Металлический блеск

– Это хорошая новость, передавай привет в следующий раз, - несколько угрюмое и напряжённое, как и всегда, лицо ничуть не изменилось, оставшись всё таким же, как и до произнесённых слов. Этот человек функционировал наподобие механизма, причём, не тех элегантных моделей современности с их плавными переходами и движениями, нет. Эта машина для работы мозга, абсолютно забывшая о том, что телу также нужны ещё и мышцы, а также жир, хотя бы немного, двигалась, словно была детищем фантастов начала двадцатого века, рывками, угловато, но прямолинейно и без отклонений от маршрута.
– Я пришёл сюда, чтобы поговорить о твоих обязанностях в университете.

Мирослава недовольно выдохнула и резко села в удобное кресло, стоявшее неподалёку от входа в оранжерею.

– Как ты знаешь, уже совсем скоро будет конференция, посвящённая студенческим научным проектам, и ректор очень надеется, что ты скажешь хоть что-нибудь. С твоим отцом...

– Я, что неудивительно, в курсе, кто мой отец и что он сделал для нашего общества, как раз поэтому я и не хочу выступать на конференции, - возможно, в повисшем молчании можно было бы расслышать как растут цветы в горшках, если бы это вообще можно было бы услышать.

– Но на неё ведь приедет президент-академик, - Мира кивком дала понять, что знает.
– И твой отец там будет, - тот же самый кивок.
– Я не понимаю тебя.

– Давай не будем об этом.
– Как и всегда, всё упиралось в отца, и дело даже было не в его заслугах, их восхваления и отношения к этому девушки. И молодей человек, и она, они оба восхищались философом и гением, которым был мистер Хрусталёв, но если дочь следовала его принципам и, всегда думая самостоятельно, вносила в эти принципы свои коррективы, то парень просто брал его величие как факт, становясь догматиком, каких так сильно порицал его кумир.
– Мы давно не встречались лично, и начинать нашу первую встречу за... четыре месяца со спора я не хочу.

Выйдя на задний двор, где расположилась обширная мощная скамья, стоявшая под плакучей ивой, чьи ветки были обрезаны так, чтобы можно было любоваться закатом, они сели и начали разговор на темы, максимально отдалённые от чего-либо серьёзного. Странно, но только на них они могли разговаривать, не ссорясь, друзья детства были так чужды друг другу, словно не были друзьями вовсе. Беседа длилась и длилась, пожирая время горстями, наверное, в глубине сознания, оба молодых человека понимали бессмысленность того, что они делают, безнадёжно отдалившись друг от друга, но постоянно встречаясь, почти-незнакомцы просто оттягивали неизбежное, рано или поздно, их взаимоотношения должны будут закончится.

Невидимый ни для кого, единственный, в своём кабинете, мистер Хрусталёв смотрел на природную беседку из плакучей ивы, он не видел тех, кто сидит там, но в точности знал, что там происходит. Сидя в камере своего кабинета, где он проводил почти всё своё время с того знаменательного дня, когда он закрыл свою компанию, не молодеющий мужчина думал, прежде всего, о будущем своего дела. Не желая бросать свою дочь на жернова истории, жертвуя её счастьем и, отчасти, рассудком, много лет абсолютной оторванности от своей физической оболочки давали понять, насколько легко было жить, не ставя во главу угла накопление и использование знаний. Довольно часто он задумывался о приобретении бессмертия, такого манящего и вечно желанного объекта для большинства людей, которое для него было просто средством, средством следования к своей цели.

Он искренне завидовал Семёну, другу детства своей дочери, понимая, как легко тому живётся в его личном мире без сомнений, полном догм и не свергаемых установок. И в тот же момент радовался, той самой слегка опечаленной радостью, какая возникает при осознании правильности движения и его же мучительности, за Мирославу. В его понимании, зависть и радость были взаимоислючаемыми эмоциями, надежно разведёнными по разные стороны баррикад. Разделять понятия, жёстко и при этом не абсолютно, было его любимым занятием, систематизируя знания об объектах и их свойствах, он строил картину мира, что характерно, правдивую только для него самого. И тем интереснее было наблюдать как два совершенно разных, почти антиподных друг другу человека делают последние попытки к взаимодействию, когда-то у него не получилось, возможно, в этот раз всё будет по-другому, пускай он в это и не верит, да и не желает подобного развития событий.

