jeffries, Jr., J.C., Stephan, III, P.B. Op. cit. P. 1371–1376.
В конечном счёте концепция строгой ответственности– естественно, только «смешанной» строгой ответственности– есть не более чем отражение современной теории mens rea с её имплементацией моральной упречности как единственной социальной и философско-правовой предпосылки уголовного наказания в строго психологическую структуру субъективной составляющей преступления.
В том понимании вопросов, который освещён в настоящем параграфе, видится покоящееся на опыте и базе многовекового развития содержательное наполнение общей теории mens rea в современном американском уголовном праве.
§ 2. Современная теория mens rea в практическом преломлении
Как завершающее звено в анализе теории mens rea рассмотрим теперь учение о юридической ошибке, доктрину тяжкого убийства по правилу о фелонии и институт материально-правовых средств доказывания mens rea в аспекте их формально-юридического развития и теоретической рационализации в кодификационную эру и в настоящее время.
1. Юридическая ошибка
Характеризуя формально-юридическое бытие максимы ignorantia juris в рассматриваемый период, следует прежде всего отметить, что в законодательном плане кодификационное движение 19601970-х гг. привело к значительному разнообразию уголовных кодексов штатов в аспекте данного вопроса. Так, в законодательстве многих штатов институт юридической ошибки вообще не получил никакого отражения; в других же была воспринята классическая максима ignorantia juris. Некоторые штаты с большей или меньшей точностью воспроизвели положения М.Р.С. (включая перемещение бремени доказывания), придав тем самым юридической ошибке частичную релевантность; кое-где законодатель пошёл совершенно особым путём в этом вопросе. [916]
916
См. подр. таблицу в приложении II. Конечно же, то или иное содержательное наполнение уголовного законодательства не исключает его особого истолкования судебной практикой, так что молчание закона относительно error juris не следует рассматривать как предрешающее вопрос о её нерелевантности.
Но доминирующим фактором в развитии института error juris в рассматриваемое время стал, бесспорно, Верховный Суд Соединённых Штатов.
До начала 1980-х гг. он наиболее определённо признавал в своей практике исключения из максимы ignorantia juris только двух типов, сохраняя, во-первых, «налоговое» изъятие [917] и считая, во-вторых, релевантной юридическую ошибку, возникающую вследствие оказавшегося неверным совета должностного лица, ответственного за правоприменение (так называемая, говоря теоретически, доктрина «ловушки на истопле» («entrapment by estoppel») [918] или, говоря практически, основание защиты вследствие последней). [919] Соответственно, в иных делах Верховный Суд недвусмысленно констатировал абсолютную нерелевантность error juris вне зависимости от обстоятельств содеянного. [920]
917
См., напр.: United States v. Bishop, 412 U.S. 346, 359–361 (1973) (пока Конгресс не установит иное, любое налоговое преступление должно рассматриваться как совершённое преднамеренно, т. е., помимо прочего, и со знанием о нарушаемой правовой обязанности); United States v. Pomponio, 429 U.S. 10, 12 (1976) (per curiam) (преднамеренность в налоговом контексте «просто означает волимое, намеренное нарушение известной правовой обязанности (курсив мой. – Г.Е.)»).
См. подр.: Tromble K.R. Note, Humpty Dumpty on Mens Rea Standards: A Proposed Methodology for Interpretation // Vanderbilt Law Review. Nashville (Term.), 1999. Vol. 52, Аl°2. P. 527–529; Singer R., Husak D. Op. cit. P. 867–876.
918
Касаясь проблемы перевода английского выражения «entrapment by estoppel», отметим, что точный юридико-терминологический вариант первого здесь мог бы звучать как «искусственное создание преступления из действий лица, которое он совершил бы только будь все значимые факты известны ему (entrapment), посредством лишения его права прибегать в оправдание поступка к чему-либо (estoppel) (в данном случае подразумевается отказ на основе максимы ignorantia juris в праве ссылаться на истолкование закона, казавшееся лицу верным, но в реальности бывшее ошибочным, данное должностным лицом, ответственным за правоприменение. – Г.Е.)». Громоздкость такого выражения, помноженная на его мало что проясняющее значение, позволяют предложить сохранить при переводе английский термин, придав последнему русскоязычное звучание.
