Место назначения неизвестно (др. перевод)

– Да, – согласился Джессоп. – Это было финальным штрихом, чтобы убедить нас. Но теперь мы знаем, что шесть или семь человек направились в новое путешествие, и мы знаем, из какого пункта они выехали. Каков наш следующий шаг – посетить место действия?

– Вот именно, – подхватил Леблан. – Сделаем передвижную штаб-квартиру. Если не ошибаюсь, теперь, когда мы напали на след, всплывут и другие улики.

– И если наши расчеты верны, то вскоре будет результат, – кивнул Джессоп.

Расчеты были сложными, со множеством факторов. Скорость движения машины, примерное расстояние, которое она могла проехать без дополнительной заправки, деревни, где путешественники могли останавливаться на ночлег… Следов было множество, они сбивали с толку и часто оказывались ложными, но время от времени поиск приносил и положительные результаты.

– Voil`a, mon capitaine! [33] Как вы и приказали, мы обыскивали сортиры. В темном углу туалета в доме некого Абдула Мохаммеда найдена жемчужина, приклеенная к маленькому кусочку жевательной резинки. Мы допросили Абдула и его сыновей. Сначала они упирались, но потом сознались. Шесть человек, приехавших на машине, якобы участники немецкой археологической экспедиции, ночевали в его доме. Заплатили большие деньги и запретили упоминать об этом кому-либо, объяснив это тем, что могут вести раскопки в обход закона. Дети из деревни Аль-Каиф принесли нам еще две жемчужины. Теперь нам известно направление. И есть еще кое-что, Monsieur le Capitaine. Как вы и предсказывали, была замечена «рука Фатимы» [34] . Вот этот тип расскажет вам про нее.

33

Вот, мой капитан! (фр.)

34

«Рука Фатимы», или хамса – защитный амулет, широко распространенный в мусульманском мире; представляет собою раскрытую ладонь правой руки. Используется в основном от сглаза.

«Этим типом» оказался бербер, выглядевший так, будто всю жизнь провел в невероятной глуши.

– Я стерег свое стадо в ночи, – заговорил он, – и услышал машину. Она проехала мимо, и тогда я разглядел знак. На одном ее боку была изображена «рука Фатимы». И говорю вам, она светилась во тьме.

– Фосфор, нанесенный на перчатку, может произвести великолепный эффект, – пробормотал Леблан. – Поздравляю вас, друг мой, с такой идеей.

– Эффективно, но опасно, – отметил Джессоп. – Я хочу сказать, ее легко могли заметить сами беглецы.

Леблан пожал плечами.

– При свете дня краску не видно.

– Да, но если бы по какой-то причине они остановились после наступления темноты и вышли из машины…

– Даже в таком случае ничего страшного не случилось бы. Это распространенное арабское суеверие. «Руку Фатимы» часто рисуют на повозках и фургонах. Подумали бы, что какой-нибудь суеверный мусульманин нарисовал ее светящейся краской на своей машине…

– Вполне верно. Но мы должны быть настороже. Если наши противники ее заметили, то, вполне вероятно, они могли оставить для нас ложный след, нарисовав и на других машинах «руку Фатимы» фосфорной краской.

– Да, в этом я с вами согласен. Действительно, нужно сохранять бдительность. Всегда, всегда сохранять бдительность.

На следующее утро Леблану доставили еще три жемчужины, расположенные треугольником и склеенные между собой жевательной резинкой.

– Это должно означать, что следующая часть пути была проделана самолетом, – пояснил Джессоп и вопросительно посмотрел на Леблана.

– Вы совершенно правы, – ответил тот. – Это нашли на заброшенном военном аэродроме, в удаленном пустынном местечке. Там мы обнаружили признаки того, что недавно на поле садился и взлетал самолет. – Он пожал плечами. – Неизвестный самолет, и опять же пункт назначения неизвестен. Это снова вынуждает нас прерваться – ведь мы не знаем, куда теперь ведет след…

Глава 15

«Это невероятно, – рассуждала про себя Хилари, – невероятно, что я провела здесь всего десять дней! Самое страшное в этой жизни – то, как легко ко всему приспосабливаешься». Она вспомнила, как во Франции однажды увидела странное пыточное приспособление – кажется, средневековое. Это была железная клетка, куда сажали узника и где он не мог ни лежать, ни стоять, ни сидеть. Экскурсовод сообщил, что последний из тех, кого здесь держали, провел в этой клетке восемнадцать лет, затем был освобожден, прожил еще двадцать лет и умер глубоким стариком. «Это умение приспосабливаться и отличает человека от животного, – думала Хилари. – Человек может жить в любых условиях, в любом климате, питаться чем угодно. Он может жить и на свободе, и в рабстве».

