Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских

Что же получается, bien скорее античное понятие?

Выходит, что так: античные корни всего понятийного гнезда, идущие от фортуны и случая, утянули с собой и добро, выведя его из-под христианской сферы влияния. Этот факт в первую очередь и обусловил его сегодняшний понятийный абрис.

Сочетаемость слова bien скудна и не маркирует его как высшую силу или абсолют, озаряющий человеческую жизнь божественным светом, В данном случае мы говорим не о специальном религиозном значении этого слова, но о бытовом, повседневном. Можно с большой степенью уверенности утверждать, что в бытовом сознании эквивалента русскому добру в современном сознании франкоговорящих народов практически не существует.

Употребляя слово bien в третьем значении, по-французски говорят: discerner le bien dtt mal, faire le bien, rendre le mal pour le bien; pratiquer, poursuivre, rechercher le bien, tendre vers le bien. Сочетаемость с прилагательными нами не зафиксирована, что позволяет предположить, что bien никак не характеризуется, не оценивается, не квалифицируется качественно. Глагольная сочетаемость явно акцентирует, что действия, совершаемые с bien, носят отпечаток практичности.

Контекст rendre le mal (le bien) pour le bien (le mal) позволяет усмотреть, как и в глаголах практического действия, употребляемых с le bien, овеществление этого понятия, впрочем, крайне неразвитое, как и сама образная структура понятия. Существенное различие между русским добром и французским bien еще больше раскрывается через дериваты bon, bonne и la bont'e. Перевод на французский язык высказывания «она, он добрая (-ый)» вызывает существенные затруднения и для не слишком поднаторевшего во французском языке иностранца таит опасность высказать нечто до известной степени противоположное: elle est bonne означает «Она простовата». Здесь мы обнаруживаем еще одну перекличку с устаревшим русским толкованием доброты, цитированным нами по Владимиру Далю, и связываем это с общностью христианских контекстов, связанных с юродством, которые, вероятно, и та, и другая культуры не пожелали закреплять за «добром».

Привычные для русского языка эпитеты «добрый, хороший» кажутся чуждыми для французской культуры и будут заменяться эпитетами, описывающими не суть характера, а его внешнее проявление по отношению к окружающим. Мы скажем в этом случае: «il est gentil, sympa, chaleureux». Французское существительное la bont'e – эквивалент русской доброты – слово сугубо литературное и мало употребляется в живой речи. В литературных употреблениях у этого слова также появился определенный негативный оттенок, появляющийся в ироническом использовании выражения faire qch par bont'e d’^ame, означающее «проявить жадность, скупость».

Для описания бескорыстного поведения носители французского языка скорее предпочтут конкретные социализированные термины altruisme, indulgence, mis'ericorde, двигаясь по тропинке, проложенной третьим цитировавшимся значением bien.

Перевод же русского «он, она добрее, чем…» вызовет уже совсем серьезные затруднения и, вероятно, потребует конкретизации утверждения и больших потерь русского смысла.

Иначе говоря, мы видим, что французское понятие bien в подавляющем числе контекстов не совпадает с русским понятием добро, но реальность за ним стоит другая – прагматическая. Мы видим также, что le bien крайне не разработано образно, мы можем лишь сказать, что оно скорее предметно и пассивно, но сочетаемости недостаточно для того, чтобы делать какие-либо более детализированные выводы. Мы можем также констатировать, что в силу низкой частотности его употребления это понятие не является важнейшей составляющей бытового сознания, определяющей поведение людей и позволяющей их оценивать именно с этой точки зрения. Возможно, именно с этим связано часто высказываемое русскими восприятие французов как людей холодных, расчетливых, не оперирующих понятиями дружбы (для носителей русского сознания идея дружбы связана, с нашей точки зрения, в первую очередь с идеей бескорыстности и взаимной доброты), трактующих любовь непонятным образом (для русских любовь – это когда ты желаешь добра тому, кого ты любишь) и способных к отзывчивости в очень ограниченных рамках.

