Меня зовут Шон

— Как это произошло? — спросила я ее, присев рядом на низкий табурет. — Простите. Должно быть, вам больно вспоминать.

Я сбивчиво объяснила ей, кто я такая и почему хочу узнать о ее прошлом. Сказала, что «пишу кое-что», не уточняя, что именно. Но миссис Тредвей это, казалось, и не интересовало. И слушала она мои объяснения через слово, а то и через два. Она словно потерялась во времени.

— Был пожар. Они погибли — Чарльз и малыш Себби.

— Сочувствую. Это был несчастный случай?

Она посмотрела на меня, и я вздрогнула, увидев на ее изувеченном лице серые глаза Норы.

— Сказали, что это я виновата. Уснула с сигаретой. Здесь мне курить не разрешают, — она пошевелила узкой кистью руки.

Я узнала характерный жест заядлого курильщика, беспокойное постукивание пальцами.

— Я слышала, что… это могло быть не так.

— Элинор. Она не пострадала при пожаре. Сказала, что не могла уснуть и пошла гулять с собаками. Она любила этих псин. Я собиралась избавиться от них, когда она уедет.

— Куда она собиралась? — Говорливая собачница упоминала, что Норе было где-то лет шестнадцать, когда случился пожар.

— В школу. Интернат. Я ничего не могла с ней поделать. Она хотела только играть на фортепиано и гулять с парнями, — некогда красивые губы скривились. — Она была шлюхой. И неуправляемой.

Голос миссис Тредвей звучал так бесстрастно, что грубое слово ошарашило меня, словно пощечина. То же самое слово, что было оставлено на снегу перед моим домом. Может, поэтому Нора его и выбрала?

— Себби мог стать чудесным человеком. Знаете, а ведь он даже не должен был оказаться дома в ту ночь. Собирался ночевать у друга, но в конце концов не сложилось. Такой ужас, — и снова никаких эмоций в голосе, словно женщина была под завязку накачана лекарствами.

— Думаете, она…

Я не знала, как это сказать. Я все еще пыталась осознать тот факт, что Нора, моя тихая соседка, устроила пожар, погубивший всю ее семью, включая младшего брата.

— Уверена, это она устроила. Не знаю как. Но это ее вина, не моя, — слабо попыталась оправдаться миссис Тредвей.

Что-то мелькнуло в ее глазах, и мне показалось, что рассудок ее куда яснее, чем она старалась показать.

— Кто вы такие? Зачем вам все это знать?

— Я… я знакома с Норой.

— Элинор! — огрызнулась она.

— Простите… Да, Элинор.

— Значит, она жива, — миссис Тредвей смахнула былинку со штанины, и я снова обратила внимание на ее тонкие и красивые запястья, совсем как у Норы. — Какая жалость! произнесла ее мать, вновь словно сбивая пальцем пепел с воображаемой сигареты. — И она получила все, что хотела. Чертово фортепиано! Знаете, я однажды прищемила ей пальцы крышкой. Надо было шарахнуть эту тварь посильнее! — произносимая с аристократическим выговором, брань звенела колокольным звоном. — Она получила все. Успех, деньги. Я слышала, она даже замуж вышла! Это она должна была сдохнуть, а не Себби!

Я ничего не ответила, потихоньку пятясь от той тьмы, что окружала эту женщину. Должно быть, Нора не виделась с матерью с самого пожара, с 1992 года. Ее мать была уверена, что это она устроила поджог, спалила дом дотла и убила собственных отца и брата. Если это так — и впрямь, не странно ли, что Нора оказалась на улице в такой час, и ее любимые собаки спаслись, а остальные — нет? — это означало, что она не остановится ни перед чем. Даже перед тем, чтобы причинить вред ребенку. Руки сами снова потянулись к животу, к той хрупкой жизни, что я носила в себе. Что я наделала? Какой опасности я подвергла невинное дитя?

Я впервые представила себе, что говорю с ним или с ней, пытаюсь объяснить, какую ужасную глупость я совершила. «Прости! Я не хотела!» Не возненавидит ли мой ребенок меня так же, как Нора с ее матерью ненавидели друг друга?

В дверях появился доктор Холт с картонной папкой в руках.

— Они дали мне взглянуть на ее историю болезни, — тихо сказал он. — Она напичкана лекарствами по уши. Видимо, после пожара у нее случился полноценный срыв, а она и до того принимала довольно серьезные лекарства.

— Она… У нее психическое заболевание? — прошептала я, забыв, как это принято называть в наше время.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Как вы догадались?

Мэдди

Все думают, что жить за границей — это так здорово! Оставшиеся на родине друзья, несколько лет как окончившие университеты и с трудом привыкавшие к стажировкам по специальности и сменам в «Старбаксе», регулярно выражали свою зависть целыми цепочками эмодзи в «Вотсапе». «Ты живешь на Коста-дель-Соль! Везет тебе! А я тут торчу у матери в Уолсолле!!!»

Но Мэдди тоже делила стол и кров с матерью и отцом. Правда, происходило это в квартире при английском пабе, который они купили пять лет назад в Ла-Торнаде, небольшом испанском городке, где обосновалось довольно много англичан. В их заведении, пристроившемся между двумя испанскими закусочными, подавали рыбу с картошкой фри, цыпленка карри и разливали английское пиво.

Мэдди постоянно удивляло, что кому-то эта еда нравится больше, чем крокеты, паэлья и чуррос, но в сезон она каждый день видела туристов, жаловавшихся, что в испанских ресторанах не подают бургеры, и с радостью изучавших ламинированные меню паба.

Сейчас стоял мертвый сезон, и родители, уехавшие отдыхать во Флориду, оставили паб на Мэдди, чтобы она «усвоила азы». Но усваивать азы ей не хотелось. Управлять английским пабом в Испании — вовсе не предел мечтаний. Правда, она пока не знала, чего хочет от жизни, но уж точно не этого. В декабре вообще не имело смысла открывать заведение. Народу почти нет, если не считать нескольких алкоголиков из числа местных, которых перестали пускать в другие бары, да редких иностранцев, истосковавшихся по колбаскам с картошкой. Такие, прожив по нескольку лет в Испании, и двух слов не могли связать по-испански и не согласились бы отведать щупальце осьминога, даже если бы им за это заплатили. Мэдди слышала, как одна пара жаловалась, что в местной еде «слишком много глаз».

Но сегодня, когда Мэдди, нацепив неизбежный фартук с карманами, облокотившись на стойку, смотрела по телевизору никогда не выключавшийся спортивный канал (отец говорил, что это привлекает посетителей не меньше, чем знакомая еда), в паб заглянул необычный посетитель.

— У вас открыто?

Вошедший смотрел на нее темно-синими глазами, каких никогда не встретишь в Испании. Девушка выпрямилась, и дешевая мишура, которой мать украсила края стойки, слегка колыхнулась. В неизменные двадцать градусов тепла трудно поверить, что Рождество уже на носу.