Мёртвый город

Сейчас, спустя годы, проведённые в Хельбе и Дицхольме, после Посвящения и первых рейдов за Ржавую реку, Рэлек знал наверняка: нет, не лучше. Но ещё он знал столь же твёрдо и непреложно: человеку, который всего этого не прошёл, логику Абеля Вендела не понять никогда. Абеля Святого. Абеля Древнего. Абеля Всё Могу. Создателя "модели сорок три" и первого командора Бастиона. Нет, не понять. Не постичь.

"А ты сам-то постиг, малыш? Сам-то уверен, что понял его верно, своего легендарного Абеля? Он видел закат старого света и зарю нового, он пережил прежний мир на сто тридцать три года. Тебе сейчас двадцать, дружок. Говоришь, постиг Вендела? Некоторым юнцам не откажешь в самоуверенности..."

Ш-ш-ш...

Звук был такой, будто внизу, почти у самого дна лестничного колодца, кто-то высыпал на пол с полведра щебёнки. Мелкие камушки хлынули по ступеням, и гулкое эхо прокатилось вверх:

...ш-ш-шх-х-х-х!

Рэлек застыл без движения, и даже дышать перестал. Эхо угасло где-то высоко, под самой крышей, а он стоял, сжав пальцы на ребристой рукояти "хольда". Слушал. Потом мягко шагнул к проржавевшим огрызкам перил, глянул вниз. Пару минут всматривался в узкий провал, на дне которого лениво оседало бледное пылевое облако... Нет, ничего. Ни движения, ни звука. Вернее всего - отвалился со стены очередной шмат штукатурки, такое здесь случается постоянно: город медленно, но верно разрушается, оплывает сгорающей свечой. Когда-нибудь он тоже превратится в мусорные горы, а затем - в обычные холмы, причудливо разбросанные по левому берегу Ржавой. Даже если Бастион не придёт сюда с тысячами фунтов нитрикса - город всё равно падёт; пусть и на пару веков позже. Время - неумолимый разрушитель, и его не остановят ни жнецы, ни Зов.

Спрятав пистолет обратно в кобуру, Рэлек продолжил восхождение. Две трети лестничных пролётов он уже одолел, осталось пройти не так уж много.

– Рэлек крут, - пробормотал вслух, отвечая собственным мыслям, - третий Круг...

Присказку-заговорку придумал Никлаш. Ник вообще по части рифмоплётства большой мастак. За это его ребята Дроздом окрестили. Певчим.

6.

Слушайте старую сказку, друзья:

Жить без любви и без правды нельзя.

Как-то давно в чужедальней дали

Жили два брата на горстке земли.

Батя их имел немного -

Дом и поле-огород.

В гроб ложился, детям строго

Наказал: "Блюдите род!

Чтоб без раздоров по жизни шагать,

Нужно в дорогу немногое взять:

Правда - ваш хлеб, правда - вода,

Правдой, сынки, и живите всегда!"

Что было дальше - мне ветер сболтнул:

Брат, что постарше, межу протянул,

Поле разрезал неровной чертой,

Старшему - доля, а младшему - ой.

"Я женат, а ты, брат, холост,

И детей не заводил,

Каждый сноп и каждый колос

Я по чести разделил.

Что же ты хмуришься? Я не у дел -

Жить нам папаша по правде велел.

Правда - зола, правда - полынь,

Горько на вкус, но глотай и остынь".

Мне перелётные птицы твердят:

Нож со стола взял обиженный брат,

Вышел во двор, засучив рукава.

"Ловко ты, братец, играешь в слова!

Точно клоун в балагане,

Удивляя всех вокруг,

Вертишь острыми словами,

Не боясь поранить рук!"

Сталь, точно в сердце, вонзилась в межу.

"Вот что тебе я о правде скажу:

Правда - клинок, правду не трожь,

Правда с тупого конца - это ложь!"

Ну, я конец я увидел во сне:

Жили два брата в чужой стороне...

