Меня зовут Шон
Шрифт:
Я снова и снова прокручивала в голове ту фразу Конвея: «Ты и половины всего не знаешь, дорогуша». Неужели он имел в виду то, о чем я начала подозревать? Идея, правда, казалась мне фантастической. Но некоторые нестыковки заставляли задуматься.
Мне сказали, что Патрик был в сознании, когда его привезла скорая. Что произошло после того, как его доставили в больницу? Кто-то должен был заняться его лечением — и не один человек. Сестры, врачи, регистраторы. Должен был остаться след. Если тогда он чувствовал себя хорошо, разве они не удивились, когда он умер? Разве это никого не встревожило? Или с ним что-то умышленно сделали?
Я ехала в Суррейскую больницу, удивляясь тому, что никогда прежде там не бывала. Несколько раз я
Сумма, которую я выложила за парковку, показалась мне заоблачной — состояние моего банковского счета впервые за долгие годы тревожило и расстраивало. А переступив порог больницы, я испытала шок из-за обилия впечатлений: яркий свет, топот бегущих ног, рев нескольких телевизоров и люди, множество страдающих людей. Из-за снегопадов стало больше травм и случаев тяжелых простудных заболеваний. Несколько хмурых усталых пациентов сидели в приемной, положив ноги на стулья.
От Эдди я знала, что Патрик был финансовым клерком при отделении акушерства и гинекологии — хоть в этом не соврал. Какая ирония судьбы: он не занимался спасением чьих-либо жизней, а брал с тех, кто в этом нуждался, деньги за отдельные палаты и подсчитывал расходы врачей! В общем, был обыкновенным кассиром. Я шла туда, где появляются на свет дети, готовясь увидеть рыхлые, раздутые тела беременных. Сьюзи стала одной из них не без его помощи, а мне, похоже, было не суждено.
И я убеждала себя: не велика потеря — в мире и без того достаточно людей, а не оставив потомства, я могла избавить его от ужасного наследия своей семьи, исключить из обращения ее испорченные гены. Но мое тело этого не понимало, и я едва не разрыдалась, когда какой-то малыш, пробегая мимо, схватился за мою ногу, чтобы не упасть.
— Тайлер! — неловко приковыляла его мать, вынашивающая мальчонке брата или сестру. — Простите. Он хватается за всех подряд.
— Ничего страшного…
Мне пришлось отвернуться, чтобы не видеть ярких смешливых глаз малыша, его ладошек, похожих на морские звезды, и попытаться возродить в себе праведный гнев — он исправно поддерживал мои силы, пока я жила бок о бок с женщиной, носившей ребенка Патрика. Но со мной осталась лишь пробиравшая до костей горечь потери. Сколько лжи… Больше, чем мне когда-то казалось. Суждено ли мне пробиться сквозь ее заслон?
— Вам помочь?
Мои бесцельные блуждания по отделению привлекли внимание дежурной, помахивавшей бейджем на шнурке, словно нунчаками.
— Ой… Прошу прощения. Просто… мой муж раньше здесь работал. Патрик Салливан.
Не доктор Салливан, как я долго считала. Неудивительно, что он не разрешал мне звонить ему на работу. Помнится, как-то раз я, не дозвонившись мужу по мобильному, набрала номер больницы. «Кого? Здесь нет доктора Салливана». И потом он, явно злясь, сказал мне: «Опять какой-то безмозглый стажер! Но им есть чем заняться и без личных звонков, Элли. Никогда так больше не делай». И я не делала.
Ее лицо смягчилось.
— Ах да. Его смерть была для нас утратой, миссис Салливан.
Он ей явно нравился. Он всегда нравился женщинам.
— Я надеялась взглянуть на его кабинет. Хочется посмотреть, где он провел большую половину жизни. Забрать его личные вещи.
Она задумалась. В моих глазах выступили слезы. Как ни странно, не притворные.
— Конечно, миссис Салливан, — сказала дежурная. — Пойдемте со мной.
Его кабинет оказался чуть больше кухонного шкафа. Дешевый стол, дешевый стул, полка с какими-то скучными книжками, правилами медицинской службы и руководствами по электронной системе учета. Никаких фотографий, никаких признаков семейной или вообще какой бы то ни было жизни.
