Мэйв Флай

– Просто отвези меня туда, где ты живешь, если это в направлении моего дома, а остаток пути до дома я доберусь сама.

Он пристально смотрит на меня.

– Тогда ладно, - говорит он.
– Садись.

Я сажусь. Я опускаюсь на черное кожаное сиденье, холодное от моей кожи. Старинный "Порш 911", в хорошем состоянии. Он заводит машину. Если честно, мне всегда нравилось наблюдать за тем, как мужчина вставляет ключ в замок зажигания, вызывая урчание под моими ногами, когда двигатель разгоняется до горячего скрежета. Даже здесь, с этим наименее желанным из всех мужчин, я могу оценить этот момент. Мы не разговариваем. Мы сидим в тишине. Примерно через минуту езды машина останавливается.

– Почему мы остановились?
– спрашиваю я.

– Это мой дом, - говорит он, его тон по-прежнему мрачен.

Я смотрю на дом позади него - просторный тюдоровский дом, чуть больше дома моей бабушки, с длинной лужайкой перед домом, за которой хорошо ухаживали. Слишком зеленый. Неестественно.

– Что?
– спрашиваю я.

– Ты настояла, - говорит он.

– Это твой дом?

– Я знаю. Это чересчур, - oн выдыхает. Он потирает лоб.
– Я вроде как жалею об этом, - говорит он, - но говорят, что угрызения совести покупателя - обычное дело для дома. До этого я жил только в квартирах. Нью-Йорк, знаешь ли.

Его глаза, устремленные за лобовое стекло, немного дикие, более яростные, чем нужно. А может быть, из-за тусклого света в машине они только кажутся такими.

– Зачем ты поехал на вечеринку? Ты мог бы дойти пешком за меньшее время.

Он пожимает плечами, не отрывая взгляда от неподвижной дороги перед собой.

– Я... ты же знаешь, что в Нью-Йорке невозможно водить машину. Я только что купил машину, и... В смысле, я просто хотел на ней покататься.

Я смотрю на приборную панель и руль. Если честно, она красивая. Не так, как мой "Мустанг", но все же.

– Я просто пойду домой пешком, - говорю я.

– Слушай, я в любом случае собираюсь прокатиться, так что решай самa.

Я поворачиваюсь к окну, к ухоженным и странным домам Беверли-Хиллз-Флэтс. Я никогда не понимала, чем привлекателен этот район. Широкая полоса бульвара Санта-Моника, на которой нет ничего, кроме офисных зданий и мэрии. Открытость домов. Ничего не спрятать. Ничего не скрыть.

– Отлично, - говорю я и сама удивляюсь тому, что говорю это. Я отряхиваюсь. Это была долгая ночь.
– Спасибо.

Мы снова выезжаем на дорогу, и он включает радио. Зазвучала классика серф-рока 1964 года и песня из одноименного сериала "Сумеречная зона" группы The Ventures. Это одна из моих любимых песен. Я понимаю, что уже почти октябрь. Осталась всего неделя. Дух Хэллоуина возрождается. Непременно, это было и будет самое замечательное время года.

– Забавно. Я помню Лос-Анджелес по-другому, - говорит Гидеон.

– Как?

– Ну, когда я раньше приезжал к Кейт, там по всей земле, под деревьями, были такие штуки. Как шелуха. Я сначала подумал, что это мусор, а потом, помню, подумал, что они похожи на туши. Как туши больших птиц. Они были повсюду.

– Пальмовые ветви, - говорю я.
– Они падают от ветра.

– О, так ты их видела.

– В этом году сильных ветров еще не было. Они будут в течение месяца, и ветки упадут.

Я не говорю ему, что это одно из моих любимых событий, одно из самых волшебных и незаметных событий в календаре времени-вакуума нашего дома. Что я с нетерпением жду его каждый год. И да, конечно, я их видела.

– Не могу дождаться, - говорит он.

– Ветры - это еще и пожары, - говорю я.

– Красота всегда приносит разрушение.

Я закатываю глаза.

Через мгновение он говорит:

– Это такая чертова трата времени. Я имею в виду, она такая умная. А она просто бросается на этих идиотов. Я не могу этого понять.

– В этом нет ничего расточительного. Кейт делает то, что считает нужным, чтобы добиться успеха. Она гонится за мечтой.

– За какой-то мечтой, - говорит он.

– В отличие от того, чтобы целыми днями гонять шайбу?

– Я тебе не нравлюсь, - говорит он.

Я наклоняю лицо, чтобы можно было любоваться розово-голубым свечением неоновой вывески кофейни, медленно проплывающими мимо высокими офисами. Меня бесит, что он говорит гадости о Кейт, когда я здесь, как будто я в этом участвую, даже если он прав. Даже если меня посещают те же мысли на каждом из этих бессмысленных мероприятий, на которые она меня тащит.

– Хм?
– спрашиваю я.

Он притормаживает и останавливает машину.

– Что теперь?

Он поворачивается на своем месте и смотрит на меня. В нем все еще чувствуется нестабильность, легкая неуравновешенность. Интересно, принимал ли он наркотики на вечеринке? Если профессиональному спортсмену такое позволено.

– Я тебе не нравлюсь. Ты думаешь, что все про меня знаешь.

– Мы что, в романтической комедии?

– Да ладно, Мэйв. Ты считаешь меня придурком.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Он долго смотрит на меня и качает головой.

– Ты действительно этого не видишь.

– Если я буду потакать этому, ты снова заведешь машину?

Он все еще смотрит на меня, как будто действительно что-то ищет. От его тела все еще исходит ярость за Кейт, за то, что она неизбежно сделает сегодня вечером. Он не двигается.

– Ладно, - говорю я через мгновение, просто чтобы покончить с этим.
– Чего я не вижу?

– Мы одинаковые, ты и я.

Я не могу сдержаться. Я смеюсь, резким лающим смехом, который меня удивляет. Я не часто смеюсь, не так. Я улыбаюсь, выдыхаю удовольствие от различных событий. Но этот смех чужой. Как будто звук вырвался из какого-то другого горла. Это смеялась я.

Он снова заводит машину и едет вперед. Двигатель урчит подо мной, а я думаю о Cибианe в коробке с "Амазона", которая ждет меня дома, о видеокассетах и моей новой жертве в Интернете.

– Hе знаю, - говорит он.
– Может быть, этот город просто отстой.

За окном мы проезжаем мимо неоновых вывесок и несовпадающей архитектуры, пальмы вырисовываются над нами темным силуэтом на фоне черного неба, звезды заслоняют свет города, а смог висит над всем этим, закрывая нас, оберегая нас. Я не могу представить себе ничего более прекрасного.

Кто-то сворачивает на нашу полосу и едва не врезается в "Порш". Гидеон нажимает на клаксон.

– Господи! Вот так. Здешние люди.

– Что за люди?
– говорю я.

– Все говорят, что ньюйоркцы - мудаки. И это правда. Отчасти. Но на самом деле в Нью-Йорке все так тесно, все так заняты, что город работает как один огромный организм. Нужно быть эффективным, заказывая бублик, и знать, что ты хочешь, еще до того, как подойдешь к стойке, потому что в противном случае ты задержишь кого-то другого. По той же причине нужно быстро ходить по улицам. Нельзя нарушать поток. Это уважение к обществу, понимаешь, к целому. Но здесь...
– oн взмахивает своей большой рукой.
– Все так разбросано. Здесь нет центра города, просто куча районов, и всем на всех наплевать. Этот город - как воплощение индивидуума. Страна гребаных эгоистов.