Возможно, именно идея добра – один из параметров, отражающих специфичность русского менталитета относительно французского, или, если угодно, наоборот, специфичность французского менталитета относительно русского, не эволюционировавшего в явном виде столько раз, не пережившего столько эпох и не вышедшего из другой великой прагматической цивилизации – античности, полагавшей основными критериями целесообразность, полезность, благо.

Французское понятие зла, выражаемое словом le mal, представляется более понятийно и образно разработанным, чем его антоним. Le mat образовано от латинского прилагательного malus (881 год) – «плохой, зловещий, злой». Это древний религиозный термин, прочитываемый во многих индоевропейских формах.

Существительное le mal образовано путем субствантивации соответствующего прилагательного. Mal с первых же старофранцузских текстов обозначало моральное понятие, противоположное bien (в третьем значении). Оно употреблялось в христианских текстах, усиливалось производным от него именем дьявола (Le Malin) и связывалось с идеей греха. В XVII веке faire le mal означало грешить. В светских контекстах слово mal встречалось в уже цитировавшемся выражении donner le mal pour le bien. В XI–XII веках появляются другие известные сегодня значения этого слова – болезнь и боль, не входящие в гнездо значений русского слова зло.

В современном языке слово le mal имеет следующие значения.

1. То, что причиняет боль, огорчение, несчастье, то, что плохо, вредно, тяжело для кого-то.

2. Страдание, физическое недомогание.

3. Болезнь.

4. Моральная боль.

5. То, что противоположно моральному закону, добродетели, добру.

6. Абсолютное значение: все, что противоположно, противостоит добру.

Анализ значения слова le mal показывает, что во французском языке одним и тем же словом обозначается боль душевная и физическая. Таким образом, душевная боль мыслится достаточно конкретно, что будет интерпретировано нами в дальнейшем при рассмотрении лексики, описывающей эмоции. Видно также, что прагматический аспект значения, присутствовавший в слове le bien, отсутствует, что, возможно, объясняется универсальностью и древностью этого понятия, выходящего, очевидным образом, за границы античности и ее идеологии. Именно через понятие le mal выражаются недовыраженные аспекты понятия bien: именно в статье le mal в Le Petit Robert мы находим контексты (l’arbre de la science du Bien et du Mal, par del`a le Bien et le Mal, le monde partag'e entre le Mal et le Bien etc.), которые были бы столь же уместны и в статье на le bien, но отсутствуют там в силу, видимо, недостаточной разработанности последнего понятия. Отметим также, что абсолютное значение слова le mal Le Robert дает последним, что свидетельствует о том, что это слово все же малоупотребительно. Вторичная конкретизация понятия le mal через некую образную систему отчетливо видна из сочетаемости этого слова:

attaquer le mal `a la racine, extirper le mal, couper le ma! tarir la source du mal, couper le mal `a sa source, le mal a des ailes, le mal porte le _ven ’m en queue, le mal vient `a cheval et s’en retourne `a pied;

d'enoncer, enrayer, r'eparer un mal; ^etre enclien au mai;

le mal r`eigne, triomphe;

le mal n'ecessaire.

Из приведенной сочетаемости мы видим, что le mal оформляется образно как:

1. Растение со стеблем, которое можно выдернуть и срезать;

2. Ручей, источник с устьем;

3. Хтоническое существо, сочетающее в себе связанные с землей архитипические черты: хвост, крылья, яд. Образ летающей рептилии, дракона с налитым ядом жалом, очевидным образом связывает его с глубокой древностью (5).

Мы видим, что зло во французском языке одушевляется, способно царить и побеждать и имеет глубокий источник, питающий его земными соками. В описанном образе есть много перекличек с образом дьявола, имя которого, как мы уже писали, имеет тот же корень.

Коннотация, связанная с образом растения, легла в основу метафоры les fleur du mal, созданной Бодлером и укоренившейся в языке. Эта коннотация находится в русле известного латинского выражения Mala herba cito crescit.

Отметим, что представления о добре и зле во французском сознании относятся исключительно к сфере философского и религиозного поиска и не характеризуют бытовое сознание, предпочитающее оперировать в этом случае более конкретными понятиями.