Месть в конверте

Уж больно сладкозвучно распевал стремительно покоривший столицу стройный, гибкий, белокурый забайкальский гений! Дала слабину и… была жестоко разочарована. Обаятельный, артистичный и выглядящий со сцены столь соблазнительно новоявленный Орфей оказался грубым, примитивным, почти что на уровне дикого, необразованного неандертальца, жеребцом, а вместо романтического любовного свидания имела место поспешная случка на квартире одной из Леночкиных приятельниц. Происшедшее отрезвило и без того достаточно трезвомыслящую и разумную Елену Станиславовну.

Физиологической потребности разнообразить свою сексуальную жизнь она не испытывала. Георгий Федорович, надо сказать, при всей его сдержанности и умеренности, в интимной жизни раскрывался совсем с другой стороны. И потом, Елена Станиславовна, защищенный кандидат наук, старший научный сотрудник, начавший набрасывать заметки к докторской диссертации — и на этот раз это будет уже точно «ее» тема; политическая ситуация в стране, кажется, «теплела», а Казимир Малевич и его окружение все-таки не «враги народа», — теперь уже и сама была заинтересована в том, чтобы упрочить свой семейный союз рождением ребенка. И она хотела на все сто процентов, а может быть даже и больше, быть уверенной, что отец ребенка — именно Георгий Федорович, а не какое-то случайное увлечение. Не то чтобы она так уж испытывала неудержимую тягу к материнству, но годы шли, возраст начинал приближаться к критическому. Как ни крути, но «пора, мой друг, пора!». И вот тут обнаружилось, что уже почти желаемый ребенок весьма проблематичен.

Первые годы замужества Елена активно использовала различные предохранительные средства: ставились и удалялись какие-то пружинки, поглощались привозимые из-за кордона новомодные противозачаточные пилюли. Нет, к добыванию и доставке этой зарубежной продукции Георгий Федорович не имел никакого отношения: Елена не считала необходимым информировать его о столь сугубо женских делах, тем более что реакция Георгия на все эти идущие вразрез с его стремлениями и желаниями ухищрения была ей прекрасно известна. Но, наконец немного переведя дух после защиты, в полной мере насладившись собой как кандидатом искусствоведения, Елена Станиславовнаприняла волевое решение: все, рожаю. Немедленно были отменены все защитные прибамбасы, и Леночка начала ожидать естественного результата: не слишком желанной, но — уже никуда не денешься! — запланированной и неизбежной беременности. Месяц, два, полгода, год… Безрезультатно.

Вскоре первоначальное недоумение сменилось уже достаточно серьезной озабоченностью. Неужели же поспешное решение, принятое в ранней юности, действительно привело к такому необратимому итогу, как бесплодие? Вновь врачебные консультации, обследования, различные препараты. Только теперь преследовалась уже прямо противоположная цель. И вновь Елена предпочитала в одиночестве переживать все свои тревоги и сомнения, ни словом, ни полусловом не намекая мужу на уже волнующую и беспокоящую ее ситуацию.

Все медицинские показания с ее стороны были вполне благоприятны. А поэтому врачи все чаще и чаще начинали поговаривать о необходимости супругу пройти соответствующую проверку. Но этот вариант был для Елены Станиславовны категорически неприемлем. Оставалось только терпеливо ждать и надеяться. И вот, кажется, наконец… Кажется, кажется… Да нет, теперь уже определенно не кажется! И все-таки Елена еще некоторое время не торопилась делиться своим сюрпризом с Георгием. И лишь когда срок беременности перевалил за десять недель, она решилась: пора и мужу начать морально настраиваться на предстоящее вскоре отцовство!

Сегодня Георгий Федорович сумел закончить свои дела необыкновенно рано: к началу четвертого были окончательно выверены и отредактированы все документы и отчеты по конференциям микробиологов, состоявшимся в прошлом месяце в Женеве и Далласе. Интересно, на какую очередную научную стезю в следующий раз направит его начальство?

Собственно, несколько свободных часов «выплыли» у него совершенно случайно.

Начальник отдела неожиданно отменил намеченное на шестнадцать ноль-ноль совещание по весьма расплывчатой и неопределенной теме: «Координирование текущей работы отдела в свете современной политической ситуации в стране». Нечто столь туманное и невнятное, что, скорее всего, разговор свелся бы к одной-единственной рубрике: «Разное». И тем не менее отмена совещания была событием беспрецедентным, обычно запланированные «говорильни» проводились с жесточайшей пунктуальностью, невзирая ни на какие обстоятельства.

