Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

Володя, неимоверным усилием воли зажав вырывающиеся вовне эмоций в кулак, сумел таки удержаться и не проронить ни слова в ответ; он внимательнейшим образом ознакомился с протоколом, подписал его, и максимально неспешно чуть раскачиваясь, как переполненная негодованием баржа, направился к двери, подчёркнуто не оглянувшись на следователя, но спинным мозгом ощущая ласковый и тёплый, словно оторвавшийся от Солнца гигантский протуберанец, взгляд покрасневшего майора.

Напряжение достигло апогея!
– и оно по закону физики требовало молниеносного разряжения, что и случилось мгновением спустя. Уклейкин, выходя из кабинета, так хлопнул дверью, что Чугунов невольно вздрогнул (хотя, надо отдать должное, майор был не из робкого десятка) и совершенно случайно локтём задел бюст железного Феликса, который приняв дополнительное ускорение помноженное на силу притяжения Земли со всей революционной массой, безжалостно рухнул на его большой палец левой ноги сильно ушибленного неделю назад при допросе, чем и воскресил неудержимую тягу к новой жизни, почти забытую дикую боль. 'Посажу... гада!' - вновь прошипел придавленной змеёй Прохор Захарыч, лихорадочно и безуспешно снимая яловый сапог, ибо моментально распухшая конечность уже успела превысить и без того не детский 45-й размер оного.

Глава 6

Покинув таким курьёзным образом, серые стены милицейского участка Уклейкин с облегчением выдохнул из себя в лучезарный зарождающийся июньский день все едва сдерживаемые у следователя эмоции и тут же, вдохнув полной грудью ещё не загаженную бесконечным транспортным коллапсом исчезающую навсегда в прошлое утреннюю свежесть Москвы, направился, куда глаза глядят. Ровно через десять минут он придавленный неопределённостью навалившегося бытия стоял перед центральным входом в Лефортовский парк, раздумывая, куда податься дальше, а главное - что совсем произошедшим с ним за последние дни делать.

И хотя настроение его несколько улучшилось (ему показалось, что во всяком случае сегодня он сумел доказать себе что 'не кишка тонка') на душе всё ровно занудно и в несуразном количестве, словно сбежавшиеся со всего района на запах валерьянки, скребли кошки. Ему не давало покоя неприятное ощущение некоторой не честности разового, нарочно приукрашенного зеркальными очками и дорогим костюмом спектакля, разыгранного им перед внешне простоватым, хотя и с твёрдым характером следователем. Кроме того, подспудный, обдающий зудящим холодком подсознание страх перед грядущим, временно отступивший под напором решительности Уклейкина, вновь медленно, но неуклонно возвращался и начинал тоскливо ныть, как зарождающаяся зубная боль, а, в и без того несвежей от эмоциональных перегрузок голове его опять воцарился хаос от новых вскрывшихся неприятных обстоятельств престранного дела, который требовал от Володи не малых интеллектуальных усилий по принуждению оного к хотя бы минимальному удобоваримому порядку, для которых, в свою очередь требовалось сосредоточенность, уединённость и время - тенистые аллеи парка оказались как нельзя кстати.

Однако не успел он сделать и шага, как невесть откуда появился пёстрая и шумная ватага цыганок, которая плотным кольцом окружила его, а одна из них - самая нарядная, ёмкая и говорливая, с учащённо колыхающимся, как упругая волна семи бального шторма невиданных размера бюстом достойного отдельного описания - ловко схватила ладонь Уклейкина и пронзительным ля диезом шестой октавы начала буднично заниматься своими профессиональным ремеслом, в совершенстве отточенным за тысячелетия её пращурами и блестяще унаследованным ею:

– Ай, молодой, красивый, позолоти ручку всю правду тебе скажу! Что было, что будет, куда дорога приведёт - всё поведаю! Где суженая ждёт, а где судьба побьёт - всё, яхонтовый, узнаешь!.. Денег не жалей, наживёшь барышей - позолоти ручку, брильянтовый! Не скупись - узнаешь всю свою жизнь!!!

От неожиданности Уклейкин оторопел и что называется - завис, как процессор от перегрева. В правом внутреннем кармане пиджака у него была заначка - триста рублей - и расставаться с ней таким за здорово живёшь способом в его планы совершенно не входило; более того - у него ещё с детства было сформировано чёткое, негативное мнение об этой публике и на всякий пожарный случай, не смотря на палящее солнце, он непроизвольно застегнулся на все пуговицы и, пытаясь высвободится из плотного круга цыган, медленно попятился спиной к парку растерянно и, невнятно бубня, нарушив тем самым главное правило, предохраняющее от потенциальных неприятностей в подобных ситуациях: никогда не вступать в разговоры с цыганами:

– С... спасибо... не стоит... мне идти нужно, да у меня и нет ничего...

– Ай, ладно, соколик!
– тряхнула она выдающейся грудью и театрально всплеснула руками, - смотри в глаза да на ус мотай: гляжу - хороший ты человек, чистый как снег, - за так расскажу, а что мне надо - сама у тебя возьму... Вижу, попал ты в беду, - будь начеку: караулит тебя враг хитрый, невидимый, ждут тебя печаль да тревоги, кривые дороги, казённый дом, но любовь и слава - будут за муки наградой, терпи Володенька - и вернёт тебе, Боженька, как водится, - всё сторицей, верь и всё исполнится!..

