Между честью и истиной

Из интервью узницы совести Полины Бауэр порталу городских новостей "Фонтанка.Ру" от 27.07.2027:

– Да, и как же упомянутый вами надзор, из-за которого вы даже не можете вернуться в город, совмещается с вашей коммерческой деятельностью?

– В моем надзорном определении написано, что владеть и распоряжаться имуществом я могу. Вот и распоряжаюсь. Да, тяжело совмещать эту деятельность с работой по специальности, но мой коммерческий проект начинался, и до прошедшей весны продолжался, как социальный, а это предполагает некую ответственность. В первую очередь, перед владельцами витрин и их покупателями. Я благодарна всем сотрудникам службы безопасности наместника, которые помогли мне быстро восстановить все необходимые документы и предоставили возможность выполнять мою часть работы с порталом в прежнем качестве.

– Работа по специальности - это как раз предложение наместника сотрудничать со школой-интернатом в Приозерске?

– Да, это и есть работа по специальности, я предложение приняла и не уйду из школы, по крайней мере пока не получу каких-то более интересных предложений по основной специальности.

– О школе, где вы сейчас работаете, по городу ходят не самые хорошие слухи.

– Как о любой закрытой школе. Это совершенно нормально - думать плохо о том, о чем не имеешь полной или хотя бы понятной информации. Нормально также ждать оправданий и объяснений в ответ на озвученные сомнения и подозрения. Человек, имеющий минимум самоуважения, в таких разговорах не участвует.

Появление интервью вызвало легкую оторопь и едва заметную панику среди активных участников Сопротивления. Намек "крыса-то среди своих" получился уж больно явным. Как и очень плохо замаскированное хамство в неповторимом стиле Полины Юрьевны в ответ на вопрос о приозерской школе. Вместе это могло значить только одно: она обижена на своих, и сильно. В сочетании с остальными событиями месяца обстановка выглядела окончательно загадочно.

Уже стало понятно, что в августе будет открытый судебный процесс, и очень похоже, что будет он грязным и скандальным, с большим резонансом в том числе за рубежом. Очевидно было и то, что на процессе прозвучит имя да Шайни и имена нескольких влиятельных досточтимых. Новообращенные из жителей края очень надеялись, что не заденет их покровителя, но уже и они чувствовали, что сильно рассчитывать на это не стоит. Урожай созрел, и пришло время его собирать, как бы к этому ни относились сеятели.

За рубежом пока что замечали, что наместник империи подошел к задаче удивительно адекватно и распорядился судить местных по законам Земли, а своих соотечественников - по законам империи. А у Димитри все еще чесались царапины на самооценке, полученные во время разбора истории с мистрис Бауэр и целой палитры местных практик скрытого рабства, обнаруженной в мае. Как выполнять рекомендацию дознавателя о примирении с оппозицией, князь себе пока еще не представлял даже в самых общих чертах и надеялся на августовский судебный процесс, который должен был закрыть хотя бы часть вопросов, не имевших ответов с две тысячи восемнадцатого года. Местным по итогам процесса светили очень серьезные сроки, при мысли о которых даже тем саалан, которые были замешаны в этой истории, становилось не по себе. Их-то собственные судьбы были очевидны: в любом случае суд становился предпоследним событием в их жизни. А последним - отправление правосудия, каким-то способом прерывающее эту самую жизнь. И это все равно было лучше, чем годы несвободы, предстоящие их партнерам по торговле живым товаром.

14 Урожай

Эгерт следил за новостями из края, находясь в Московии. Когда опубликовали обвинительные заключения, он позвонил папе и сказал, что, как это ни странно, урожай на старой ферме все-таки созрел. Папа приятно удивился и поинтересовался, кто собирает. Эгерт посетовал, что из-за забора плохо видно, но похоже, все-таки новые владельцы. Папа заинтересовался деталями и предложил ему сходить в гости, если это будет уместно, и осведомиться поточнее.

Все, что касалось инопланетян, вызывало живое любопытство по всему миру. Не стал исключением и большой судебный процесс - главное событие лета две тысячи двадцать седьмого года. Весь июль в край стягивались журналисты, публика в крае и за его пределами обсуждала возможную политическую и экономическую подоплеку, пока не решив, чем считать происходящее - новым витком репрессий или переделом сфер влияния в крае.

Обещание наместника провести процесс одновременно по двум системам права было реализовано так. Судебную коллегию сформировали из сааланцев, исполнявших обязанности городских судей в крупных городах края, и их земных коллег, входящих в городской суд Санкт-Петербурга. Прецедент объединения правовых систем уже был, в деле да Фалле, том самом, с которого правозащитники вели отсчет начала репрессий, и имперской администрации казалось логичным воспользоваться полученным опытом. Кроме того, Димитри да Гридах, похоже, вспомнил, что Озерный край - колония, и озаботился пригласить несколько человек из метрополии. Как объяснили журналистам в пресс-службе, "очень уважаемых и сведущих в законах и обычаях саалан людей, привыкших разбирать самые запутанные дела". Двое из них за это свое знание уже успели получить титулы от императора, один был аристократом по рождению и происходил из семьи, не связанной с наместником ни дружбой, ни деловыми отношениями, а последний приглашенный принадлежал к простому сословию. Обрадованные журналисты попытались в них было вцепиться, но оказалось, что дружелюбие и открытость и этих, непривычных к земным обычаям, сааланцев заканчиваются ровно в тот момент, когда их начинают расспрашивать о деталях процесса, еще не оглашенных в зале суда. Впрочем, о судебной системе и праве империи саалан они рассказывали весьма охотно. Журналисты пересылали тексты друзьям-юристам и получали в ответ осторожные вопросы: "Слушай, а у них там какой век на дворе?"

