Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских
Шрифт:
une v'erit'e grosse, utile, profonde, incontestable, flagrante, patente, sencible, palpable, nue, vieille, connue.
Слово la v'erit'e входит в такой синонимический ряд: lumi`ere, verbe, lucidit'e, sinc'erit'e, exactitude, justesse, valeur, vrassemblance, certitude, conviction.
Из приведенной сочетаемости мы видим, что v'erit'e во французском языке имеет множество коннотаций. Среди них основные следующие:
1. V'erit'e как текст. Ее можно переводить, иллюстрировать, слушать, говорить.
2. V'erit'e как женщина и просто одушевленное существо. Ее можно приукрашивать (накладывать макияж), рядить, любить, заботиться о ней, оскорблять, бояться, прятать, она может быть толстой и полезной,
3. V'erit'e как спрятанная или смешанная с инородным веществом субстанция: ее можно отделять, обнаруживать, у нее может быть частичка и пр.
4. V'erit'e как дерево: с нее можно сдирать кожу и скручивать.
5. V'erit'e как жидкость: она может брызгать, как струя воды, из столкновения идей, ею можно пропитаться.
Синонимический ряд, в который входит v'erit'e, показывает нам, что она мыслиться через субъективные ментальные характеристики человека и связана, прежде всего, с его разумом и желанием говорить искренне.
Сочетаемость слова v'erit'e показывает нам, что это понятие имеет положительную коннотацию, часто встречается со сниженными глаголами и прилагательными (grosse, farder), характеризует мирскую человеческую ипостась (v'erit'e imparfaite et provisoire), связана с общением, социальной жизнью, но не борьбой, воспринимается человеком как внешний предмет или персонаж, с которым, впрочем, никак не идентифицируется. Отметим также, что описанный у Чезаре Рипа образ, по всей видимости, характеризует высший философско– теологический взгляд на v'erit'e, отражающий лишь фрагменты бытовой образной конкретизации. Контексты, персонифицирующие v'erit'e в качестве агрессивной силы, немногочисленны: французская правда может ранить и оскорблять, но дальнейшего развития «воинствующего» образа v'erit'e не произошло. Осталась также сочетаемость этого слова с глаголами, идентифицирующими его со светилом (появляется, озаряет), но это также скорее рудименты некогда существовавшего образа, нежели целостный, осмысливаемый как живой образ в рамках современного языкового сознания носителей французского языка.
Представление понятия правды через субъективное отражение реальности в противовес объективному во французском языке смазано. Русское выражение «у каждого своя правда» предпочтительно перевести как Chacun a ses raisons – «у каждого свои причины». Можно сказать и A chacun sa v'erit'e, однако первый вариант перевода значительно частотнее и предпочтительнее.
Mensonge (n. m.) – антоним v'erit'e. У Чезаре Рипа находим следующий аллегорический образ этого понятия: «Молодая уродливая женщина, искусно разодетая, одежды на ней переливчатого цвета, она вся размалевана, так как стремится скрыть себя за ложной видимостью. Она хромонога, так как одна из ее ног – деревянная. В левой руке она несет вязанку горящего хвороста. Она так разодета, потому что утверждает то, чего нет, создает пустую видимость. Переливчатость символизирует непостоянство лжи. Горящий хворост – быстрота ее жизни: быстро зажигается и быстро гаснет. У нее короткие обе ноги».
Хромота – признак, характеризующий несовершенство рассуждения или знания как во французском, так и в русском языке. Хромота сразу видна, хромота свидетельствует о ненадежности опоры, хромота сопряжена с уродством, отсутствием целостности, и является одной из портретных характеристик дьявола – колченогий и другая нечесть, несовершенство, дефектность которой мы также часто ассоциируем с хромотой. Мы говорим: «Твои знания хромают» или «Он хромает по математике». Мотив хромоты в мифологии связан с образом кузнеца-Гефеста, а также с сатаной, которого часто воображали гостящим у живущих на отшибе кузнецов (МС). Этот перенос сдержит в себе, возможно, каузальный намек: ложь от дьявола, как и плохое знание, недостатки.
