Мёртвая зыбь

Когда я обернулся к столу, то реликвии на нем уже не было, а негодный кот продолжал рвать теперь уже мои рукописи.

Освободившись из Костиных объятий, Соня первая подбежала к столу с криком:

— Эйлер!

Но, кроме тетради с ее выводом старых формул не осталось ничего. Мне едва удалось спасти рукопись начала этого рассказа, столкнув нашего разъяренного хищника со стола.

Асурбанипал важно покинул кабинет, победно подняв, как флагшток, свой прямой хвост, торжествуя и отнюдь не раскаиваясь в содеянном.

Соня старалась сгладить утрату, положив на стол свою тетрадку с выводами и показав мне на необыкновенную табуретку, осторожно пошутила:

— Здесь чудеса, русалка формулами бредит, сам Леший на табуреточке сидит… А кот ученый науко-сказки в клочья рвет!..

— Да нет здесь никаких чудес! — с самым серьезным видом возразил Костя.

— Как? Разве эти куриные ножки не баба-Яга подарила от своей избушки, переходя на оседлость? — спросила Соня.

— Да нет! Все совершенно реально. Ножки — резиновые трубки.

— Ну вот еще! — усомнилась Соня. — Они же серебристые.

— А я их стальной аморфной лентой обмотал.

— Ага, как солдатскими обмотками?

— Не насмехайтесь! Эта лента особая, если хотите, действительно, волшебная!

— Неужели и правда от бабы-Яги?

— Я ее в лаборатории изготовил. Направил струю жидкого металла прямо во вращающиеся обжимные валки. Они охлаждались. Сталь лентой застывала в них, не успевая кристаллизоваться.

— И что же?

— При растяжении металл рвется по граням кристаллов, а не между вошедшими в кристаллы молекулами. И вот, если эти молекулы не успели превратиться в кристаллы, то разъединить их куда труднее. Я обмотал полученной таким образом лентой резиновую трубку. Давление в наполняющей ее жидкости распирает резину, но лента туго стягивает и не дает порваться. Жидкость же передаст приложенное сверху усилие к основанию… — и никакого продольного изгиба!

— Костя! Вы — душка! Может я не все поняла, но, наверное, у слуги Эйлера не было такой ленты?

— Безусловно не было.

— Вот теперь поверю и в крытые стадионы, и в мосты через проливы… Но только боюсь, что на такой паутинный мост не рискну ступить.

— Ничего! — улыбнулся Костя. — Я возьму вас на руки.

Оба засмеялись.

Костя, конечно создаст наливные стержни в лабораторных условиях, но может быть найдутся читатели, которые смогут воспроизвести на практике негнущиеся в продольном изгибе легкие трубы, которые заменят толстые стержни в инженерных конструкциях?

Костя распрощался со мной и вышел в переднюю, где как по некому сигналу появилась и прощавшаяся с моей женой Соня. Костя и Соня вышли вместе.

Я смотрел в окно из кабинета, как они шли по двору. Шли, нежно взявшись за руки. Все-таки загадочная реликвия выполнила одно загадочное дело!

И другие может быть выполнит?”

Званцев закончил чтение.

— Пусть я ничего не понимаю в математике, — первой отозвалась Савва, — но я в восторге от вашего кота, полюбила Соню с Костей, поверила в переселение душ с помощью блуждающего электронного облачка, и преклоняюсь перед Эйлером и его слугой.

— Соглашаясь с вами, добавлю, что меня особенно заинтересовала математика в примечаниях. Это мое хобби. И немало читателей отнесутся к рассказу так же, — сказал Лифшиц.

— Нашему Саше ничего не стоит назад прыгнуть через дриста темных лет, — в своем обычном стиле, ввернув “словечко”, высказался Антонио Спадавеккиа.

— А я увидел избушку на курьих ножках, — заметил художник Ефимов. — Должно быть, баба Яга получила инженерное образование. Я ее нарисую.

— А мне показалось, что теплоход остановился во Франфуркте-на-Майне, и мы услышали обо всем этом на немецком берегу, — заключила Женя Калашникова. — Спасибо вам, Саша. Вы скрасили нам безостановочный унылый путь.

Глава шестая. Сухой закон и памятники

Дверей там издавна не запирают.

И воровства совсем не знают.

Великое княжество Финляндское получило из рук Ленина независимость в 1918 году впервые за свою историю подчинения то Швеции, то России. Страна трудолюбия, твердых традиций и основ высокой нравственности стала эталоном европейского благополучия.

Теплоход “Победа” стоял на рейде в Гельстнфордском порту, а туристы были переправлены на берег в Хельсинки. Такое разночтение в названии столицы происходит от существования двух государственных языков — финского и шведского.

— Столица не блещет историческими достопримечательностями, — заметил Лифшиц. — Похожа на большой губернский город былой России с православным собором на главной площади.

— Финская достопримечательность — в народе, — отозвался Званцев. — Здесь не в ходу дверные замки и в памяти людей сохранился старинный обычай отрубать за кражу левую руку, а за повторное воровство и вторую руку. Это жестокое наказание оказалось действеннее тюремного заключения и обходилось общине дешевле. Не требовались тюрьмы, их охрана и питание арестантов. Но вместе с цивилизацией пришло и сопутствующее ей зло — организованная преступность. Однако возникшие в былых суровых нравах традиции сохранили здоровую крепкую нацию.

Знакомство с финскими обычаями началось с обеда, заказанного туристам в ресторане.

Он был сервирован, как на былом пиру, на большом, длиной во весь зал столе. А напротив, на таком же огромном, был накрыт “шведский стол”. Он поражал обилием овощных блюд и разнообразных закусок. К нему полагалось подходить и стоя выбирать все, что по вкусу, закусить “а ля фурше”, не садясь. И после этого занять свое место за столом, где у каждого прибора стоял стакан чудесного парного молока. Без него финны не обедают.

Званцеву это так пришлось по душе, что он постарался перенести этот обычай к себе домой, и всю жизнь без стакана молока не обедал.

А шведский стол был уставлен капустными, морковными и помидорными блюдами и непременным луком, свежим или маринованным, черной и красной икрой, нежными горячими булочками, манящей селедкой, балыком со слезой и таящими во рту семгой, севрюгой и осетриной. Часть стола занимали сыры всех сортов: от швейцарского и голландского до остро пахнущего рокфора.

Это зрелище продуктового изобилия ошеломило туристов, которые помнили сравнительно недавнее военное время с продуктовыми карточками разных категорий — рабочих, служащих, детских.

Такое изобилие напоминало витрины богатых магазинов капиталистических столиц. Глядя на них, все хочется купить, но денег у туристов нет.

— А здесь все “На халяву”, бесплатно! Ешь не хочу! — сказал Антонио, подходя к шведскому столу.

И кое-кто из туристов не смог удержаться от искушения. И собирал с выставленных блюд все, что только мог, помня, что платить ничего не надо и, если не съесть, то пропадет…

В числе этих едоков выделялась высокая фигура “работника Метростроя”, который поглощал капиталистические яства, соответственно своему росту. Но он не был одинок, отдавая щедрую дань всему, что было выставлено напоказ и на съедение, чтобы потом, пересиливая себя поглотить за обеденным столом бульон с гренками и бифштекс по-гамбургски.