Мёртвый город

– Никак нет, господин мастер-наставник! Я слышал только то, что вас следует называть "господин мастер-наставник"!

– Что ж, тогда запоминайте, неудачники: меня зовут брат Тэнгер. Под моим началом вы проведёте следующие два года вашей жизни. Не больше, но и не меньше. Ясно?

– Так точно, мастер-наставник!
– отчеканил Пешта, опередив растерянных товарищей.

– Славно. Если ты такой умный, что отвечаешь за троих, скажи мне, кто вы такие.

– Никто, мастер-наставник! Мы - никто!

– Ну и ну, - что-то дрогнуло в каменном лице, - настоящая армейская школа домашней выделки. Как мило.

Он вдруг наклонился вперёд, и этого быстрого и грозного движения Пешта не выдержал - непроизвольно отшатнулся.

– Если ты никто, неудачник, какого беса я должен с тобой возиться?

– Я, мастер-наставник...

– Молчать, - бросил Тэнгер глухо, и у крепыша захлопнулся рот, аж зубы лязгнули.
– Если ты никто, ты никому и не нужен. Нет, паренёк, ты должен быть кем-то, чтобы я захотел тратить на тебя своё время.

Он развернулся на каблуках, собираясь уйти.

– Господин мастер...

Рэлька потом и сам не мог понять, что его за язык дёрнуло, заставило говорить, когда следовало бы помалкивать.

– Почему мы неудачники, господин мастер?

Человек-глыба повернулся к мальчишке и придавил его тяжёлым взглядом. Он будто прикидывал, сдуть ли назойливого комаришку с носа или просто прихлопнуть его одним щелчком. И, в конце концов, решил странное.

– Разве ты попал сюда как обычный доброволец, мальчик? Разве вы трое воззвали к Праву лояльности и прошли отбор?

– Я - доброволец.

– Нет, мальчик. Ты - неудачник. Доедайте и идите спать. Второй барак, дневальный укажет вам койки. Подъём в семь... Ваша десятка ещё не собрана, поэтому наслаждайтесь отдыхом, пока есть возможность.

Больше Тэнгер ничего им не сказал. Когда "чёрный" ушёл, Пешта произнёс, не скрывая растерянности:

– Чтоб мне, ржа, провалиться...

* * *

В четырёх бараках учебного лагеря, рассчитанных на две сотни человек, обитали всего тридцать пять новичков-нойдов. С учётом прибывших их стало тридцать восемь. Две полных десятки провели в Дицхольме уже больше года, третья - около полугода. Четвёртая всё ещё собиралась - с миру по нитке.

– Я сюда первым приехал, - рассказывал Никлаш, - два месяца уже, с гаком. Потом, через неделю, Венз и Лимберт. Хануда и Флину привезли в прошлом месяце. Теперь, вот, вас. Небось, скоро и остальных доставят - десятка почти собрана, не дадут уж долго прохлаждаться.

Никлашу было семнадцать. Стройный, худощавый, он собирался стать стрелком. Как и Рэлька. Как южанка Флина, чернявый дылда Венз и Лимберт с восточного побережья. Здоровяков Пешту и Энгольда определили в мечники. Дженго, чернокожий и сухой, как осенний тростник, "человек пустыни", жил отдельно от остальных - в бараке со спиритами. Поговаривали, быть ему в отряде толкачом. Прибытия ещё двух духовников - толкача и целителя - ожидали со дня на день.

– Отдыхаем пока, - семнадцатилетний нойд довольно потянулся, откидываясь на охапку сена, - балду пинаем. Вот соберут десятку, и начнётся весёлая жизнь.

Четыре дня назад Рэлька решил бы, что его новый товарищ просто красуется перед новичком. Подниматься в семь утра и полдня проводить, занимаясь изнурительными упражнениями, после которых из желаний остаётся лишь одно: поскорее уронить своё тело на постель и уснуть... И это называется здесь "отдыхом"?!

Однако же, проведённых в Дицхольме дней ему хватило, чтобы твёрдо усвоить: всё познаётся в сравнении. Нойды из полных десяток занимались здесь примерно тем же, но с пяти утра и до самого вечера. Оставалось лишь диву даваться, как эти двадцать восемь парней (среди которых, между прочим, ещё и две девицы затесались) до сих пор живы и смотрятся перед отбоем бодрее, чем Рэлька.