Огромное окно кабинета, протянувшееся на всю стену, от пола до потолка, сияло нестерпимо ярким светом, как и миллионы других окон в мире стекла с зеркальным покрытием. Почти все, за исключением, пожалуй, жителей самых старых районов, имели при себе тёмные очки, так как без них продвигаться по городу было невозможно из-за неисчислимого количества бликов, пляшущих по всем возможным поверхностям. Человек создал себе новую проблему, создав глазные протезы, превышавшие природные глаза в плане возможностей, он поставил под угрозу неприкосновенность личной жизни. Решив и эту проблему, он сделал невозможной комфортную жизнь без солнцезащитных очков. Решая свои нескончаемые проблемы, человек создавал себе новые, решая тем самым главный и единственно опасный вопрос - возможность потери цели для прогресса. Сияющий в веках процесс познания мира и создания технологически совершенных объектов сделал окружающий мир каким-то блеклым, невзрачным, там, далеко от границ города, трава была бледнее той, что в мегаполисе, люди казались какими-то измождёнными, пускай и живыми, чего нельзя было сказать о новой элите, дома - покосившимися, а жизнь - унылой. Изменив себя и общество за считанные десятки лет, человек забыл обновить природу, так, чтобы она не проигрывала искусству.

Утро было странным, как и любое другое утро с точки зрения человека, который никуда не спешит и не торопится. Люди занятые, люди прошлого, вечно спешащие, торопящиеся на работу или жить, точно знал, что солнце встало, что пора вставать. Мирослава потянулась и, недолго думая, рухнула обратно в кровать. Вчера она попрощалась с некогда лучшим другом, теперь же это был просто индивид из давно ушедших времён её детства, прощание было красивым, если не сказать романтичным, они долго сидели в мнимом одиночестве и смотрели, как медленно садится солнце. Правда, воспоминания об этом уже начали улетучиваться из головы, оставляя после себя только обрывки фраз и общего смысла. Это уже кончилось.

Прошлое не имело для неё особого значения, это часто любил повторять президент-академик, грузный черноволосый мужчина с окладистой бородой. Они были знакомы лично, вернее, он знал о её существовании и как-то раз видел лично, когда гостил у отца. Вездесущая тень бывшего предпринимателя настигла даже его, или же он сам стал детищем пророка новой эры? Когда люди разочаровались в бесконечно спорящих между собой бюрократах, позиционирующих себя как противники вставьте-нужное-понятие-для-порицания, наиболее прогрессивные социумы мира объединились ради создания нового общества, где главным мерилом полезности станет знание. Как символ революции в умах был выбран мистер Хрусталёв, непогрешимый, с исследовательским складом ума и прочее, прочее, всё, что ему приписывали. Живой кумир для масс чуть более высокого уровня интеллекта, чем прочие. Что характерно для любой революционной системы, ни одно слово из трудов символа не было переврано, их просто истолковали по-другому. Массовый подход к образованию не исчез, непогрешимые авторитеты остались, даже столь нелюбимые идеологом революции добровольно-принудительные мероприятия выжили. А он сидел и молчал, видимо, смирившись с этим.

Этого дочь никогда не могла понять, это же не могла она простить своему отцу и, каждый день, думая о его роли, вспоминала бледное, почти белое лицо Рудольфа Ульбрихта, уважавшего сверх меры, и в такой же степени боявшегося, того, с кем ему приходилось встречаться по долгу пропагандистских обязанностей. Кумир снисходительно улыбался и кивал, смотря немигающим напряжённым взглядом куда-то вдаль, поверх чернявой головы. Верно, он не хотел смотреть на человека, воплощавшего всю ту исковерканную суть его идей и мечтаний, та система, которую он придумывал десятки лет была воплощена совсем не так, как ему того хотелось. Он понимал, что ничто не идеально и поэтому молча принимал то, что имел, порой, в мертвых глазах мелькала надежда, наверное, на перемены, никто не знал точно, кроме него.

И снова девушка стояла у окна своей комнаты, что располагалась на втором этаже, в бело-серой спальной майке и таких же шортах, без особой цели смотря на улицу, по которой тихо ехали машины, с частотой около одной в минуту. Так было каждое утро, своего рода ритуал избавления от ночных мыслей, которые мучали её, вероятно, с начала осознанной жизни. После пяти минут мыслительной работы по подчистке сознания, она задёрнула штору и, надев штаны, медленно пошла на первый этаж, где её уже ждала бабушка.