Место сбора при землетрясении

— Ты же помнишь, это же я ей предлагал поменять и стиль и логотип. Нет, мы умеренно консервативное издание, мы должны сохранить стиль. Ты же помнишь? Она мои идеи приберегла для новой команды… Привет, Дрема! Ну не мымра, а?

Униженного и оскорбленного Борю не смутило появление нового человека из конкурирующей фирмы. Наоборот, обида вспыхнула с новой силой, как костер под порывом ветра.

— Набрала пацанов. Креативных, слышь? Креативных кретинов. И предложила сделать то, что предлагал сделать я. Ну не подлость? Леня, что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы на твоем месте пожелал ребятам успеха, — не прерывая работы, пророкотал Сербич, степенно кивнув головой Дреме.

— Они меня ограбили, и я им же желаю успеха? — изумился Боря истеричным тенорком.

— Все нормально. «И наши внуки в добрый час из мира вытеснят и нас», — спокойно проповедовал Сербич, продолжая рисовать. — Тебе что — податься некуда? Гильдин хорошего секретаря ищет, «Вечерка» ищет. Хочешь — с Гильдиным поговорю?

— Нет, ну не обидно? Выгнала, что бы мои же идеи… Мерзавка! Мымра!

— С ребятами помирись. Ребята ни при чем. Их тоже используют и выбросят. Лет через двадцать. А тебе урок. Не отдавай все. Приберегай на черный день. Я три рисунка — для газеты, один — в зеленую папку. На черный день. У меня таких папок уже пять. Мой пенсионный фонд.

— Нет, Леня, а что бы ты сделал на моем месте?

— Побрился.

— Издеваешься? Издевайся, издевайся.

— Побрился бы, постригся, объявил сухой закон и записался бы на компьютерные курсы. Сейчас, Боря, пацан, разбирающийся в компьютере, даст сто очков любому гению. Так что я на твоем месте все-таки побрился бы. А потом пошел бы к Гильдяеву и сделал такой журнал, что наша мымра отгрызла бы себе ногти по локти. Вот как надо обижаться, Боря. Тебе чего, Дима?

Дрема кратко изложил суть дела.

— Шаржи на женщин? — переспросил Сербич, наполнив тесный кабинетик изумленным гулом. — Я тебя правильно понял? Нет, нет и нет. К тому же я подписал договор с нашей конторой, обязался не сотрудничать с другими изданиями.

— Как же ты такую кабалу подписал? — изумился Дрема.

— Подмахнул не глядя.

— Надо глядеть, кому подмахиваешь, — встрял угрюмый Иноземцев, — так и приговор себе можно подмахнуть. Я контракт принципиально не подписал. А что подписывать? Права, обязанности, а в конце: работодатель может в любое время, исходя из производственной необходимости, дать тебе пинка под зад и вообще сделать с тобой все что угодно по своему усмотрению. Что это за контракт? Это именно приговор.

Сербич отложил маркер, распустил и снова заправил хвост в резинку. У него была мощная, потрясающая величием, почти квадратная лысина самурая и пегий хвост рысака.

— Что же делать? — приуныл Дрема. — Я обещал Гоше найти художника. Может быть, с Линько поговорить?

— Поговори, — сурово одобрил его намерения Сербич, снова взяв в руку маркер, — только он тоже не самоубийца. Пообещал — рисуй сам. В следующий раз будешь хозяином своего языка. Слышал сегодня тряхнуло? Говорят — четыре балла.

Он рисовал, не отрывая маркер от бумаги, ровной уверенной линией, не делая предварительно карандашного наброска. Казалось, рука его действовала самостоятельно.

Боря Иноземцев, отвернувшись к окну, с мстительным выражением на помятом лице любовался трубой ТЭЦ. Сквозь извергаемые ею вредные выбросы временами просвечивалось солнце, и вспыхивала мерзкая радуга, похожая на бензиновые разводы в грязной луже.