– Ничего, обвыкнешься. Мне поначалу тоже тяжко было, а теперь...
– Никлаш согнул правую руку, демонстрируя натягивающие кожу тугие мышцы.
– Через месяцок-другой у тебя так же будет.

Вот в этом подкидыш уже не сомневался. Точно так же. Быть может, даже лучше. Хочется ему того или нет - будет... А в самом деле, хочется ему? Или нет?

– Почему нас здесь так мало?

– Потому, что Бастион слишком хорошо делает свою работу.

Увидев недоумение в глазах младшего товарища, Никлаш фыркнул и пояснил:

– Чем меньше жнецов оказывается по эту сторону Межи, тем меньше гибнет людей, меньше остаётся жаждущих отплатить Безлюдным Землям за своих близких... да и вообще, желающих связываться с тварями делается год от года всё меньше. Удивлён?

– Не особо. А зачем ты пошёл в пастыри?

Они сидели вдвоём у конюшни, наслаждаясь недолгими минутами отдыха. Ужин приятной тяжестью улёгся в животах, до отбоя ещё оставался час. И дежурств на эту ночь не предвиделось. По крыше навеса нудно барабанил зябкий осенний дождь. Хмурое небо походило на серую вату, в которую щедро плеснули синих чернил. Пахло прелью и близкой зимой.

– Хочешь знать, зачем я выбрал путь Ясного Неба?
– развалившись на сене, Никлаш с безучастным видом рассматривал балки, держащие навес. Руки закинуты за голову, между крепкими зубами зажата сухая соломина... Казалось, он и впрямь сейчас видит вовсе не тёмные от влаги доски, а прозрачную лазурь со слепящим оком светила в зените.

– Неа. Я хочу знать, зачем ты бумажки подписал. Ну, те, бессроковые.

– Договор, - взгляд карих глаз тонул в видимой лишь им одним голубой бездне.
– Бессрочный. Обязательства служить с честью и защищать любой ценой... Знаешь, отец хотел, чтобы я стал судьёй. Или прокурором. Хотел, чтобы я служил справедливости, а меня за это уважали. Он ради этого оплатил мою учёбу в Глете.

– А ты что же?

– Учился. Юриспруденция, право, судебное делопроизводство... Отзубрил исправно два курса, сдал летнюю сессию, а потом отправился в Тобург, в миссию Бастиона. Сказал, что хочу стать чёрным пастырем. Знаешь... больше всего я удивился, когда мне там поверили. Вот ты бы на их месте поверил?

Никлаш нравился Рэльке, поэтому он решил быть с ним откровенным:

– Неа, не поверил бы.

– Вот-вот. Студентик, домашний мальчик, сын небедных родителей... Спрашиваешь, зачем я подался в пастыри? Да вот подумал однажды, что трудно найти дело справедливее, чем защищать людей от выродков. Судьи бывают пристрастными, стрелки - никогда. Я выбрал то, чего хотел от меня отец - справедливость и уважение других людей. Жаль, сам он этого не понял.

Последние слова Никлаш произнёс спокойно, почти беспечно, словно его "жаль" было не более чем данью приличиям. Лицо будущего стрелка оставалось умиротворённым. И Рэлек неожиданно для себя признался:

– Мой батя тоже не согласился бы, чтобы я стал "чёрным".

– Он не пытался тебе помешать?

– Батя не смог бы. Он умер.

Никлаш не стал извиняться, не стал мучительно подбирать слова сочувствия и вздыхать от жалости. Он вообще ничего не сказал. И Рэлька был ему за это благодарен. Он тоже лёг рядом с приятелем, утонув головой в колючем сене, уставился вверх. Небо... Сырые пятна на досках - неважная замена облакам. Где-то там, за этими досками, за пеленой дождя и низкими тучами на самом деле прячется Оно. Ясное. Но чтобы разглядеть его из-под навеса коновязи, мало обычных человеческих глаз. Даже таких зорких, как у Никлаша.