Сначала, оказавшись на Объекте, она ощущала слепую панику, ужасное чувство несвободы и поражения, и то, что эта несвобода была замаскирована под роскошь, почему-то делало ситуацию еще более кошмарной. Но теперь, проведя здесь чуть больше недели, она незаметно для себя начала принимать здешние условия жизни как нечто естественное. Это было необычное существование, подобное сну. Все казалось каким-то нереальным, но Хилари понимала, что этот сон длится уже долго и продлится, вероятно, намного дольше. Быть может, навечно… Она навсегда останется жить на Объекте, здесь была жизнь, а за пределами Объекта не существовало ничего.

Хилари решила, что это опасное смирение отчасти проистекало из того, что она была женщиной. Женщины по натуре склонны приспосабливаться. В этом их сила и их слабость. Они исследуют среду своего обитания, принимают ее и, будучи реалистками, пытаются выжать из нее все самое лучшее. Больше всего Хилари интересовала реакция людей, прибывших сюда вместе с нею. Хельгу Нидхайм она практически не видела, разве что иногда в столовой. При встрече немка здоровалась с Хилари коротким кивком – но и только. Насколько Хилари могла судить, Хельга Нидхайм была довольна и счастлива. Объект явно соответствовал тому, как она его себе представляла. Эта женщина полностью посвящала себя работе, а благодаря своему врожденному высокомерию чувствовала себя здесь вполне комфортно. Превосходство – ее собственное и ее собратьев-ученых – было первым пунктом в воззрениях Хельги. Она не мечтала об общечеловеческом братстве, об эпохе мира, о свободе разума и духа. Для нее будущее существовало лишь в узких рамках покорения всего мира. Высшая раса – и она сама как представительница этой расы; весь остальной мир – рабы, с которыми обращаются со снисходительной доброжелательностью (если они себя, конечно, хорошо ведут). Если коллеги выражали иную точку зрения, являясь скорее коммунистами, чем фашистами, Хельга этого не замечала. Пусть трудятся; их труд необходим, а их воззрения со временем могут измениться.

Доктор Баррон был более интеллигентен, чем Хельга Нидхайм. Время от времени Хилари перебрасывалась с ними несколькими словами. Он был поглощен своей работой и в высшей степени доволен предоставленными ему условиями, однако пытливый галльский интеллект заставлял его строить догадки и предположения о том, в каком окружении он оказался.

– Это не то, чего я ожидал, – сказал он как-то раз. – Откровенно говоря, не то. Между нами говоря, миссис Беттертон, тюремные условия меня не смущают. И кстати об условиях: хоть это и клетка, но, скажем так, она тщательно вызолочена.

– Здесь нет той свободы, которую вы искали? – попыталась угадать Хилари.

Доктор улыбнулся – коротко и безрадостно.

– Нет, вы не правы. На самом деле, я не искал свободы. Я человек цивилизованный. А цивилизованные люди знают, что такой вещи не существует. Только молодые, несозревшие нации пишут на своих знаменах слово «свобода». Всегда должна быть тщательно сотканная сеть безопасности. А суть цивилизации в том, что образ жизни должен быть умеренным. Умеренность – вот образ жизни. Все сводится к умеренности. Нет, я буду честен с вами: я прибыл сюда ради денег.

Хилари, в свою очередь, улыбнулась, приподняв брови.

– И что хорошего принесли вам деньги?

– На них можно купить очень дорогое лабораторное оборудование, – ответил доктор Баррон. – Мне не приходится оплачивать его из собственного кармана, и я могу служить делу науки и удовлетворять свое интеллектуальное любопытство. Я человек, который любит свою работу, это правда, но я люблю ее не ради блага человечества. Обычно оказывается, что те, кто хочет работать на благо человечества, – просто тупицы, и чаще всего из них не получается компетентных работников. Нет, я ценю чистую интеллектуальную радость исследований. Что касается остального, то перед тем как я уехал из Франции, мне заплатили крупную сумму денег. Она помещена в надежный банк на другое имя, и если все пойдет как должно, то, когда здесь все закончится, я смогу потратить эти деньги, как захочу.