Жаль! Знать бы заранее — можно было бы куда-нибудь сходить с Леной, а то уже давным давно нигде вместе не были. Но сегодня — именно сегодня — Леночка пробросила утром, что день у нее намечается суматошный, «в бегах», что объехать ей надо полгорода, а в институт она сегодня вряд ли вообще попадет. На всякий случай Георгий набрал номер домашнего, а потом и Елениного служебного телефона. Безуспешно. Что ж, значит, не судьба. Ладно. Приехать непривычно рано домой, спокойно понежиться в ванной вместо традиционного поспешного душа, подремать у телевизора… Хорошо! Нормальный вечерний отдых степенного обывателя, ведущего размеренную и упорядоченную, не обремененную никакими экстремальными заботами жизнь.

В этот момент зазвонил телефон. Внутренний. «Так, кажется, порасслаблялся в халате с книжкой».

— Георгий Федорович? Здравствуй, дорогой!

«Женька Смирнов. Чего это вдруг? Ну не вызов к начальству — и то слава богу!»

— Евгений Иванович! Рад тебя слышать!

— Смотри-ка, помнишь еще! Молодчина! А ведь на улице встретимся — и не узнаем, поди, друг друга! Сколько лет уж не виделись!

— Это точно!

— Нет, а правда. В одном ведомстве служим, из одной кормушки кормимся — а как на разных планетах.

— Ну ведомство-то у нас не маленькое. Корпим каждый в своем углу.

— Во-во! Именно что корпим. А жизнь между тем проходит.

«Чего-то ему надо от меня, просто так он не стал бы звонить».

Однокашник Жаворонкова по школе КГБ, Женька — Евгений Иванович Смирнов, — стройный, смуглый, черноволосый красавец, — был полным антиподом Георгию. Всегда элегантный, подтянутый, изысканно-галантный, он был, что называется, грозой женских сердец. Легенды о его похождениях частенько скрашивали суровые, без преувеличения, учебные будни будущих чекистов. Только легенды! Возникающие и распространяющиеся неведомыми путями, ибо сам Женька никогда не позволял себе ни полслова, ни намека о каких-то своих сердечных делах. Все россказни и любой треп он сопровождал немного загадочной, приятной и доброжелательной вроде бы улыбкой, неустанно мурлыкая себе под нос: «Что наша жизнь? Игра!» И «игрался» он, надо сказать, весьма успешно, сумев ни разу за время учебы не влипнуть из-за своих амурных дел ни в одну скандальную историю, а напротив, заработав за годы учебы репутацию человека умного, серьезного, перспективнейшего в будущем службиста. Как следствие — направление в центральный аппарат и успешная, довольно быстрая карьера. Впрочем, сфере его деятельности — приглядывание за иностранцами и, главное, за их несанкционированными контактами с неразумными советскими граждами — что тут было на первом месте, что на втором — сказать трудно, да, так вот, в этой области служебное продвижение шло на порядок быстрее, чем в аналитике и психологических изысканиях, которыми занимался Георгий.

— Что наша жизнь, Женька?

— Увы, Жора, не игра, а бумажки, бумажки, бумажки. Вот ведь и сейчас ты плечом трубку придерживаешь, а глазами продолжаешь бегать по строчкам очередного… Не знаю, что там у тебя в этот момент в руках: отчет, доклад, постановление… Угадал?

— В целом картина до муторности реалистичная. Но именно сегодня — не угадал. Как ни странно — удалось разгрестись досрочно. Уже лыжи домой намыливаю.

— Серьезно? Потрясающее совпадение. Я вот тоже сижу и, можно сказать, отдыхаю. Слушай, Жаворонок, зашел бы, а? По рюмашке тяпнем, чаек погоняем…

«Определенно у него есть ко мне какое-то дело. Это все неспроста».

— Ну я не знаю…

— А чего тут знать-то? Раз, два, задницу из кресла вытянул — и вперед!

— Звучит соблазнительно.

— Дорогу-то в мою келью найдешь?

— Обижаешь…

…Нельзя сказать, что между Георгием Жаворонковым и Евгением Смирновым возникла в годы учебы какая-то особая дружеская симпатия. Вообще отношения курсантов их небольшой группы друг к другу отличались ровностью, вежливой сдержанностью, но в то же время и какой-то деловитой, что ли, отстраненностью. Каждый сознательно, а скорее подсознательно ощущал, что в будущей службе излишне близкие дружеские связи могут оказаться нежелательными, могут сковывать инициативу, а возможно, и затруднять принятие каких-то принципиальных решений. Скорее всего, срабатывала продуманная система подготовки будущих кадровых работников «системы», воспитывавшей в каждом психологический тип «одинокого волка». «Конторе» не нужны были дружеские сообщества. Озабоченные своей личной судьбой и карьерой индивидуалисты-одиночки, настороженно присматривающие друг за другом и всегда ожидающие со стороны коллег вероломных и коварных выпадов, были значительно более удобны в управлении, чем какие-то сплоченные группы и кланы.