Между двух стульев

Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз вооружить – правый или левый. Конечно, левый: левый у него единица, а правый – минус 0,5! Чтобы выиграть время и деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю:

– Эй, Муравей-разбойник! – голос его звучал сильно и нагло. – Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз!

– Какой – правый или левый? – богатырски пропищал хитрый Муравей-разбойник. – Левый! – злорадно гаркнул Петропавел. – Ну, мне конец! – в богатырском пописке послышался ужас.

– Думаю, что да! – сухо, но громко крикнул Петропавел и захохотал.

Однако чем вооружать левый глаз? Ничего не было под рукой, а левый глаз уже разошелся и жаждал крови.

Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза он увидел соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил:

– У Вас соринка в глазу. – Замечание прозвучало вполне вежливо.

– А у себя в глазу бревна не видишь? – в обычной своей нахальной манере осведомился изнуренный старик.

– В каком глазу? – с надеждой крикнул Петропавел, перекрывая вой бури.

– Да вот же, в левом! – ответил старик и как бы между прочим добавил: – Глаз, вооруженный бревном, – страшная сила.

– Помогите! – все поняв, богатырским пописком пискнул Муравей-разбойник откуда-то с юго-востока – и навстречу богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на землю, похоронив под собой Муравья-разбойника…

А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место этой бесславной смерти чистая слеза.

И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную кружку сладкий нектар.

– Выпьем за нашу победу в нечестном бою! – крикнул он бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись…

А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже постоянно-переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен… А вот что это за незнакомое лицо – длинное и худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты?

– Разрешите представиться… – начал Петропавел.

– Представлялись уже, – проворчал незнакомец. – Раньше ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов.

Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь, ворчал:

– Довольно… Ты же не Шармен, ей богу!

Между тем все вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным возгласам, «Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника». Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида.

– Почему в названии вы употребляете причастие несовершенного вида? – обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному.

– Потому что по отношению к несовершенным действиям употребляются глаголы и причастия несовершенного вида, – ответил эрудированный Гном. – А в данном случае никакого действия совершено не было.

– Что значит – не было, – растерялся Петропавел, – когда было? Я ведь убил Вашего Муравья-разбойника и спас вас от плена и гибели!

– А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому привыкли, – походя отчитал его Гном Небесный. – К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а убивал, не спас, а спасал… то есть события происходить-то происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст бог, здоров, наш священный ужас, как и водится, неизбывен, – стало быть, ничто не изменилось! Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твои проблемы… А у нас, как говорится, и волки сыты, и овцы в теле.

– Чему же вы все тогда радовались? – спросил Петропавел.

– Жизни… – развел руками Гном Небесный. – Вечной Жизни и… многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает.

– А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей – это увековечивание памяти о ком-то умершем… У вас же никто не умер!

– Какой-какой музей? – переспросил Гном Небесный.
– Произнеси-ка это слово по слогам!

– Ме-мо-ри-аль-ный…

– Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо-реальный. У нас тут все мимо-реальное.

И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда-то мимореальное бревно.

Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку:

Жир был у бабушки – Смерть от глюкозы! Вот как, вот как – Смерть от глюкозы!

Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому что внезапно стемнело. Сделалось как-то жутковато, и, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко крикнул в темноту:

– Ау-у-у!

– Уа-а-а! – тут же раздался из сумерек детский плач.

Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным младенцем! Он осторожно двинулся в направлении плача, внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился: может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда глупо к нему идти. Не пойду.

– Уа-а-а! – снова донеслось спереди.

– Это я зря, едва ли… – громко сказал Петропавел себе и услышал ответ:

– Слесаря вызывали? – причем голос был хриплым.

Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут делать? Вероятно, к тому же у слесаря был ребенок: ведь Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка?

– Мы не вызывали слесаря! – строго ответил Петропавел, нарочно употребив множественное число: для острастки, и еще более строго спросил: – Слесарь, это Ваш ребенок или нет?

– Дед! – отозвался слесарь.

Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить, что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а ребенок!

– Почему же у деда детский голосок? – проницательно поинтересовался Петропавел.

– Дед сам невысок! – Кажется, слесарь был балагуром.

Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал особенно мужественно, решил все-таки внести ясность в положение дел.

– Вот что, слесарь, – сказал он. – Все это очень странно. Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы… кто-то другой, а не слесарь?