Слово mensonge, вероятно, было заимствовано из народной латыни (mentionica), в которую в свою очередь пришло из поздней латыни (mentio – обман). Это слово, зафиксированное в VI веке, кажется продолжением
классического латинского mentio – mention, развившегося через смысл «лживое упоминание» – mention mensongere.До XVII века это слово было женского рода, что объясняет тот факт, что у Чезаре Рипа mensonge – женщина. С XIII века слово обозначает утверждение, противное правде, произведенное с целью обмана, чуть позже у него появляется и более общий смысл – акт лжи. В современном языке остались еще какие-то следы средневековой классификации лжи, в которой выделялись mensonge par omission, mensonge effectif, делающаяся при помощи утверждения, memonge joyeux («ложь в шутку», теологический смысл), mensonge officieux («неофициальная ложь») и le pieux mensonge («ложь во спасение»), mensonges pernicieux («вредоносная ложь»). Эти выражения продолжают активно существовать в языке и поныне. По расширению значения слово это обозначало все иллюзорное, обманчивое (с XII века), продолжая принятое в античности смешение между ложью и воображением (10). Именно поэтому mensonge употреблялось для обозначения фикции в искусстве.
Отметим также, что смешение обмана и вымысла – первого, связанного с намерением обмануть, второго, не связанного с намерением корыстно обмануть, но, возможно, и даже просто развлечь – в силу своих античных истоков нашло отражение во многих европейских языках.
В современном французском языке выделяются четыре значения у слова mensonge:
1. Утверждение, по воле его автора противоречащее правде, произнесенное с целью обмана.
2. Акт лжи, совершение подделки, подлога, обмана.
3. Иллюзорность искусства.
4. То, что обманчиво, иллюзия.
Слово mensonge не богато сочетаемостью. По-французски говорят:
tissu de mensonge;
bourrer te cerveau de qn de mensonges;
prendre qn en mensonges;
vivre dans le mensonge;
esprit de mensonge;
p`ere du mensonge;
mensonge gros, grossier;
mensonge nait, grandit, grossit.
Из приведенной сочетаемости мы видим, что mensonge имеет во французском языке ряд ассоциаций, которые не слишком разработаны и укреплены количественно, однако в том виде, в котором они существуют, они закреплены достаточно надежно. Ассоциирование лжи с тканью есть и в русском языке, а если учесть, что образ ткани – один из древнейших, то, очевидно, имеются аналогии и в других языках (11). Мы говорим: «Это шито белыми нитками», подразумевая, что обман слишком хорошо виден.
Ассоциация обмана с пищей также представляется более или менее универсальной, и не только обмана, но всего понятийного гнезда (вымысел, иллюзии): ср. Соловья баснями не кормят; Он меня кормит завтраками; У меня твоя ложь вот где (жест, обозначающий сыт по горло) и т. д.
Сочетаемость французского слова позволяет в нем увидеть и антоним русской истины, то есть высшего когнитивного начала. На него указывают словосочетания жить во лжи, дух лжи, отец лжи – все это контексты, представляющие ложь отнюдь не в качестве человеческого речевого акта, а в качестве проявления высшего зла. В этой логике понятно одушевление mensonge – у нее есть отец – дьявол, она может рождаться, расти, толстеть. И в продолжение описанного аллегорического образа она может также и подхрамывать.
Отметим, что в данном случае мы столкнулись с ситуацией, когда данные словарей и данные, полученные из сочетаемости, противоречат друг другу: сочетаемость дает возможность увидеть высшую и абстрактную mensonge, аналогичную русской лжи – абсолюту. Мы считаем, что эта двойственность во французском языке является результатом сосуществования христианского мифологического и рационалистического мировоззрений: первое продолжает жить в образной системе, второе – в словарных дефинициях.