Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

Бернхард Гётц, окружённый в нью-йоркском метро четырьмя темнокожими подростками и полагая, что они хотят ограбить его, открыл по ним стрельбу, ранив всех четверых. Обвинённый, среди прочего, в четырёх пунктах покушения на тяжкое убийство, он был оправдан [849] .

Во всех приведённых казусах наличествует вред, который уголовное право стремится предотвратить, [850] и действие обвиняемого, с которым этот вред причинно связан; иными словами, имеется actus reus незаконного лишения жизни другого человека (или покушения на это преступление) как первая и необходимая предпосылка к констатации преступления. [851] И, тем не менее, в одних случаях обвиняемые осуждены, а в других оправданы; в одних случаях на них наложен стигмат морального осуждения, а в других их поступки остались морально непорицаемыми. Как следствие, одинаковость actus reus, т. е. объективного элемента совершённого, предопределяет необходимость поиска основания стигмата морального осуждения в иных элементах структуры преступления. В свою очередь, по исключении actus reus в плане правового анализа из всех элементов преступления остаётся лишь один: mens rea как субъективная составляющая деяния.

849

Изложение фактов данного дела на промежуточной апелляции в Апелляционном Суде Нью-Йорка см.: People v. Goetz, 68 N.Y.2d 96, 99-102 (1986).

850

Конечно же, в деле Б. Гётца такого вреда нет, но если допустить, что он наличествует, то дальнейшая теоретическая оценка ситуации от этого не изменится.

851

⁵¹ Ср.: «Всякий раз, когда обстоятельства убийства не образуют тяжкое убийство, доказательства даже точно выраженного злого умысла не делают его таковым. Некто может испытывать наисильнейшую ненависть к другому; он может добиваться возможности отобрать у него жизнь; может наслаждаться, обагряя свои руки кровью его сердца; и, тем не менее, если факты свидетельствуют, что ради спасения своей собственной жизни он с полным оправданием убил своего противника, его злой умысел не должен приниматься во внимание», Golden v. State, 25 Ga. (5 Mart. Ga.) 527, 532 (1858). Иное, добавим, означало бы ренессанс суровой канонической доктрины voluntas reputabitur pro facto.

Джон Сондерс, причиняя смерть своему ребёнку, осознавал аморальный характер своего поступка, его социальную неприемлемость и мог реально избрать иной вариант поведения. Томас Дадли и Эдуард Стифенс, не могли не осознавать ценности жизни юнги, априорно равной с ценностью их жизнью, и, как следствие, вполне осознавали если не моральную порицаемость, то, по меньшей мере, моральную противоречивость, двусмысленность убийства несопротивляющегося и оказавшегося с ними в одинаковом положении юноши; а, осознавая это, они должны были поступить иначе и могли так поступить. Используя мысль Герберта Л.А. Харта, все они «обладали способностью понимать, что право требует от них совершать и не совершать, обдумать и решить, как поступить, и проконтролировать своё поведение в свете этих решений». [852] В не меньшей мере могла обдумать свои поступки и Кэтрин М. Смит, уверенная в том, что в силу неких легальных тонкостей судебное предписание о лишении владения стало к моменту совершения ею действий недействительным и превратило последние в правомерную самооборону: осознавая спорность своего правового титула, о кажущейся действительности которого утверждал сомнительный источник, и связанную с данной спорностью моральную неоднозначность дальнейшего поведения, она была в состоянии избрать иной, очевидно законный вариант действий и, не сделав этого, подвергла себя риску осуждения за тяжкое убийство.

852

Hart H.L.A. Postscript: Responsibility and Retribution. P. 218.

Напротив, Леветт и Бернхард Гётц, хотя и стояли перед возможностью выбора иного варианта поведения, но не осознавали вредоносный в социальном и порицаемый в моральном плане характер своих действий, поскольку оба вполне разумно полагали, что причиняют смерть обоснованно заслуживающему её человеку. Иными словами, хотя их внешнее поведение и соответствовало дефиниции преступления, всё же «некоторый элемент намерения или знания либо некий другой элемент из привычных ингредиентов mens rea отсутствовал, так что совершённое отдельное действие являлось дефектным, хотя действующий и обладал нормальной способностью понимания и контроля». [853]

853

Ibid.

