Метод Сократа: Искусство задавать вопросы о мире и о себе
Шрифт:
В своих комментариях Милль приписывает методу Сократа цель, которая в определенном смысле присуща и философии, и когнитивной психологии. Человеческий разум ошибается, преувеличивает и лжет; он обманывает нас и обманывается сам. Мы думаем и говорим с уверенностью, за которой ничего не стоит. Метод Сократа изобличает это положение вещей, исправляет и помогает нам стать скромнее и сильнее.
Интерпретация Платона, предложенная Миллем, сильна и притягательна. По Миллю, сократический метод полезен для всех. Он переводил платоновские диалоги, потому что хотел сделать всеобщим достоянием методы, которым они научают. Историк античной философии Грегори Властос разделял ту же точку зрения: «Где еще в анналах западной философии мы можем найти более выраженную антитезу программе, ограничивающей этические исследования лишь кругом тщательно отобранной и строго вышколенной элиты, как не у Сократа из ранних диалогов Платона?» [54] Это верное восприятие Сократа, поскольку, какие бы конкретные идеи ему ни приписывались, сам он всегда оставался персонажем эгалитарным – бедным, уродливым и готовым обсуждать наиважнейшие вопросы с кем угодно.
54
Vlastos, Ironist and Moral Philosopher, p. 110.
3
Элементы метода
В этой главе объясняются элементы сократического метода, а именно
Пример. Так что же такое сократический метод? Сам этот термин – изобретение современное; Платон никогда не упоминал ни о каком методе, а Сократ нигде не излагал свои принципы в систематической манере. Он не столько словесно описывает, сколько наглядно показывает их. Я тоже не намерен давать методу какое-то определение. Гораздо продуктивнее выявить набор повторяющихся элементов, воспроизводимых по мере того, как Сократ играет свою роль в диалогах.
Начнем с показательного примера. Было бы не слишком уместно приводить здесь диалоги целиком, но по одному из них мы все же пройдемся довольно основательно. Я говорю о диалоге «Лахет», где Сократ и его собеседники рассуждают о смысле мужества. В дальнейшем в моей книге будет еще множество цитат как из этого, так и из других диалогов. Нижеприведенный пример – это парафраз, показывающий общую форму типичного диалога. Здесь нас не интересует убедительность аргументов; гораздо важнее стиль размышления, запечатленный в диалоге, – иначе говоря, его метод.
В начале диалога двое отцов расспрашивают двух военачальников относительно того, следует ли их сыновьям обучаться сражению в доспехах. В ходе разговора они обращаются к Сократу, чтобы узнать его мнение. Кратко обсудив преимущества подобных тренировок, они приходят к выводу, что их цель в том, чтобы сделать солдат мужественными. Постепенно Сократ переводит разговор на смысл мужества. И вот что происходит дальше [55] :
СОКРАТ. Что же это такое – мужество?
ЛАХЕТ. Если кто добровольно остается в строю, чтобы отразить врагов, и не бежит, это и есть мужественный человек.
СОКРАТ. Ты ответил не на задуманный мною вопрос, но совсем на другое. Ну а если он, убегая и не оставаясь в строю, продолжает сражаться с врагами? Нужно дать определение, которое включает и его. Я хотел у тебя узнать о людях, мужественных не только в бою, но и среди морских опасностей, в болезнях, в бедности и в государственных делах, а вдобавок и о тех, кто умеет искусно бороться со страстями и наслаждениями. Попытайся же снова определить мужество: каким образом во всех этих различных вещах оно оказывается одним и тем же? Или ты и сейчас еще не постигаешь, что я имею в виду?
ЛАХЕТ. Не очень.
СОКРАТ. Но я подразумеваю вот что: если бы я спрашивал относительно скорости – что это такое, скорость, встречающаяся нам и в беге, и при игре на кифаре, и при разговоре, и при обучении, а также во многих иных вещах, – разве не так поставил бы ты вопрос? Вот ты и попытайся, Лахет, точно так же определить мужество – что это за способность, которая во всем остается самою собой и потому именуется мужеством.
ЛАХЕТ. Мне кажется, мужество – это некая стойкость души: так и надо сказать обо всем, что по природе своей связано с мужеством.
