Мерцание золота

Все дома в поселке были с иголочки, но конюшня и на их фоне выглядела потрясающе.

— Кто строил? — спросил Стахов.

— Немцы, — сказал Семенов. — С детства люблю лошадей.

В конюшне было чисто и сухо.

— Самые лучшие кондиционеры стоят, — кивнул на потолок Семенов. — У меня в доме таких нет.

Вкусно пахло лошадями. Мне этот запах был знаком. В детстве я несколько раз ездил верхом на лошади, правда, не вскачь. Помню, меня поразило, как высоко я оказался, вскарабкавшись на лошадиную спину. «Если свалишься — костей не соберешь», — сообразил я тогда и изо всех сил уцепился за лошадиную гриву. Волосы на ней были толстые и жесткие, и все же пучок их остался в моем кулаке, когда меня сняли с лошади.

Я понял тогда, что наездником мне не быть, и с тех пор знакомился с упоением лошадиной скачки по книгам. А некоторые из моих сверстников скакали вживую, лишь чудом не попадая прямиком с лошадиной спины в больницу. Много позже одну из наездниц я увидел в госпитале Бурденко. У нее был сломан позвоночник, и надежда на выздоровление была призрачной. А другой наездник, муж хорошей моей знакомой, и вовсе помер, сверзившись с коня.

— Даже развестись не успели, — сказала она. — А у нас было что делить: сорок гектаров земли, яхты, автомобили. Я целую бригаду адвокатов наняла, как и он, впрочем. Но не судьба.

«Классные лошади», — думал я, шагая в хвосте процессии.

— Самые красивые лошади наши, российские, — рассказывал на ходу Семенов. — Вот посмотрите на орловского рысака. Не высок и не мал, бежит как пуля. У меня пока ипподрома нет, но обязательно построю.

— А это кто? — показал на здоровенного жеребца Стахов.

— Американец, — махнул рукой хозяин. — У них ноги самые длинные.

— А этот? — остановился я перед стойлом, из которого косилась огромным влажным глазом лошадь с изящно выгнутой шеей.

— Арабский аргамак, — тоже остановился Семенов. — Но арабы по сравнению с нашими мелковаты.

— Откуда он у вас?

— Какой-то шейх подарил Ельцину, а тому куда девать? Конюшни ведь только у меня.

Семенов что-то сказал конюху, и тот со всех ног бросился в дальний конец конюшни.

— Кататься будем? — спросил Святослав Иванович.

— Нет! — дружно выдохнули мы с главой.

— А на вертолете? — не отставал хозяин. — У меня и спортивный самолет имеется.

— В другой раз, — сказал Стахов. — После обеда в областной администрации дела.

— Тогда за стол! — потер руки Семенов. — Вы ведь в гостевом доме еще не были?

— Не был, — повеселевшим голосом сказал глава. — Но слышал.

Я понял, что на самом деле никаких дел после обеда у него нет. Впрочем, как и у меня. Так что вперед, в гости.

Гостевым домом оказался роскошный особняк с охотничьим залом на первом этаже. На втором этаже, как заведено в таких особняках, должны быть спальни: куда еще может вести лестница, устланная коврами с толстым ворсом?

Но чтобы подняться на второй этаж, нужно было миновать стол, сервированный на десять персон. А как мимо него пройдешь?

— Инесса, все в порядке? — спросил Семенов единственную в этом доме женщину.

— Да, — улыбнулась она.

«Хозяйка», — понял я.

Она была столь же роскошна, как и особняк.

За столом я оказался рядом с человеком заурядной внешности, каких полно в мытищинской администрации.

— За коммуникации отвечаю, — представился он. — Николай Владимирович.

— Наливайте, Николай, — сказал я. — Русский человек за столом должен быть с распахнутой душой и горящим взором.

— Здесь есть кому наливать, — с опаской оглянулся по сторонам Николай Владимирович.

И был прав. Появился человек соответствующего звания и наполнил рюмки. Выпили за здоровье хозяйки, хозяина, главы района. О нас с Николаем никто не вспомнил. Но это и хорошо. Всяк сверчок знай свой шесток.

Я закусил сёмужкой, похлебал суп, приступил к мясу, зажаренному на открытом огне.

Со стены на меня надменно взирала голова лося с огромными рогами. «Свалится — убьет, — размышлял я. — Но отчего ей падать, не на войне, чай, в новой России обедаем. Хотя рога на голову могут свалиться и без войны».

— Пацаном я у него яхту драил, — уловил ход моих мыслей Николай Владимирович. — Женщин там не было.

— Совсем? — удивился я.

— Совсем. Во всяком случае, когда мы ее драили.

Я подумал, что в этот момент их там и не должно быть.

— Яхта у него уже при Советах была? — спросил я.

— А как же, недалеко отсюда, на Пироговском водохранилище.

— Хорошая?

— Крейсерская.

Студентом мне тоже доводилось драить крейсерскую яхту, но я эту тему не стал развивать. При любом общественно-экономическом строе одни драят, другие командуют. Святославу Ивановичу на роду было написано быть капитаном.

— В церковь заедем? — предложил Семенов, когда обед закончился.

— Заедем, — согласился Стахов.

После обеда к нему вернулось хорошее расположение духа, он уже почти не вздыхал.

— Где эта церковь? — спросил я Николая.

— В Рождествене, родовом имении Суворова, — сказал тот. — Вы езжайте, а у меня здесь дела.

На самом деле для него не было места в хозяйской машине. Но и это характерно для любого строя.

К Суворову, братцы, на приступ!

По дороге Семенов рассказал, что Рождествено принадлежало отцу полководца, генерал-аншефу Василию Суворову, который купил имение у князя Барятинского. Здесь Александр Васильевич познакомился с княжной Варварой Прозоровской, жившей по соседству.

— Но брак был несчастливым, — сказал, поморщившись, Семенов. — Александр Васильевич похоронил в Рождествене отца и установил каменный саркофаг с надписью: «Здесь покоится прах генерал-аншефа Василия Ивановича Суворова, умершего 15 июля 1775 года». А в семнадцатом году этот саркофаг вскрыли и останки выкинули. Церковь тоже пришлось восстанавливать.

Машина остановилась у входа в церковь, возле которой нас поджидал священник.

«Сытное место», — подумал я, разглядывая золотой крест, возлежавший на объемистом чреве батюшки.

Мы вошли в храм.

— Недавно закончили реставрацию алтаря, — с гордостью сказал Семенов. — Второго такого нет.

Алтарь сиял золотом. Для деревенской церкви он был излишне роскошен.

«Но ведь это принцип, — одернул я себя. — Здесь все должно быть лучшим, от конюшни до церкви, не говоря уж о людях».

Я зажег свечу, всунутую мне в руки, перекрестился и прочитал Христову молитву. Это была единственная молитва, которую я твердо знал.

— Пойдемте, кое-что покажу, — поманил меня Святослав Иванович.