— Этим воздухом можно заправлять машины, а мы им дышим, — сказал Иноземцев. — Мне знакомый врач говорил: вдыхает человек, допустим, воздух на перекрестке, а мелкие фракции всякой гадости сразу проникают в кровь и разносятся по внутренним органам. А потом человек удивляется: не пью, не курю, по утрам зарядку делаю — откуда у меня эта гадость?

— Странная у нас с тобой профессия, Леня, — сказал Дрема, завороженно следя за рукой Сербича.

— Чем же она странная?

— Все занимаются серьезными делами: учат, строят, лечат, баллотируются в кандидаты, торгуют, воруют, а мы с тобой вроде шутов.

— Я не шут. Я — юродивый, — отвечал Сербич с достоинством.

— И в чем разница?

— Большая разница. Шут веселит народ на ярмарках и базарах. Юродивый говорит правду возле церквей.

— А мне нравится быть шутом, — признался Дрема.

— Ну и на здоровье, — одобрил Сербич.

— Странно все-таки. Люди занимаются солидными, взрослыми делами, а мы с тобой в песочнице играем. Игра стала работой, работа — игрой. Странно это.

— Главное, никогда не рисуй по чужим темам. Я тебе так скажу: ничего серьезнее карикатуры нет. Карикатура — единственное, что еще можно назвать искусством. Интеллектуальным искусством, заметь. С формой и содержанием. Если ты с этим не согласен, рисуй на заборах.

— Это так, — согласился обиженный и оскорбленный Иноземцев, — лучше уж из карикатуры делать искусство, чем из искусства карикатуру. Занимаются, понимаешь, высоким искусством, а получается карикатура. Что ни попугай, то художник. Попугаи любят заниматься творческой работой…

Злые эти слова были прерваны телефонным звонком. Сербич с застарелой ненавистью посмотрел на него и сорвал трубку:

— Да… Какая Дарья Ивановна?… Но я ее не знаю… Я ее в глаза не видел… Я ее даже на фотографии не видел… Вы соображаете, что говорите?… И вообще я не рисую шаржи на женщин. Всего хорошего!

Издав толстыми губами лошадиный звук изумления, он положил трубку и передал содержание разговора:

— Вот чудо! Новенькая, Боря, из секретариата. Налимова, кажется. Просила сделать шарж на какую-то Дарью Ивановну. Да я о ней первый раз слышу! А она: да это просто! Толстушка такая, черненькая, бровастая, глаза такие хохляцкие… Представляешь, я должен нарисовать шарж с ее слов по телефону.

— Не креативная ты личность, Леня, — ответил ему с заметным злорадством Иноземцев.

— Ладно, мужики, встретимся на баррикадах, — холодно пророкотал Сербич и объяснил. — Срочно в номер.

* * *

Официантка в пионерской форме приняла заказ, взяла со стола меню в виде почетной грамоты совета министров СССР, вскинула руку к красной пилотке — всегда готова! — и удалилась.

Кукушечкин внимательно, с ностальгией посмотрел на ее бедра и бархатным баритоном крикнул вслед:

— К пиву соленые орешки, золотце.

Кафе называлось «Р.В.С.». Его стены были украшены переходящими красными знаменами и вымпелами. Многим нравился этот ностальгический стеб. К тому же по домашнему видео показывали комедии Гайдая. Добротные, как чешское пиво. Под плакатом «Освоим целинные земли!» сидели знаменитый в газетном мире Георгий Иванович Кукушечкин, фоторепортер Марк Сундукевич и карикатурист Дима Дрема.

Георгий Кукушечкин, взволнованно картавя, сокрушался:

— Нет, все-таки какими жестокими могут быть дети! Мне прикатил полтинник. Тосты, подарки. И вот встает мой мерзавец Сашка и говорит: папка, а не пора ли тебе делать карьеру? Представляешь, Марк? Мне — полтинник. Я известный в республике журналист. У меня десять книг. Со мной президент два раза за правую руку здоровался. У меня дипломов — вывесить, обоев не надо. А он: не пора ли делать карьеру. Другими словами, всю жизнь папка груши неизвестно чем околачивал.