СОКРАТ. Конечно. Но мне-то кажется, что не всякая стойкость представляется тебе мужеством. Я догадываюсь, мой Лахет, что ты причисляешь мужество к самым прекрасным вещам.
ЛАХЕТ. Да.
СОКРАТ. А если она сопряжена с неразумностью? Разве не окажется она, напротив, вредной и злокозненной?
ЛАХЕТ. Да.
СОКРАТ. Назовешь ли ты прекрасным что-то такое, что будет злокозненным и вредным?
ЛАХЕТ. Это было бы неправильно, Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, такого рода стойкость ты не признаешь мужеством, поскольку она не прекрасна, мужество же прекрасно.
ЛАХЕТ. Ты молвишь правду.
СОКРАТ. Итак, по твоим словам, мужество – это разумная стойкость?
ЛАХЕТ. Видимо, да.
СОКРАТ. А знаем ли мы, по отношению к чему эта стойкость разумна? Ко всему – и к большому, и к малому? Например, если бы кто-нибудь упорствовал в разумном расходовании денег, зная при этом, что, потратив эти деньги, он приобретет большее, назовешь ли ты это мужеством?
ЛАХЕТ. Нет, конечно, клянусь Зевсом.
СОКРАТ. Таким образом, наше определение включает случаи, которых оно включать не должно, и при этом не включает тех, которые должны в него входить. Возьмем мужа, что проявляет стойкость в войне, поскольку он знает, что другие ему помогут, – назовешь ли ты стойкость, основанную на такой разумности и предусмотрительности, мужественной или же скорее припишешь это свойство тому, кто стремится оказать сопротивление и устоять, не зная, что помощь идет?
ЛАХЕТ. Тот, кто не знает, что помощь приближается, кажется более мужественным.
СОКРАТ. Но такая стойкость будет менее осведомленной и менее разумной. Право, мне начинает казаться, что мужество и вправду может быть неразумной стойкостью! Ну и что же? Хорошо ли, по-твоему, находиться нам в таком положении?
ЛАХЕТ. Нет, нисколько.
СОКРАТ. Мой Никий, приди же на помощь, если ты в силах, своим друзьям, терпящим невзгоду в словесной буре: ты видишь, в каком мы сейчас затруднении. Сказавши нам, что именно ты считаешь мужеством, ты высвободишь нас из пут и подкрепишь своим словом то, что ты мыслишь.
НИКИЙ. Мне часто доводилось от тебя слышать, что каждый из нас хорош в том, в чем он мудр. На самом деле мужество сводится к своего рода мудрости, или знанию.
СОКРАТ. Мне представляется, Лахет, что он называет мужество некой мудростью. Ответь же, Никий, какую именно мудрость ты считаешь мужеством; ведь не премудрость же игры на флейте.
НИКИЙ. Я имею в виду науку о том, чего следует и чего не следует опасаться как на войне, так и во всех прочих делах.
ЛАХЕТ. Ты говоришь вздор. Разве, например, врачи не знают, чего надо опасаться в болезнях? Может быть, ты как раз врачей и называешь мужественными людьми?
НИКИЙ. Нет, вовсе нет. Врачи знают лишь то, что полезно или вредно для здоровья. Они не знают, чего следует бояться и остерегаться.
СОКРАТ. Значит, если вспомнить поговорку, то на самом деле не «всякая свинья» может обладать знанием и быть мужественной. Я говорю это вовсе не в шутку, но полагаю, что человек, произносящий эту пословицу, не допустит мужественности ни у одного из животных, а также и не признает какое-либо животное настолько мудрым, чтобы можно было сказать, будто знание вещей, известных лишь немногим людям из-за трудности их постижения, можно приписать льву, или пантере, или какому-то вепрю.
НИКИЙ. Я и не думаю называть мужественными ни зверей, ни какое-либо иное существо, не страшащееся опасности по неразумию и потому бесстрашное и глупое. Я считаю, что бесстрашное существо и существо мужественное – это не одно и то же.
СОКРАТ. Все же есть еще одна проблема. Никий, знаешь ли ты, что с самого начала нашей беседы мы рассматривали мужество как часть добродетели?
НИКИЙ. Конечно, знаю.