Cp. также: Simons K.W. Book Review: Self-Defense, Mens Rea, Goetz// Columbia Law Review. N.Y., 1989. Vol. 89, № 5. P. 1191–1197.

Итак, единственным основанием для возложения на виновного стигмата морального осуждения по установлении actus reus как внешнего, объективного элемента преступления является заслуживающая морального упрёка mens rea, основывающаяся на осознании свободно выбираемого человеком варианта поведения из имеющихся в наличии как варианта социально негативного и морально порицаемого (в силу либо априорной очевидности последних, либо – как в случае с небрежностью – последующего понимания неверности выбора). Заключающаяся в осознании избираемого пути как, в конечном счёте, этически порочного, категория mens rea образует базис уголовного права в его философско-правовом смысле.

Таким образом, требование наличия и установления mens rea с философско-правовой точки зрения предопределяется характером налагаемых на виновного уголовно-правовых санкций, заключающихся в своём сущностном плане в стигмате морального осуждения, т. е. в отрицательной моральной характеристике, даваемой личности человека по совершении им преступного деяния и вследствие его совершения. Иными словами, без mens rea как субъективной составляющей преступления теряется вся суть уголовного права, вся социальная оправданность налагаемого им стигмата осуждения к претерпеванию не только имущественных потерь, но иногда и более ощутимых лишений вплоть до сознаваемого виновным лишения его жизни. Такая уголовно-правовая система «не была бы моральной в том понимании морали, которое существует сегодня». [854]

854

HartH.L.A. Postscript: Responsibility and Retribution. P. 230.

Из сказанного уже в строго юридическом плане вытекает принцип mens rea, согласно которому в любом деянии для признания его преступным требуется установить в дополнение к объективным составляющим поступка, запрещённого уголовным законом, также объемлющий их субъективный элемент, заключающийся в заслуживающем морального порицания настрое ума деятеля и характеризующийся намеренностью, знанием, неосторожностью или небрежностью по отношению к совершённому.

Под этим углом зрения и следует анализировать категорию mens rea в современном американском уголовном праве.

Исходный тезис, на который здесь можно опереться, сводится к пониманию того, что в теоретическом плане в современную эпоху mens rea удержала две присущие ей и исторически сложившиеся концептуальные характеристики: моральную упречность как свою

сущность и тот или иной психический настрой ума деятеля как своё содержание. Только через понимание их взаимоценности возможен обоснованный с философско-правовых позиций анализ всего уголовного права. Соответственно, с исключением одной из этих характеристик неизбежно разрушается вся структура последнего: элиминирование моральной упречности означает возникновение неразрешимых вопросов как на уровне общей, так и на уровне особенной части уголовного права, поражающее, в итоге, его социальную основу, а элиминирование понятийного аппарата, в свою очередь, ведёт, к объективизации уголовного вменения, сводящегося в таком случае к оценке не реального субъективного настроя ума деятеля, а к оценке того, являлось бы либо же нет совершённое деяние морально упречным с позиций общества, т. е., в конце концов, ведёт к аналогичному разрушению философско-правовых основ уголовного права.

В этом-то, как видится, и состояла изначальная, доктринальная ошибка составителей М.Р.С., пренебрегших, по сути, категорией моральной упречности и попытавшихся описать всю теорию субъективной составляющей преступления при помощи психологических понятий. Однако, как справедливо отмечает Джордж П. Флетчер, через пропасть «между фактическим описанием состояния ума и видом морального осуждения, могущего поддержать решение относительно заслуженного наказания», не столь легко перебросить мост, [855] как то предположили авторы М.Р.С., элиминировавшие психологической теорией виновности базисную идею моральной упречности. В конечном счёте, подобный подход привёл к трудноразрешимым теоретическим проблемам на уровне иных положений общей и особенной части, которые в силу своей природы не могут быть оторваны от категории моральной упречности.

