Мертвая женщина играет на скрипке

— Привет, — сказал я, чтобы не молчать.

— Он не слышит. Или не понимает. Она убила его, там и тут. Это просто оболочка, скин.

— А замок зачем?

— Если открыть решетку, то он будет брести без цели и смысла, не останавливаясь. Достало его разыскивать и приводить обратно. Он и при жизни остановиться вовремя не умел.

— Я видел его буквально вчера. Он был странным, но скорее живым, чем нет.

— Это тоже оболочка. Скин. Или как там это у вас называется.

— Тело?

— Да. А его нет ни там, ни там.

— Роскошно. И что с этим можно сделать? Зачем-то ты ведь меня сюда привела.

— Убей его.

— В смысле?

— Его тело, там. Убивать скин бесполезно, я пробовала. Здесь он возрождается таким же пустым, а там не приходит в себя. Может, убить его там поможет?

— Отличное предложение. Я иногда мечтал убить кое-кого из коллег, но не так же буквально.

— Он мертвый, ему все равно.

— Юридически он живой, и не все равно будет полиции.

— Придумай что-нибудь. Катя говорит, ты не дурак. Туповатый, да, ни во что не врубаешься, но не дурак.

— Катя говорит? Как это?

— Забудь, ей уже ничем не поможешь. Ему — может быть. А я помогу тебе.

— Мне? Чем?

— Скажи, где твой вирп?

— Умотала куда-то, бестолочь.

— Так не бывает, — помотала головой Герда. — Она попала в беду.

— А что может случиться с вирпом?

— Здесь? Что угодно!

Забавненько.

— И что у тебя там?

VR-очки были бесцеремонно содраны с моей головы и водружены на изящный (в маму) носик Насти.

— Какие-то цветные пятна… Ничего не понимаю! И в это ты пялишься часами?

— Дочь моя, что ты творишь? Я вообще-то работаю.

— А я голодная! И в холодильнике ничего нет!

— Совсем нет или как обычно?

— Совсем! Мышь повесилась. Ты когда в последний раз в магазине был, кормилец?

— Э… не помню, — как-то в этой суете совсем не до продуктов было.

— Если я умру от голода, мы оба будем знать, кто виноват! И я буду являться тебе привидением в зеркале!

— Это будет даже мило, — не испугался я, — из тебя выйдет очень симпатичное привиденьице.

— Не, отец, правда! Адски жрать хочу! Никогда так не хотела. Особенно сладкого… Готова всосать в одно жало целый торт! Или два!

— Ладно, пойдем в кафе, — согласился я.

Встал и понял, что с «пойдем» есть определенные трудности. Нога болела как проклятая. Может, все-таки перелом? Сел обратно, задрал штанину — сизая и распухла.

— Ой, пап, что с ногой?

— Повредил вчера. Ничего страшного. Наверное.

— Выглядит не очень. Это когда ты меня вчера спасал?

— Да, что-то типа того.

— Я плохо помню. Все как в тумане. Подошел этот, как его… Ну, друг твой, из качалки.

— Это не качалка, и он мне не друг.

— Ой, ну ты понял. Он Лайсу сразу поцеловал взасос, она смутилась даже. Типа «ах, не при детях». Можно подумать, я не знаю, как целуются.

— А ты знаешь?

— Все тебе скажи! — отмахнулась дочь. — Тут у Лайсы крякает служебный вызов, она такая заметалась, а он ей: «Да не волнуйся, я ее отведу, мне по дороге. Езжай на службу». Меня в смысле, отведет.

— Я понял.

— Мы и пошли. Он начал всякие странные вопросы задавать. Я даже напряглась немного.

— Типа каких?

— Типа помню ли я маму, снится ли она мне, что я помню из детства, хорошо ли помню Стрежев.

— А ты?

— А я такая: «А вы с какой целью интересуетесь?», и он сразу такой: «Ничего-ничего, просто так…». Смотрю, а мы не туда куда-то идем. И тут хлоп — и поплыло в глазах. И дальше все в тумане. Куда-то шли, какие-то улицы, какой-то жуткий фонтан… Я же тонула? Или нет?

— Немного. Но я тебя сразу вытащил.

— Не дал искупаться дочери?

— Нет, извини.

— Спасибо.

— Не за что. Мне несложно. Хочешь, я тебя буду даже из ванны вытаскивать?

— Да ну тебя… Все шутишь. А нога вон какая! И кто меня теперь будет пирожными кормить?

— Я буду. До машины доковыляю как-нибудь, и поедем в кафе.

— Точно? Уверен? Это же больно, наверное…

— Ударим мазохизмом по здоровому питанию! — сказал я оптимистично.

В кафе я ел сэндвичи с ветчиной и смотрел, как моя дочь наворачивает пирожные, восторженно сопя и пачкаясь кремом. Вот и мама ее такой же была — лопала, что хотела, никого не смущалась, никогда не толстела и ничего не боялась. Они очень похожи, и чем Настя старше, тем сходство очевиднее. Еще несколько лет — и будет полная копия. От меня в ней только склочность характера и черный юмор.

— Она тебе снится? Мама. Или не спрашивать?

Настя положила пирожное и задумалась.

— Нет, отчего же — спрашивай. Но я не знаю точно. Мне иногда снится странное. Как будто это не я. Как картинки из чужой жизни.

— Какие картинки?

— Разные. Иногда вижу старую квартиру, из которой почему-то не могу уйти. Иногда — какое-то кафе. Часто — тебя.

— Меня?

— Тебя, но моложе и, не знаю… Злее что ли? И во сне знаю, что тебя люблю. Ну, то есть, я тебя и так люблю, конечно, но там другое. Хочу тебе об этом сказать, но почему-то никогда не говорю. А еще мне иногда снится очень страшное. Как будто я падаю с деревянной стены на острые колья… Что с тобой?

— Ничего.

Наверное, я не совладал с лицом. Мне внезапно показалось, что передо мной Анюта, в том самом белом историческом платье, с расплывающимся красным пятном на груди. От вишни. Или не от вишни.

— Ничего, продолжай.

— И еще там всегда такая странная фраза… «Мы кружим в ночи, и нас пожирает пламя». Но как будто на другом языке, понимаешь? Я никогда не вижу, кто ее произносит, просто понимаю без перевода.

— In girum imus nocte ecce et consumimur igni, — сказал я.

— Точно! Откуда ты знаешь?

— Из прошлой жизни, — почти пошутил я.

Вот если бы я сказал: «Из твоей прошлой жизни», — это была бы чистая правда.

Забавненько.

Петровича я вызвонил ближе к вечеру с нового смарта. Смарт был пуст и уныл — увы, Нетта, когда я перепрошил его на «Кобальт», там не появилась. Как будто и не было никаких вирпов. Я потыкался по менюшкам в поисках, где он включается — но не нашел.