Узнав о решении наместника судить своих соотечественников по привычным им законам, некоторые из подсудимых сааланцев заявили, что полностью доверяют суду, говорить от своего имени будут сами и отказались даже от консультаций земных юристов, другие наоборот, вцепились в адвокатов Эмергова, как в свой последний шанс, и попытались найти дополнительную помощь за свой счет еще и в пределах края. Впрочем, в этом они не особо преуспели. Разумеется, желающие работать на стыке двух систем права имелись и поближе Московии, но дальше первых договоренностей дело почему-то не пошло ни с кем из заинтересовавшихся.

Ко второму августа наконец окончательно определились формат процесса и все процедуры. Сааланцы решили транслировать судебные заседания в прямом эфире на сайте администрации, по одному из каналов телевидения и в пресс-центре. Публика с подачи СМИ приняла этот ход за уверенность в том, что подсудимые и свидетели будут давать только правильные показания и задумалась о возможных методах достижения согласия сотрудничать с судебными властями. В любом случае сааланцы принялись за дело очень живо. По первым оценкам получалось, что наместник намерен разделаться с преступниками в том же бодром темпе, какой он взял в девятнадцатом году. После первого заседания в социальных сетях появились карикатуры, на которых дама с небрежной прической в поношенном старинном платье спрашивала у нарядно и строго одетой в том же стиле подруги-аристократки: "Неужели опять я?" Чтобы никто не перепутал, на подолах платьев было написано "Сенная площадь" и "Дворцовая площадь".

А потом имперская администрация ознакомила журналистов с обвинительным заключением в том виде, в каком оно было подготовлено для суда, и всем стало не смешно. Нет, все по-прежнему ждали, что наместник будет отмазывать своих соотечественников, в лучшем случае вешая вину на покойников, и старательно закапывать местных, но список статей Уголовного кодекса, унаследованного краем от Российской Федерации, все равно впечатлял. Сааланцы вытащили всех виновных, своих и местных, и вменили все, что нашли: начиная с организации преступного сообщества и заканчивая доведением до самоубийства, посчитав за последнее в том числе все передозировки наркотиков, повлекшие за собой смерть жертв траффикинга. В обвинении звучали формулировки от торговли людьми и использования рабского труда до дачи и получения взяток. Не были забыты и статьи, памятные горожанам по публичным поркам зимы двадцать четвертого года, а именно "организация занятий проституцией и принуждение к оной". По итогам оглашения обвинительного заключения кто-то из имперских гостей сказал журналистам, что, мол, на его взгляд, в праве края сильная недоработка: если уж земляне приговаривают своих преступников к рабству, то было бы логично складывать сроки по всем преступлениям вместе, а не считать, что большой поглощает маленький. Донести до него наличие разницы между тюремным заключением и рабством никто из присутствовавших журналистов не сумел, хотя попытались многие.

Дейвин да Айгит на пресс-конференции не присутствовал. Он в тот день пришел к своим местным коллегам за советом по делу Полины Бауэр. Там получалось слишком богато и цветисто, чтобы выносить сразу весь букет на общее обозрение. Это дело было, с одной стороны, абсолютно несвоевременно, а с другой, совершенно необходимо, и спустить его на тормозах, как предложил Иван Кимович, было нельзя. А решить вопрос цивилизованным способом саалан уже не могли, им просто не хватало опыта для определения верных действий в сложившейся обстановке. Иван Кимович обещал помочь, и вот, помог. Граф да Айгит встречался с его учителем, уже давно вышедшим в отставку. Эта встреча состоялась по инициативе Ивана, Дейвин и надеяться не мог лично увидеть человека, который застал холодную войну и успел поработать в тот период. Так что задачу, которая Дейвину казалась совершенно неразрешимой, он назвал сложной. Иван не представил его Дейвину, так и объяснив, что получил согласие дать консультацию, а не общаться постоянно, и секрет имени этого человека - залог его безопасности. Полина Юрьевна, знай она все детали встречи, включая оставшиеся тайной для графа да Айгита, была бы очень удивлена, а возможно, и посмеялась: именно тот, кто согласился консультировать сааланского безопасника, предлагал для "Ключика" мастер-классы по переплетному делу, домашнему ремонту и изготовлению мебели из подручных материалов. Но этого не знали ни Дейвин, ни Иван Кимович.

Беседа была совершенно частной, и происходила она в крохотной переговорной, раньше принадлежавшей агентству купли-продажи недвижимости в городе. Сейчас ее занимала какая-то структура, относящаяся к визовым службам, Дейвину говорили ее название и функционал три раза, но он не стал разбираться, запомнив себе при необходимости спросить у графа Скольяна. Старик, которому его представили, был невысок, жилист и напомнил графу то ли скального ящера, то ли горную сосну. Руку для приветствия он все же подал. Дейвин пожал прохладную шершавую ладонь, мельком удивившись ощущению - будто не разведчик, а ремесленник перед ним.