Мерзость
Шрифт:
— Помните, в Сиккиме ко мне приходил Кен?.. — спросил Дикон.
— К. Т. Овингс! — прохрипел я. — Он-то тут при чем, черт побери?
— Совершенно верно. Кен жил в Непале на собственной ферме в долине Кхумбу у южных отрогов Эвереста с тех пор, как после войны решил удалиться от мира. Он по-прежнему пишет стихи, просто никому не показывает. И он по-прежнему альпинист, только теперь никто не знает о его восхождениях.
— Вы говорите, — язвительно сказала Реджи, — что ваш приятель Кен Овингс поднялся на Эверест и будет ждать вас на вершине с аэропланом или чем-то подобным?
— Не
— На южной стороне нет никакого базового лагеря, — прокаркал я. Звук был такой, будто кто-то скреб когтями по классной доске.
— Уже есть, Джейк, — возразил Дикон. — Кен уже неделю или даже больше поднимается оттуда, чтобы ставить для меня веревки и палатки на Южном седле. — Он посмотрел на Реджи. — Для нас.
— Южное седло, — повторил я, морщась от боли. За последние девять месяцев я столько раз слышал фразу «Северное седло», что мне просто не приходило в голову, что у Эвереста может быть Южное седло — или что это словосочетание вообще может что-то означать.
— Непал закрыт для иностранцев, — сказала Реджи. — Вас посадят в тюрьму, Ричард.
Дикон еще раз покачал головой.
— У Овингса там есть друзья. На его ферме в долине Кхумбу работают больше ста местных жителей, и он уважаемый человек. Кен принял буддизм в тысяча девятьсот девятнадцатом — по-настоящему, а не так, как я, медитировавший утром, а днем стрелявший в немцев, — и многие в Непале считают его святым. Он меня пристроит.
Реджи долго смотрела на него, не говоря ни слова.
— Почему вы хотите скрыться от всего, Ричард? Оставить все, что вам знакомо?
Дикон тоже помолчал, а когда заговорил, голос его звучал хрипло:
— Мне кажется — как вы однажды прекрасно выразились, Реджи, — что мир устал от меня, и не только в буддистском понимании. Все лучшее, что было во мне, так и не вернулось с войны.
Реджи потерла щеку и посмотрела на белую пирамидальную вершину, сверкавшую над головой Дикона.
— Я исполняла свой долг — Бромли и гордого бритта, — с тех пор, как в девять лет приехала в Индию, — сказала она. — Я стала управлять чайной плантацией в четырнадцать и продолжаю управлять ею до сих пор. Доходы от этой плантации поддерживают дом Бромли в Англии. Когда мне было двадцать шесть, я вышла замуж за старика, которого не любила — ради денег и сохранения плантации. Лорд Монфор умер, прежде чем я успела узнать его… а он никогда даже не пытался узнать меня. Я устала исполнять долг.
— О чем вы, Реджи? — спросил я.
— О том, что хотела бы взойти на вершину Эвереста и не отказалась бы потратить пару лет на знакомство с запретным Непалом, Джейк.
— Я пойду с вами, миледи, — сказал доктор Пасанг.
Реджи коснулась его руки.
— Нет, друг мой. На этот раз вы не пойдете со мной. Джейку нужно в базовый лагерь и в Дарджилинг. Мы должны передать
эти фотографии куда нужно. Я никогда вам не приказывала, мой дорогой Пасанг, и теперь лишь прошу вас сопроводить Джейка вниз и вернуться на плантацию, а я пойду своим путем.У Пасанга был такой вид, словно он собирался вступить в спор, но затем шерпа молча опустил голову. Его темные глаза влажно заблестели — наверное, от ветра.
— Вы знаете, где хранится мое завещание, — говорила Реджи, пока я снова прильнул к кислородной маске. — Вам известен шифр сейфа. Плантацию я оставила вам и вашей семье, Пасанг. В завещании есть один пункт. Дополнение, которое гласит, что в случае моей смерти или исчезновения третья часть доходов с плантации должна по-прежнему поступать к леди Бромли в Линкольншире… до самой ее смерти. После этого все доходы принадлежат вам, и вы вольны распоряжаться ими по своему разумению, мой дорогой Пасанг.
Доктор снова кивнул, не поднимая глаз.
— Подождите, — сказал Дикон. — Сегодня никто не пойдет к вершине — не говоря уже о траверсе туда, где Кен оставил закрепленные веревки, палатки и припасы, — пока мы не будем абсолютно уверены, что Джейк сможет благополучно спуститься с помощью одного Пасанга.
— Минутку, — прокаркал я. — Мы можем переночевать в «большой палатке Реджи» у грибовидного камня и все обсудить утром. К тому времени я, наверное, буду в полном порядке. Мы все поднимемся на вершину, и потом вы можете воплощать эту идиотскую идею идти траверсом на юг, в Непал — вы оба! А мы с Пасангом спустимся этим путем.
Слушая меня, шерпа качал головой. Голос его звучал мягко и в то же время властно.
— Нет, мистер Перри. Мне очень жаль. Вы должны спуститься сегодня. — Он повернулся к Дикону и Реджи. — Мистер Перри может идти практически без посторонней помощи… и я считаю, что на некоторое время у него еще хватит сил, особенно при спуске. Когда он не сможет идти, я его понесу. После того, как мы спустимся с горы и его дыхание улучшится, я провожу его в монастырь Ронгбук, а затем подготовлю наше возвращение в Дарджилинг.
— Эй! — прокаркал я и закашлялся. — Разве у меня нет права голоса…
Очевидно, не было.
Мы встали. Ветер почти стих, но двояковыпуклое облако вернулось на вершину Эвереста.
Дикон вытащил большой сигнальный пистолет Вери и выстрелил вверх, так, чтобы ракета опустилась за вершиной Эвереста. В небе вспыхнула белая звезда — гораздо ярче обычных ракет, которыми пользуются альпинисты.
«Белый, зеленый, затем красный», — вспомнил я слова К. Т. Овингса, сказанные Дикону в Сиккиме десять тысяч лет назад.
— Я верю, — голос Дикона был пропитан странной смесью грусти и усталой радости, — что я… что мы, — он посмотрел на Реджи, и она кивнула, — сможем подняться на вершину, пройти траверсом крутой гребень между двумя вершинами, спуститься по веревке с Большой ступени, о которой мне говорил Кен, и добраться до перил, которые Овингс со своими шерпами установил на Южном гребне… до… полуночи. Если мы не сможем спускаться при свете фонарей и шахтерских ламп, то поставим большую палатку где-нибудь за Южной вершиной, а утром бросим ее и продолжим спуск.