Мещане

– Вы, кузен, предполагаете, что Тюменев опять будет посещать нас; но он сказал вам, за что я на него сердита?
– спросила Татьяна Васильевна, сделав сильное ударение на слове за что.

– Муж ваш мне говорил, что вы сердитесь на Тюменева за его дурное поведение.

– Более чем дурное, - ужасное, совершенно непонятное для меня в нем; но, без сомнения, вы в этом случае не будете со мной согласны!

– Совершенно не согласен, - отвечал Бегушев и, видя, что кузина начинает посерживаться, решился еще более ее разозлить: - А мы тогда, кузен, с вами в Париже очень недурно позавтракали у Адольфа Пеле!..
– отнесся он вдруг к генералу.

– Отлично!.. Превосходно!..

– подхватил было тот с одушевлением, но, вспомнив о присутствии супруги, мгновенно смолк.

Татьяна Васильевна терпеть не могла гастрономических восторгов мужа и с отвращением всегда говорила, что он не для того ест, чтобы жить, но для того живет, чтобы есть. С приближением к Любаньской станции генерал, впрочем, не вытерпел и, как-то особенным образом встрепенувшись и взяв Бегушева за руку, проговорил ему почти нежным голосом:

– Вы пойдете со мной поужинать?

– Непременно!
– утешил его тот.

Когда поезд остановился, они отправились в вокзал.

– Пришли мне чаю!
– приказала Татьяна Васильевна мужу.

– А хлеба белого хотите?..
– спросил он ее.

– Нет, я с просфорой буду пить!

Войдя в вокзал, генерал прежде всего исполнил приказание супруги и отправил к ней в вагон огромный чайник чая с приличным количеством сахара.

– Татьяна Васильевна по-прежнему любит чай?
– спросил его Бегушев.

– Целые ведра его выпивает с своими монахами, - отвечал генерал, махнув рукой, и быстро устремился к главному буфетчику.

– Готово?
– спросил он.

– Готово-с!
– отвечал тот, показывая на стоявшее особняком закрытое блюдо.

Генерал и Бегушев сели около этого блюда. Оказалось, что там была мерная, жирная разварная стерлядь.

– Когда вы успели заказать это?
– поинтересовался Бегушев.

– По телеграфу!.. Выезжая, дал знать, чтобы заранее приготовили: нельзя же есть эту дрянь, которая стоит у них на столах!
– отвечал генерал.

По возвращении в вагон они нашли Татьяну Васильевну выпившую чашки четыре крепчайшего чая и потому пришедшую несколько в экзальтированное состояние.

– Александр Иванович, сядьте со мной рядом, а муж пусть пересядет к окну!
– распорядилась она.

Бегушев поуперся было, но генерал, согласно приказанию супруги, занял его место, так что Бегушев по необходимости должен был сесть рядом с Татьяной Васильевной и при этом тщательно старался, чтобы ни одной точкой своего платья не прикоснуться к ней. Татьяна Васильевна хотела серьезно побеседовать с Бегушевым, потому что хоть и не любила его, но все-таки считала за человека далеко не дюжинного, - напротив, за очень даже умного, много видевшего, но, к сожалению, не просвещенного истинно; и с каким бы удовольствием она внесла в его душу луч истинного просвещения, если бы только он сам захотел того!

Прежде всего она начала с ним разговаривать об Европе.

– А вы и нынешний год не утерпели и были в этой Европе?

Татьяна Васильевна обыкновенно никогда не говорила: Париж, Лондон, Франция, Германия, - все это было для нее безразлично, и она, совершенно соглашаясь с довольно ходячим мнением, считала, что весь Запад гниет или даже уже сгнил!

– Был в этой Европе, - отвечал ей насмешливо Бегушев.

Он, как мы знаем, далеко не был большим поклонником Европы, но перед Татьяной Васильевной, назло ей, хвалил безусловно все существующее там.

– Удивляюсь вам!
– сказала она.

– Отчего ж вы мужу вашему не удивляетесь?
– заметил Бегушев.
– Он тоже был за границей, и еще дольше меня!

Генерал сделал Бегушеву легонький знак рукою и глазами, но тот как будто бы этого не видел.

– Я на мужа давно махнула рукой!
– произнесла Татьяна Васильевна.

Она, в самом деле, давно считала генерала за дурака набитого и безвозвратно падшего нравственно.

– Но неужели же Москва, куда мы теперь едем, лучше больших европейских городов?
– поддразнивал ее Бегушев.

– Москва!.. Наша Москва?
– воскликнула Татьяна Васильевна.
– Это город святыни нашей!.. Город народа!..

– Но таких святых и народных городов, по-своему, конечно, и в Европе много!

– И вы полагаете, что мы и европейцы - одно и то же?

– Полагаю!.. С тою только разницей, что те племена постарше нас, поумней и больше нашего сделали!

– Те?..
– произнесла Татьяна Васильевна и далее говорить не могла: у ней прервался голос.

– Те!..
– повторил Бегушев, и хоть в это время генерал уж толкал его ногой, умоляя не сердить больше Татьяны Васильевны, он, однако, продолжал: Насчет этого существуют довольно меткие афоризмы.

– Какие?
– спросила Татьяна Васильевна.

– Такие, что... Где немец, там интрига...

Татьяна Васильевна в знак согласия мотнула головой.

– Где француз, там фраза!

Татьяна Васильевна и на это одобрительно кивнула головой.

– Где поляк, там лесть!

Татьяна Васильевна и это выслушала благосклонно.

– Где англичанин, там лукавство и корысть!

– Так!.. Так!..
– произнесла она с восторгом.
– И послушайте, вот что мне рассказывал один священник, - продолжала она с одушевлением.
– Раз его призвали к умирающему человеку - очень хорошему, честному, самобытному, но, к несчастью, неверующему!..
– Тут Татьяна Васильевна сделала на груди небольшое крестное знамение.
– Священник стал увещевать его и говорить ему: "Причаститесь, иначе вы лишитесь царствия небесного!" - "Царствия небесного нет!" - закричал несчастный.
– Татьяна Васильевна снова слегка перекрестилась.
– "А если бы оно было, так англичане давно бы туда пробрались и заняли бы все места!" - Не правда ли, что как ни безумны эти слова, но они ярко и верно характеризуют англичан?

– Да, конечно!
– отвечал вежливо Бегушев.
– Но вы позволите, однако, мне продолжать мои афоризмы?

– Даже прошу вас о том!
– разрешила ему Татьяна Васильевна.

– Где итальянец, там le soleil и far niente!*.

______________

* солнце и ничегонеделание! (франц. и итал.).

– Так!..
– согласилась и с этим Татьяна Васильевна.

– Где русский...

– Слушаю!.. Слушаю!..
– произнесла Татьяна Васильевна, навастривая уши.

– Где русский, там либо "терпи", либо "авось"!

Татьяна Васильевна задумалась над ответом Бегушева; главным образом она недоумевала, что это такое: порицание или сожаление?

– Что вы хотели сказать последним афоризмом?
– спросила она.

– Право, не знаю, не я автор этих изречений, - отвечал Бегушев.

– Ну, это неправда, - вы автор; во всяком случае я все-таки вижу, что Россия, по-вашему, лучше Европы!

– Нет, хуже!
– возразил Бегушев.

– Чем?

– Хоть бы тем, что тот же спиритизм, - это великое открытие последнего времени... (Бегушев прежде еще слышал, что Татьяна Васильевна сильно ударилась на эту сторону), - разве Россия, а не Европа выдумала его?