Мессии, лжемессии и толпа
Шрифт:
Кроме рабов ГУЛАГа и крепостных колхозников, стали закабаляться и относительно свободные городские жители.
27 мая 1940 г. было принято постановление СНК СССР «О повышении роли мастера на заводах тяжелого машиностроения». Мастер превращался в надсмотрщика.
26 июня 1940 г. вышел новый указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Рабочие и служащие оказались приписанными к месту работы.
10 июля 1940 г. появился указ «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями». Указ предусматривал уголовные наказания.
19 октября 1940 г. принимается решение «О порядке обязательного
Эти драконовские законы существенно дополнял ряд других, предусматривающих уголовную ответственность за мелкие хищения на производстве и в колхозах, за ненадлежащее обращение с техникой и ее повреждение (в колхозах еще за ненадлежащее обращение со скотом); в 1940 г. стали сажать за прогулы работы и опоздания на работу.
5.2. Нумера и примитив
Подавление и упрощение личности, примитивизация общественной жизни в итоге создали то сообщество «Мы», которое изображено в одноименном романе Е. Замятина, сообщество, в котором живут, нет — функционируют не люди, а нумера.
Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера — сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди — государственный нумер каждого и каждой. И я — мы, четверо, — одна из бесчисленных волн в этом потоке. Слева от меня — 0–90, справа — два каких-то незнакомых нумера, женский и мужской.
Нумера, естественно, не имели имен и обладали скудным набором самых элементарных прав даже для удовлетворения физиологических потребностей, например правом «на сексуальный продукт». Поскольку любовь, как и другие чувства и эмоции, кроме тех, с помощью которых предписывалось воспевать Верховного правителя, Благодетеля, запрещалась, то для интимной близости нужно было лишь записаться на любого нумера, т. е. к нему (к ней) в постель. На такое посещение брался розовый талон, за использованием которого строго следили, но при этом возникала одна редкая возможность в таком обществе прозрачных стен — можно было опустить в комнате шторки.
Замятин был исключительно точен: большевики, например, действительно создали общество прозрачных стен. Это достигалось преобладанием коммунальных квартир и общежитий, причем случалось, что в одной комнате жили по две–три семьи, даже не связанные никакими родственными узами; установлением уголовной ответственности за добровольные гомосексуальные акты; отсутствием свидетельского иммунитета, когда каждый должен был доносить на каждого, даже мать на родного сына, да и вообще всеобщим доносительством, широчайшей сетью доносчиков; обсуждением «аморальных» поступков в коллективах и т. д. Причем давление и воспитание были такими, что множество нумеров доносили, например, с удовольствием.
Разумеется, управлять идентичными друг другу нумерами в такой безжизненной культуре одинаковой простейшей пиши и одежды, строжайшей, неукоснительной дисциплины — одно удовольствие. Однако не совсем ясно, как добиться того, чтобы появлялись не люди, а не отличающиеся друг от друга нумера. Ответ можно получить у одного из очень ироничных англичан, О. Хаксли, в его романе-антиутопии «О дивный новый мир». Совет прост: эти существа можно выращивать в бутылях, программируя вместе с тем и их будущую общественную дифференциацию, т. е. вхождение в заранее предопределенные социальные группы.
Строя и укрепляя примитивное общество, фашисты и большевики проделывали это под толстым одеялом демагогии и обмана. И те и другие стремились к культуре, в которой отношения между социальными группами и отдельными людьми представлялись в сугубо черно-белом изображении. Подобное мировосприятие очень точно выразил известный «пролетарский» поэт в словах: «Тот, кто поет не с нами, тот против нас».
Фашистами и коммунистами сразу же после прихода к власти было «упрощено» государство, т. е. заменено по существу партией. Была осуществлена также примитивизация права, закона, правосудия, что не могло немедленно
не обернуться кровавым произволом и неограниченным беззаконием. Вот несколько весьма показательных высказываний Гитлера о праве, юриспруденции и юристах, записанные Г. Пикером: «…он обратил внимание, что завещание… только тогда имеет силу, если подпись под ним заверена нотариусом. Подписи германского рейхсканцлера вкупе с имперской печатью, оказывается, нет веры, если отсутствует подпись нотариуса. Ни один разумный человек этого не поймет! Ни один разумный человек не в состоянии понять правовых учений, которые напридумывали юристы — не в последнюю очередь под влиянием евреев. В конце концов, вся нынешняя правовая наука — это лишь схематизация знаний о том, как перекладывать ответственность на другого. Он поэтому сделает все, чтобы подвергнуть всевозможному презрению изучение права, то есть изучение всех этих правовых воззрений».«Ему (Гитлеру. — Ю. А.) нужны судьи, которые твердо убеждены в том, что право — это не отстаивание интересов личности от посягательства государства, но в первую очередь забота о том, чтобы Германия не погибла».
«Если раньше актеров хоронили только на живодерне, то нынче именно юристы заслуживают того, чтобы их там хоронили. Нет никого ближе юристу, чем преступник, а если учесть, что оба — космополиты, то между ними просто нет разницы».
«Ныне он со всей откровенностью заявляет, что для него любой юрист или от природы неполноценен или со временем станет таковым».
В СССР, особенно в 1920–1930-е годы, о законе и законности отзывались примерно так же. Большевистские теоретики находили массу оправданий для беззакония, и их лакейская услужливость переходила все рамки приличия. Так, А. К. Стальгевич, известный в прошлом теоретик права, решительно возражал против отношения к закону как к чему-то «господствующему, всевышнему, озаренному ореолом надклассовой справедливости, превосходнейшему, служащему общему благу». Он не мог смириться с правовым характером власти, с тем, что над государством возвышается закон, велениям которого оно не может противоречить. Заклеймив подобные взгляды в качестве буржуазных, Стальгевич, на работах которого воспитывалось не одно поколение советских юристов, сокрушается по поводу того, что в соответствии с такими взглядами Советское государство «приобретает особый характер, характер государства правового, «связанного законом» и «ограниченного» законом. Цитируя слова Ленина о том, что Советское государство представляет собой «ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть», этот автор «мудро» предостерегает против механического применения буржуазной теории к социалистическому государству.
Подобные «научные» упражнения и в других «научных» поделках можно найти без особого труда. Думается, что их авторы должны нести нравственную ответственность за свои писания, которые образовали идеологический и правовой фундамент массовых репрессий. А то, что государство не было стеснено никакими законами и опиралось на насилие, нашему народу, к сожалению, хорошо известно. Можно сказать, что социалистическое государство делало то, что ему хотелось, до крайности упрощая проблему законности.
В примитивном обществе должны жить примитивные люди, которые поэтому должны получить лишь минимальное образование. Вот что думал по этому поводу, судя по записям Г. Пикера, Гитлер: «Человека нужно учить лишь самому необходимому, все остальное будет ему только мешать! В школе нужно давать только общие знания, которые послужат фундаментом для специальных знаний. События громоздятся одно на другое. Какая же голова должна быть у ребенка, чтобы освоить историю родного края, историю страны в целом, да еще и историю рейха? Зачем мальчику, который хочет заниматься музыкой, геометрия, физика, химия? Что он запомнит из всего этого? Ничего. От любого подобного изложения следует отказаться. Администрация школы обязана так составить план занятий, чтобы детям давали только те знания, чтобы с честью выдержать жизненные испытания. В остальном же гораздо разумнее сделать так, чтобы они как можно больше времени проводили на свежем воздухе».