СОКРАТ. Хорошо, я еще вернусь к этому вопросу. Теперь же ответим: чем является знание того, чего стоит бояться? Сейчас я тебе скажу, что мы думаем; если же ты с этим не согласишься, укажи это нам. Считаем же мы, что опасное – это то, что порождает страх, безопасное же, наоборот, его не порождает. Страх в свою очередь порождают не возникающие и не наличные беды, но ожидаемые: ведь страх – это ожидание грядущей беды. Значит, Никий, ты слышишь наше мнение, состоящее в том, что опасностью мы считаем грядущее зло, безопасным
же – отсутствие ожидания зла или добра. А ты думаешь так же или иначе об этом предмете?НИКИЙ. Точно так же.
СОКРАТ. И ты объявляешь знание этих вещей мужеством?
НИКИЙ. Совершенно верно.
СОКРАТ. А ты, Никий, согласишься с нами, что относительно одних и тех же вещей существует одно и то же знание, касается ли это будущего, настоящего или прошлого?
НИКИЙ. Да, конечно, и я так думаю, мой Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, мужество – наука не только об опасном и безопасном, ибо она знает толк не только в грядущем добре и зле, но и в настоящем, и в прошедшем – в самых различных отношениях, – как и все другие науки.
НИКИЙ. Очевидно.
СОКРАТ. А неужели ты, чудесный мой, думаешь, что может недоставать добродетели такому человеку, коему ведомо все добро во всех его проявлениях – сущее, бывшее и будущее – и точно так же и зло? И что он испытывает недостаток в рассудительности, справедливости и благочестии – он единственный, кому по силам в божественных делах и в человеческих тщательно взвесить, что опасно и что безопасно, и обрести блага, зная, как правильно обращаться к богам и людям?
НИКИЙ. Мне кажется, Сократ, ты говоришь дело.
СОКРАТ. Значит, Никий, то, о чем ты сейчас сказал, – это не часть добродетели, но вся добродетель в целом.
НИКИЙ. По-видимому.
СОКРАТ. И все же мы сказали, что мужество – это часть добродетели.
НИКИЙ. Да, сказали.
СОКРАТ. Но с теперешними нашими словами это не согласуется. Мы дали мужеству столь широкое определение, что оно включает слишком многое. Оно превратилось в форму знания, которое не отличается от других добродетелей. Значит, мой Никий, мы не выявили, что же такое мужество.
НИКИЙ. Кажется, нет.
55
Нижеследующий фрагмент платоновского диалога приводится автором со значительными сокращениями и в собственном изложении; курсив также добавлен им. В русскоязычной версии используются фрагменты перевода «Лахета», выполненного С. Я. Шейнман-Топштейн, и в некоторых местах – переводы английского текста автора. – Прим. ред.
Элементы. Этот отрывок изложен в сокращении и в нем не хватает многих деталей. Вы, вероятно, предложили бы другое определение и высказали бы иные возражения. Но сейчас оставим эти моменты в стороне. Давайте остановимся на самом стиле рассуждения, представленном в диалоге и в целом характерном для сократического метода.
Во-первых, диалог строится на вопросах и ответах. Некоторые из вопросов – открытые, как, например, те, где Сократ предлагает Лахету дать определение интересующему собеседников понятию. В других случаях Сократ спрашивает собеседников, согласны ли они с тем, что высказывается им самим. Как бы то ни было, совокупным итогом оказывается и не лекция, и не спор. Сократ добивается согласия собеседников с каждым его шагом. (Персонажей, которым Сократ задает вопросы, в этой книге будут называть именно «собеседниками», потому что этот термин наиболее соответствует самому духу сократического диалога. Собеседники совместно делают общее дело.)
Во-вторых, Сократ всегда сосредоточен на том, чтобы собеседники были последовательными в своих рассуждениях. В качестве механизма проверки используется такая интеллектуальная процедура, как «эленхос». Например, собеседник философа делает какое-то заявление. Сократ, однако, заставляет его согласиться с чем-то другим, оказывающимся несовместимым с тем, что он только что провозгласил. Тогда собеседнику приходится уточнять свое заявление или вовсе отказываться от него. Обратим внимание: Сократ никогда не говорит, что кто-то ошибается. Он просто спрашивает: «Можем ли мы согласиться с верностью следующего утверждения?» – а затем собеседники сами делают вывод (к которому он их, собственно, и подвел) о том, что их предыдущее высказывание не совсем точно.