919
См., напр.: Raley v. Ohio, 360 U.S. 423, 426 (1959) (осуждение за отказ отвечать на вопросы специальной комиссии легислатуры штата после того, как её председатель неверно проинформировал о возможности прибегнуть к привилегии от самообвинения, несовместимо с оговоркой о надлежащей правовой процедуре; подтвердить законность обвинительного приговора «означало бы санкционирование ловушки (entrapment; обоснование предлагаемого перевода см. ранее. – Г.Е.) непростительного сорта со стороны штата – осуждения гражданина за пользование привилегией, о которой штат ясно проинформировал, что она доступна ему»); Сох v. Louisiana, 379 U.S. 559, 571 (1965) (участники пикетирования не могут быть осуждены за организацию последнего «около» здания суда с намерением оказать воздействие на отправление правосудия, если они добросовестно полагались на разрешение шефа полиции, истолковавшего для них понятие “около” как 101 фут от ступенек здания суда, поскольку «фактически апеллянту был дан совет, что демонстрация в том месте, где она состоится, не будет демонстрацией «около» здания суда в смысле статута», и это является релевантной юридической ошибкой); United States v. Pennsylvania Industrial Chemical Corp., 411 U.S. 655, 670–675 (1973) (официальное административное истолкование нормативного акта, оказавшееся ошибочным, создаёт, тем не менее, релевантную юридическую ошибку, поскольку обвиняемая корпорация была введена в заблуждение ответственным за правоприменение агентством).
См. подр.: Parry J.T. Op. cit. Р. 36–47 et cet.; Morrison T.W. Fair Warning and the Retroactive Judicial Expansion of Federal Criminal Statutes // Southern California Law Review. Los Angeles (Cal.), 2001. Vol. 74, № 2. P. 491–498; Billimack S.D. Note, Reliance on an Official Interpretation of the Law: The Defense’s Appropriate Dimensions // University of Illinois Law Review. Champaign (III.), 1993. № 3. P. 565–588.
920
См., напр.: «… Знание, требуемое для знаемого (knowing) нарушения статута, есть фактическое знание, отличное от знания закона. Я не думаю, что Суд намеревался сказать, что если апеллянт ничего не знал о существовании такого нормативного акта, его незнание образовало бы основание защиты», Boyce Motor Lines, Inc. v. United States, 342 U.S. 337, 345 (1952) (Jackson, J., diss. op.); United States v. International Minerals & Chemical Corp., 402 U.S. 558, 562–563 (1971) (незнание закона не является основанием защиты).
Полной противоположностью предшествующей эпохе стал период, охватывающий 1980-90-е гг., когда судом разрешается несколько казусов, придавших проблеме юридической ошибки совершенно иное практическое и, как следствие, значимое в теоретическом плане звучание.
Первое из цепочки решений, связанных с релевантностью error juris, было вынесено по делу Ф. Липароты. [921] Апеллянт был обвинён в нарушении законодательства, уголовно наказующего оборот продовольственных марок с несоблюдением определённых нормативных предписаний, которое выразилось в приобретении им у правительственных агентов упомянутых марок по цене ниже номинала. Суд первой инстанции отвергнул довод обвиняемого, утверждавшего, что для осуждения за преступление обвинение должно доказать его знание о нарушении им закона; соответственно, Ф. Липарота был признан виновным и осуждён. Верховный Суд, отменяя приговор, счёл необходимым требованием для осуждения по данному обвинению доказанность того факта, «что обвиняемый знал о том, что его поведение не разрешается статутом (курсив мой. – Г.Е.)» [922] т. е. признал релевантной юридическую ошибку незнания о праве. [923] По мнению суда, исключение элемента знания законодательства из структуры преступного деяния могло бы привести к криминализации «широкой области очевидно невиновного поведения», [924] что, в свою очередь, не согласуется с целями применения уголовного наказания.
921
См.: Liparota v. United States, 471 U.S. 419 (1985).
922
Ibid, at p. 425.
923
Примечательно, что судья У. Бреннан, изложивший мнение большинства суда, отказался охарактеризовать созданное исключение как релевантную юридическую ошибку, прибегнув к его некорректному сравнению с ошибкой относительно неуголовного права (см.: Ibid, at р. 425 п. 9).
Однако, как бесспорно справедливо отметили оставшиеся в меньшинстве при вынесении решения судьи, именно так– т. е. как связанную с релевантностью error juris– и следует характеризовать позицию большинства (см.: Ibid, at р. 436, 439, 441 (White, J., diss. op.)).
924
Liparota v. United States, 471 U.S. 419, 426 (1985).