855

Fletcher G.P. Mistake in the Model Penal Code… P. 656.

В подтверждение осознания и преодоления этой ошибки М.Р.С. говорит тот факт, что несмотря на восприятие законодательством многих штатов бесспорно здравых положений М.Р.С. относительно понятийного аппарата mens rea, «элементного анализа» и так далее и несмотря на их ощутимое влияние на судебную практику иных штатов, доктринально доминирующим и воспринятым судебной практикой остаётся подход, согласно которому психологически содержателъное субъективное наполнение деяния не исчерпывает всего понимания mens rea, чем с необходимостью предопределяется её сущностная оценка как морально упречной mens rea, единственно обосновывающей на уровне принципа применение уголовно-правовых санкций.

Таким образом, в теоретическом понимании категории mens rea в современном американском уголовном праве сохраняются две её концептуальные характеристики, выработанные многовековой историей [856] .

Первая из них заключается в том или ином психическом настрое ума деятеля, что предполагает требуемую дефиницией преступления форму mens rea. Последняя, устанавливаемая как с истинно субъективных позиций, т. е. в плане оценки настроя ума реальной и конкретной личности, так и с привнесением в ряде случаев объективных стандартов сообщества, означает констатированные в уголовном процессе вне разумных сомнений намерение, знание, неосторожность или небрежность (используя предложенные М.Р.С. элементы виновности) либо же злое предумышление, злоумышленность, преднамеренность и так далее (используя классическую терминологию общего права) по отношению ко всем или лишь к части компонентов actus reus.

856

Необходимо оговориться, что в категорию mens rea часто включается элемент волимости совершённого деяния (см., напр.: Note, Negligence… Р. 966–969; Turner J.W.C. The Mental Element… P. 198–205).

Данный подход представляется непродуктивным, поскольку, как справедливо отмечает Герберт Л.А. Харт, «фактически дефиниция mens rea в терминах волимого поведения плюс предвидения последствий приводит… к серьёзной непоследовательности в подразделении элементов преступления между mens rea и actus reus» (см.: Hart H.L.A. Negligence, Mens Rea and Criminal Responsibility // Hart H.L.A. Punishment and Responsibility. Essays in the Philosophy of Law. Oxford: Clarendon Press, 1968. P. 144).

Таким образом, элемент волимости предпочтительнее относить к actus reus совершённого преступления (в поддержку данной позиции см., напр.: DineJ., Gobert J. Op. cit. P. 81, 140; LaFave W.R., Scott, Jr., A.W. Op. cit. P. 197–199; Perkins R.M. Criminal Law. P. 660–661; Ashworth A.J. Reason, Logic and Criminal Liability. P. 106; Hart H.L.A. Negligence, Mens Rea and Criminal Responsibility. P. 140–145). Тем не менее его схожесть по природе с содержательным наполнением mens rea позволяет некоторым авторам говорить о том, что «психические элементы преступления в их полном объёме выходят за пределы традиционных элементов mens rea, включая момент волимости, который обычно рассматривается как подпадающий в рамки концепции actus reus» (см.: Sendor В.В. Op. cit. Р. 1421).

Но на уровне базисных основ уголовного права этого ещё недостаточно, что с необходимостью подразумевает привлечение к уголовно-правовому анализу содеянного второй его составляющей– моральной упречности, заключающейся в отрицательной оценке обществом в лице присяжных и судей того выразившегося в объективной действительности внутреннего (субъективного, психического) отношения, которое было проявлено виновным относительно социальных ценностей. Основанием к такой отрицательной оценке, в свою очередь, является установление через констатацию той или иной формы mens rea имевшего место в условиях реального свободного выбора вариантов поведения осознания виновным (или – в случае с небрежностью – долженствования такого осознания до и в момент действия и наличного осознания – после) избираемого им варианта как социально неприемлемого и этически негативного.