В-третьих, посредством своих вопросов Сократ раскрывает некий общий принцип, лежащий в основе рассуждений его собеседников. Сделав это, он показывает, что обнаруженный принцип либо не охватывает всего, что должен охватывать, либо, напротив, включает то, чего не должен включать. Например, Лахет предлагает определить мужество как способность «оставаться в строю». Но Сократ убеждает Лахета в том, что такое определение не учитывает иных случаев – тех, в которых мужеством оказывается отступление. Когда же Лахет определяет мужество как стойкость, то быстро выясняется, что и это тоже неправильно, поскольку такая дефиниция излишне широка. Ведь иногда стойкость может оказаться неразумной, а Лахет вынужден согласиться с тем, что мужество неразумным быть не может.
В-четвертых, Сократ иллюстрирует свои рассуждения живыми примерами: воины бегут прочь, врачи лечат пациентов, кто-то играет на кифаре. В примерах часто используются самые простые люди и самые обычные ситуации. Иногда случаями из повседневности поясняются очень важные концептуальные моменты. В других местах они помогают проводить аналогии между чем-то знакомым и незнакомым. Так или иначе, Сократ переходит от одной большой темы к другой, опираясь на конкретные примеры, которые легко представить.
В-пятых, Сократ не претендует на обладание экспертным знанием. Он признает собственное невежество, и именно в этом месте диалог заканчивается – мы остаемся в тупике, так и не получив ответа на свои вопросы.
В целом метод Сократа сводится к умелому использованию только что описанных элементов. Каждый из них, а также несколько других, менее значимых, мы обсудим и проиллюстрируем в последующих главах; кроме того, в главах 17 и 18 нас ждет разговор о том, как выстраивать подобного рода вопросы в привычных для современного человека условиях.
В двух словах. Теперь я хотел бы представить функционирование сократического метода в более простых выражениях, то есть описать использование вышеупомянутых элементов как процесс сугубо практический, лишенный даже малейшей эзотерики. Здесь я предамся упрощениям, но зато в дальнейшем читателю будет предложено столько подробностей и деталей, сколько он сумеет вытерпеть.
Предположим, вы хотите сразу перейти к делу. В таком случае вот вам метод Сократа в самой примитивной форме: когда кто-то заявляет, что нечто является хорошим или плохим, правильным или неправильным, немедленно подвергайте такие речи сомнению. Спросите, что значит подобное заявление, сопоставьте его с другими утверждениями собеседника и попытайтесь найти противоречие; посредством наводящих вопросов покажите, что сделанное заявление не вполне удовлетворяет даже того, кто его озвучил. По сути, вы отрицаете то, что было высказано собеседником, но делаете это искусно. Если все делать правильно, то это даже не прозвучит как отрицание. Потом собеседник попробует уточнить свой тезис, а вы снова начнете искать в нем противоречие – и так далее.
С точки зрения Сократа, опровергать чье-то высказывание – значит поступать по-дружески; нужно стремиться обзавестись такими друзьями, которые будут оспаривать изреченное тобой самим. Из этого может получиться кое-что хорошее. Если у кого-нибудь обнаружится талант подвергать ваши утверждения сомнению (делая это по возможности тактично и косвенно), то вы, возможно, скорректируете свою позицию. Если же этого не произойдет, то вы, по крайней мере, начнете лучше понимать, почему у вас сложилось именно такое мнение. Вы яснее увидите все его мотивы и ограничения. Не исключено, что потом ваша позиция, взятая в целом, будет восприниматься вами с меньшей уверенностью. Возможно, вы ощутите что-то вроде потери, но зато вы окажетесь ближе к истине – даже если истину, как нередко бывает, не удастся обрести целиком. При таком развитии событий вы по-прежнему останетесь приверженцем своей точки зрения, но зато теперь будете стоять на своем немного иначе. Вы станете скромнее, глубже осознаете собственное невежество, перестанете демонстрировать излишнюю уверенность там, где неуместно, а также начнете лучше понимать других. Все перечисленное Сократ считал величайшими достижениями мудрости.