Мещёра

Оказывается, Ника дошла до местной церквушки. Стало как-то стыдно за то, что у святого места Ника испугалась чёрной кошки. Надо быть посмелее, бодренько пройти заборчик, и… У Ники даже руки опустились. За воротами, в церковном палисаднике, между клумбами расположилось целое семейство чёрных кошек. Одни сидели на перевёрнутых корзинках и ящиках, старательно вылизываясь розовыми язычками, другие растянулись в первых лучах тёплого солнца. Угольная шёрстка животных глянцево поблёскивала в рассветных лучах.

Откуда-то появился священник в старом выцветшем подряснике и потрёпанной телогрейке. Он расставил в глубине палисадника несколько мисочек и стал наливать в них жирное белое молоко из цинкового ведра. Кошаки мигом посрывались с мест и окружили священника, выгибая спины, тёрлись о подол подрясника и мельтешили у него под ногами.

Священник с седой бородой добродушно улыбался кошкам, а потом случайно поднял взгляд и увидел Нику. Ника поторопилась уйти, но священник вышел из-за забора ей наперерез.

— Доброе утро, — улыбнулся батюшка. У него оказалось худое морщинистое лицо и круги под глазами. — Вы на службу?

— Я… нет. Мы с друзьями тут остановились. — И Ника указала на гостевой дом.

— А, туристы, значит.

— Угу, — кивнула Ника.

— И куда путь держите?

— Мы… — Ника мялась, не зная, можно ли рассказывать первому встречному об их маршруте.

— Понял, — как-то жёстко сказал священник. — Мещёра.

— Да, а как вы догадались? — зачем-то изобразила дурочку Ника.

— Так это наша местная достопримечательность. Модный туристический маршрут. Часто приезжают и туристы, и кладоискатели.

— И как? Нашли что-нибудь?

Священник только махнул рукой.

— А можно спросить? — услышала Ника собственный голос.

— Да, конечно.

— Э… — Ника смотрела на ожидающего вопроса батюшку и стеснялась спросить, зачем ему столько чёрных кошек. Но сумела выйти из положения, вспомнив табличку, проволокой прикрученную к забору: — А что такое скорбящих радость?

— Икона такая. У нас церковь в честь иконы «Всех скорбящих Радость». Скорбященская, так сказать.

— Я не об этом. — Ника сама удивлялась, как легко вываливала сокровенное человеку, которого видела в первый раз. — Как это — скорбеть и радоваться одновременно?

— Ну, как бы объяснить, — священник поскрёб седую бороду. — Любая скорбь ведь не вечная.

— Правда? — выдала Ника, чувствуя пощипывание в глазах.

— Правда, — успокаивающе произнёс священник, будто глядя Нике в душу. — Всё заканчивается, и скорбь тоже. И потом приходит радость.

— И всё? — От слишком простого объяснения тянуло разочарованием.

— Ну, положим, не всё. Люди ведь могут скорбеть не только от внешних неприятностей, да?

— А от чего ещё?

— От собственных грехов. Бывает, сделает человек что-то непотребное, и так ему самому плохо становится, что… — Священник, не находя нужных слов, размахивал рукой в воздухе.

— Это как тащить на себе чемодан с камнями. — Ника тихо высказала мысль, что давно вертелась в сознании. — Да ещё и без ручки.

— Точно, — кивнул священник. — А потом человек получает прощение и радуется, потому что этот чемодан вдруг оказывается лёгким, как пушинка, или даже пустым. И можно в него что-нибудь хорошее положить.

— А если человек сам себя не прощает? — Вопрос всплыл сам собой, раньше он Нике в голову не приходил.

— Трудно так сразу ответить, — батюшка снова скрёб бороду.

— А если человек напакостил, а ему не стыдно? — Снова выскочил давно нывший вопрос. — Если человек об этом не переживает? И вообще не думает. Радуется без скорби. Разве это честно?

— Радость без скорби бывает только в Раю.

В этот момент к церкви подошли две женщины, одна постарше в косынке, завязанной под подбородком, другая помоложе. Вторая, не доходя до забора, достала откуда-то тонкий зелёный шарф и стала пристраивать его на голове. Нике показалось, что это именно те женщины, которых они вчера видели в одном из домов. Которые крестились. Нет, одна крестилась.

Обдумывая, те это женщины, или нет, Ника обнаружила, что ноги сами собой понесли её прочь от церкви и священника, который, кажется, понял, что она уже год таскала с собой чемодан, набитый камнями. Вот так бывает — близкие будто слепые, не видят, что происходит, а человек, которого встречаешь впервые в жизни, — раз! — и всё понимает.

— Ты откуда? — удивлённо подняла брови Стася, когда Ника вошла в столовую гостевого дома.

— С прогулки, — буркнула Ника, садясь за стол. Хотя очень хотелось выдать присказку про верблюда. Да порезче.

— В окно, что ли, выпрыгнула? — пробубнила Женя, жуя пирожок.

«Не твоё дело», — мысленно гаркнула Ника, быстро запихивая в рот глазированную плюшку, чтобы не выдать чего лишнего.

— Так почему такое название у посёлка? Что за Красные Серпы? — видимо, Гордей как раз задал этот вопрос Бэлле Геннадьевне перед самым появлением Ники.

— А, — хозяйка постоялого двора чуть встряхнулась, видимо, потеряв нить разговора. — Это колхозное название. В Советское время часто давали посёлкам такие нелепые названия. А раньше поселение называлось Радость.

— Ух ты, клёво! — прощебетала Стася. — А почему так называлось?

— Из-за церкви. Здесь церковь в честь иконы «Всех скорбящих Радость». — Ника подлила себе чаю из самовара.

— Так ты помолиться ходила, да? — гаркнула Женя и зачем-то захохотала. Никто шутку не поддержал.

— Только теперь тут как-то не радостно. — Стася положила подбородок на ладони, поставив локти на стол.

— Так село почти вымерло, какая уж тут радость. — Бэлла Геннадьевна тряхнула головой, так что длинные серьги звякнули. — Вы точно не хотите, чтобы я пошла с вами?

— Точно нет, — отрезал Гордей и скомандовал: — Через десять минут выдвигаемся!

Но сборы заняли ещё добрый час. Ника, Женя и Гордей сидели в столовой и доедали пирожки, пока Стася выбирала наряд для похода. В её рюкзаке их оказалось несколько штук.