Жили, да вот разошлись кто куда;

Младший ушёл, старший понял - беда.

Там, где нож ударил в поле,

Скоро вырос буерак,

Съел кусок семейной доли

Заколдованный овраг.

И хоть убейся, хоть плачь от тоски,

Не заровнять тот овраг в две руки.

Понял старшой: правда - вода,

Что утекло, не вернуть никогда.

Правда, друзья, ваши хлеб и вода,

Не забывайте о том никогда.

Первый раз на его памяти Никлаш запел, когда над Дицхольмом две недели кряду бушевала непогода, и не то что штурмовую полосу, а даже сотню шагов до трапезной нойды одолевали с трудом. Рэлек к такому не привык; в Ривце, ютящейся на границе Пустошей, зимы были куда как мягче. А тут - денно и нощно валящий из низкого неба снег, тоскливое завывание ветра в трубах... Конец света, да и только! Троица южан - Хамид, Флина и Дженго - готовы были с ним согласиться, но сухой, тощий как щепка Винерд лишь усмехался в седые усы: "Эта буря, ребятки, лишь слабое эхо бурь Тёмного Века. Триста лет назад те бури погубили куда больше жизней, чем сама Восьмичасовая".

Во время длинных вечеров, когда после дневной учёбы и расчистки двора у будущих пастырей вдруг появились лишние свободные часы, они повадились собираться гурьбой у нагретой печи в общем бараке. Травили байки, тянули из глиняных кружек слабый грог и пели - когда под бренчание старой расстроенной гитары, а когда и просто так.

Вот тогда и открылось вдруг: Никлаш поёт! Нет, совсем не так, как все, а по-настоящему: с чувством, с толком, и главное - отменным голосом. Да ещё и песни сам выдумывает!

– Что ты со своим даром среди нас-то забыл?
– вопрос Пешты, как водится, деликатностью даже не пах, но многие из слушавших песни Ника наверняка подумали о том же. Никлаш в ответ только усмехнулся, а потом спел "Двух братьев" второй раз. Флина попросила.

* * *

Переселение в Хельб прошло буднично. Три дня пути верхами и полчаса на то, чтобы устроиться в бараке. Кровати, узкие платяные шкафы, тумбы и столики для личных вещей... Будто и не уезжали никуда! Хельб походил на Дицхольм, как старший брат на младшего: вроде, и ростом повыше, и в плечах пошире, но семейное сходство - налицо. Прибыли они днём, и бараки пустовали - все нойды были на занятиях. Пока занимали свободные койки, со двора вошёл незнакомец.

– Ага, - бросил он от порога, - вот и вы. Точно в срок.

Молодой ещё мужчина, лет двадцати пяти, не более. Высокий, стройный, отменно сложённый, с длинными, чёрными, как смоль, волосами, да и на лицо отнюдь не урод... Но первое приятное впечатление портил голос - хриплый, глухой, напрочь лишённый хоть какой-нибудь мелодичности. Затем в глаза бросались длинный белый шрам, тянущийся от горла куда-то за правое ухо, второй шрам - совсем тонкий, будто подчёркивающий правый глаз, и, наконец, сам глаз - незрячий, затянутый мутной плёнкой. "Нет, не вешаются девки на таких", - подумал Рэлек, даже не подозревая, как сильно он ошибается.

– После обустроитесь, - прохрипел черноволосый, - а пока все на двор идите - здороваться будем.

– А не мелковат паренёк для наставника?
– буркнул Пешта, поднимаясь с уже облюбованной лежанки.

– После Тэнгера долго отвыкать придётся, - согласилась Флина не без ехидства в голосе.
– Если Железную Задницу разорвать пополам, таких как раз двое получится.

На плацу перед бараками, помимо чернявого хрипуна, их ждал ещё мускулистый коротышка лет сорока. Разглядывая строящихся нойдов, он жмурился, точно сытый кот, в улыбке под тонкими усиками блуждала насмешка.