Дежурная ушла, и я устроилась на краю стула, представляя себе, как Патрик год за годом сидел за этим столом. Не спасая жизни, как думала я, а подшивая авансовые отчеты и вводя данные в электронные таблицы.Не без волнения я принялась открывать ящики стола. В верхнем оказались несколько канцелярских скрепок, пара исписанных шариковых ручек и аккуратно свернутый синий шелковый галстук, оставленный здесь, вероятно, на случай совещаний. Я вспомнила, как покупала его на позапрошлое Рождество. Он обошелся в сто фунтов, а теперь просто пылился в ящике стола в неприметном кабинетике на задворках больницы. Я взяла галстук, провела пальцами по гладкой ткани. Позабытая всеми крошечная частичка жизни.
Во втором ящике нашлись почти пустая бутылка виски, флакон с дорогим, изготовленным на заказ лосьоном после бритья, зубная щетка во вскрытой упаковке, гель для душа. Не хотелось задумываться, зачем ему все это в кабинете. Я вспомнила, как каждый вечер, вернувшись домой, Патрик с постоянством маньяка сразу шел в душ. Чтобы смыть запах Сьюзи? Но она говорила, что они познакомились только в мае. А Патрик опаздывал, скрытничал и плескался в ванной, сколько я его знала.
Прогнав эту мысль, я взялась за третий ящик. Он оказался заперт. Я подумала было пойти законным путем и спросить, нет ли запасного ключа. Но на это, по моему больничному опыту, ушли бы часы. И мне не хотелось привлекать внимания. К счастью, я еще не утратила навыки, полученные в Аплендсе, где открыть хлипкий замок в ящике стола было детской забавой для полудиких девчонок, с которыми я провела полгода. Я распрямила одну из скрепок из верхнего ящика, и через пару минут замок поддался.
Внутри оказалась записная книжка — дешевый линованный блокнот. В нем были имена, записанные аккуратным полупечатным почерком моего мужа. Среди них я увидела имя Конвея. Рядом были числа, даты, небрежные пометки. Что-то вроде «с девицей в баре на конференции», «трехчасовой обед на двоих», «расходы на лишнюю ночь в гостинице». Что все это означало?
Когда я стала перелистывать страницы, из блокнота что-то выпало. Зеленый листок бумаги — больничный рецепт без указания имени врача. Он был подписан неразборчивой закорючкой. Название лекарства тоже не было указано. Я вспомнила таблетки, которые привозил мне муж. Он, «врач», уговаривал принимать их, объясняя, что это нужно для лечения моей тревожности, для профилактики проблем с психическим здоровьем, как у моей матери. И я их, конечно, принимала, потому что верила, что у него есть медицинское образование. Неужели кто-то дал ему пустые бланки рецептов, чтобы он заполнял их по собственному усмотрению?
Едва до меня начало доходить, что это означало, как послышался шум и дверь в кабинет открылась.
— Вам помочь?
Сьюзи
Полицейские приехали на следующий день. Неудивительно — я ведь им так и не позвонила, чтобы сказать, что ничего не знаю, и очистить себя от подозрений.
Они были очень вежливы, аккуратно вытерли ноги о коврик и поблагодарили за чай, который я подала в фарфоровом чайнике, с шоколадно-имбирным печеньем на тарелке. Я извинилась, что не испекла его сама, потом одернула себя за излишнее усердие. В конце концов, для них я была всего лишь соседкой, которая никакого отношения не имела к аварии. Я лихорадочно прокручивала в голове придуманную историю в поисках дыр. Можно ли как-то нас связать? Наверное, да, если Нора сумела меня отыскать. Но я все еще не могла понять, как ей это удалось.
Их было двое — мужчина и женщина в одинаковой темной форме, с рациями, висевшими на поясах. Благодаря телевизору, я поняла: это значит, что ко мне послали не детективов — скорее всего, это обычное дознание. Мы сидели в гостиной, когда вдруг стало ощутимо прохладно.
— Простите за холод. У нас, должно быть, отопление… как его?.. — слово вылетело из головы — прямо как у ребенка. — Наверное, сломалось что-то.
— Из-за снега много проблем, — вежливо ответила женщина. — В это время года нам часто звонят из-за замерзших пожилых людей. Они экономят на отоплении, чтобы оставались деньги на еду.