У Уклейкина, как человека весьма образованного и в целом отрицающего всякое потусторонне, тем не менее, от таких слов на мгновение помутилось и, в без того, опухших очах. Когда же организм его вновь восстановил зрение и развёрз удивлённые уста чтобы спросить: "...а откуда... вы ...знаете как меня зовут?!" - оказалось, что он стоит в полном одиночестве, а цыган и след простыл, словно их и не было вовсе; для пущей проницательности он даже снял зеркально-чёрные очки, но, увы, и это не помогло: "Это всё нервы..." - поставил он сам себе неутешительный диагноз и задумчивый поковылял в парк.

Войдя, наконец, в цветущий исторический ансамбль, основанный самим Петром I Великим в честь своего друга, соратника, а по праздникам - и собутыльника - Франца Лефорта, и, проследовав в прохладную густую тень стройно посаженных лип, он уселся на первой же попавшейся скамейке перед небольшим, но симпатичным, вытянутым, как искусно зажаренная аппетитная сосиска, прудиком, что бы попытаться спокойно разобраться в навалившихся проблемах и выработать хоть какой-нибудь внятный план действий.

'Перво-наперво', - пустился усердно размышлять Уклейкин, - 'надобно выяснить кто такой этот чёрт лысый... Лейкин Устин Карлович - кочергу ему в дышло, надо же так назвать, судя по отчеству - немчик какой-то или из обрусевших, а имя вообще - времён царя Гороха. Так-с...
– это по базе в редакции можно попробовать пробить через Наденьку Воскресенскую...".

Но, как только он мысленно произнёс это имя, доселе рассеянный по зеркальной глади пруда взгляд его, тут же, будто инстинктивно, выхватил одиноко плавающего белого лебедя, Володя с нахлынувшей тоской на сердце продолжил печальные размышления: "Гм, а ведь всего месяц назад я себе слово давал, что, срочно за ней приударю и даже на клятом мобильнике после корпоративной вечеринки собственноручно нацарапал улику для Чугунова: "ЖЕНЮСЬ!", а воз, блин, и ныне там - проклятая робость! Красивая, стройная и, что совсем уж редкость, - не дурра, филологический с отличием, ко мне, вроде бы, не равнодушна и я, если быть перед собой до конца честным, с тех пор как она в марте появилась, - неровно дышу в её строну... и, похоже, даже... влюблён... как мальчишка... Ну, чего мне, идиоту, ещё надо?! Уведут ведь девушку... Ладно после об этом..." - попытался он безуспешно взять себя в руки. "А когда после-то? Вон Серёга уж на что бабник - и то женился, а уж мне с моими увядающими внешними данными тянуть с этим делом - себе дороже: всё одно, что личный огород перекапывать - чем дальше, тем тяжелее и ленивее".

Он, вдруг, так ярко и ясно представил себе сладостно-упоительную картину волшебных поцелуев и лобзаний Наденьки, её бездонные перламутровые глаза, распадающиеся по нежным мраморным плечам мириадами хрустальных ручейков русые локоны вьющихся волос, дикую упругость и божественно-свежий аромат её молодого, гибкого как у пантеры, тела, что едва не забыл, зачем явился в Лефортовский парк. Благо, что пронзительно-противный вой сирены, проезжающего по ту сторону пруда, вдоль Яузы, милицейского бобика хоть и с трудом, но вырвал его из иллюзорного плена наслаждений.

"Всё! Решено! Точка! Разберусь с этим чёртовым делом и начну семейное гнездо плести - пора, блин, пора..." - восстанавливал он в нужном русле мыслительный процесс, столь неожиданно прерванный чудесным образом Воскресенской. "Так-с, так-с... однако... в таком виде в редакцию не заявишься - лицо ещё синевой отсвечивает - тут же распустят сплетни - сам рад не будешь: им только палец покажи - по локоть руку откусят, ироды. Тогда методом исключения - получается, получается...
– ни хрена не получается, - что ж делать... Кстати, надо будет сегодня кровь из носу, но как-нибудь дозвонится до Сатановского - два дня уже прогулял: перебор, он, гад, и уволить может, если сильно осерчает. Стоп! К Сашке Подрываеву!!!" - вдруг осенило Уклейкина, вспомнив про старинного приятеля, который жил по соседству и небезосновательно слыл в одном лице компьютерным гением и хакером, как минимум районного масштаба, - "лишь бы только дома был, правда пить с ним опять придётся... Ну, ладно, - там видно будет... да и мне не привыкать, увы... Так-с, так-с... уже теплее. А с другой стороны: ну, хорошо, узнаю я, что за фрукт этот немчик, где сейчас проживает... и что дальше? Поговорить с ним по душам аккуратно или вначале с Петровичем посоветоваться? Ладно, ...тоже после - сначала - найти этого чёрта и обязательно с шефом связаться".