Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко

На спектакли оперного театра Викентий и Людмила ходили ещё в здание Коммерческого клуба, слушали и Леонида Собинова, и Анну Нежданову, и Фёдора Шаляпина. Сейчас Людмила Илларионовна бывала в опере всё больше с Еленой. И восхищалась голосами нынешних певцов Ивана Козловского, Марка Рейзена, Бориса Гмыри, Валентины Дуленко. Особенно Людмилу Илларионовну поражало то, что зал театра всегда был полон. Да, конечно, была интеллигенция, но Людмила видела: простые люди в своих выходных костюмах и платьях, немного неловкие, увлечённо смотрели и оперные, и балетные спектакли.

– Нечего здесь удивляться, – говорил Викентий. – Это всего лишь подтверждение того, что новая власть начала с самого правильного шага. Всеобщая грамотность! Это – фундамент. А дальше – и тяга к науке, к искусству, к литературе.

– У нас в музыкальной школе тоже очень много детей из рабочих семей, – подтверждала Елена. – Хотят играть на фортепиано, скрипке, аккордеоне, даже флейте. И очень способные ребята есть.

Людмила Илларионовна заметила, что публика с большой охотой смотрит классику: «Князя Игоря», «Евгения Онегина», «Снегурочку», «Кармен», «Аиду». А вот новые постановки – с меньшим энтузиазмом. Хотя там и темы революционные, современные: новые оперы под названием «Разлом», «Взрыв», «В плену у яблонь».

– Слабые вещи, в угоду времени, – качала она головой. – Сойдут со сцены безвозвратно, никто о них не вспомнит. Нет в них той истинной народности, как в «Запорожце за Дунаем» или «Наталке Полтавке». Эти оперы и сейчас самые любимые у зрителя.

Совсем недавно она уговорила Викентия пойти с ней на премьеру в театр музыкальной комедии, который называла привычно «оперетта». «Майскую ночь» по повестям Гоголя поставили трое молодых авторов: главный режиссёр театра Михаил Авах, композитор Алексей Рябов и писатель Леонид Юхвид.

– Это те же ребята, которые сделали «Свадьбу в Малиновке»? – спросил тогда Викентий. – Молодцы. Хороший спектакль. Но «Свадьба» – это в самом деле событие. Несмотря на глупую критику.

Он знал, что задевает жену за живое, и улыбнулся, когда она тут же горячо воскликнула:

– Что может быть глупее утверждения: «Бандит для публики становится привлекательнее красноармейцев». Или: «Пошлую песенку «На морском песочке я Марусю встретил» распевают теперь по ресторациям, развращая советскую молодёжь».

– Наизусть помнишь своих оппонентов! А что там про Яшку-артиллериста писали?

– «Кутила, враль и дамский угодник не мог стать на сторону революционного народа».

– Но ведь спектакль не сняли, Люсенька, как ни старались эти критики.

Минувшей осенью они смотрели премьеру «Свадьбы в Малиновке» – оригинальный спектакль, который был заявлен, как героико-романтическая оперетта. Это был дебют творческого трио Авах, Рябов, Юхвид. Успех был сногсшибательный, как и последовавшая затем критика. А Петрусенко сразу же сказал:

– Эта оперетта переживёт своих создателей. В ней есть истинно народный дух, как в «Шельменко».

В первые годы после Гражданской войны Людмиле Илларионовне, как и многим, казалось – идеология Советского Союза и свободное художественное творчество несовместимы. Уехали в эмиграцию многие мастера живописи, не принятые новой властью и не понятые гегемоном-пролетариатом. Но вот началась борьба за всеобщую грамотность, потом множество молодых людей хлынули на рабфаки, в институты. Стали открываться художественные выставки, и они не пустовали, организовались в больших городах общества художников, а в 33-м году был создан Союз Художников СССР. Среди его членов оказалось довольно много известных ещё с дореволюционных лет имён. Появились новые интересные живописцы, жизнь диктовала и новые темы картин. Людмила Илларионовна ничего не упускала. Всплеск культурной жизни очень радовал её, словно возвращал в молодость.

Когда Митя привёз из Крыма холст с пейзажем, она долго смотрела с улыбкой, повернулась к Дмитрию и Елене, глаза сияли.

– Работа истинного мастера! Илья Иванович тебе лично подарил? Поздравляю. Я узнала его руку, даже если бы не было подписи. Цвет, колорит, тяготение к гиперболической подаче – это Машков.

– Значит, он известный художник? – улыбнулся Дмитрий. – Я так и подумал, вид у него презентабельный. Оказался, впрочем, простым человеком.

– Чтоб ты знал, Митенька, люди творчества обычно и есть простые, доступные. Таланту присуща открытость… А Машков и в самом деле художник именитый. Я запомнила его ещё в десятом году, тогда прогремела выставка под названием «Бубновый валет». Целая плеяда молодых авангардистов тогда оказались на слуху: Кандинский, Кончаловский, Фальк, Лентулов, Малевич. Илья Машков тоже. Он не уехал, остался в стране. Может быть потому, что происходит из простой семьи, из крестьян. Учился в Московском училище живописи, талантлив, всего добился сам. Казалось бы – зачем сейчас его экзальтированная манера, все эти натюрморты с веерами, снедью, черепа, зеркала… И писать откровенно на злобу дня он не стал. Хотя, кое-что есть, но я вижу в этих картинах не слишком и скрытую иронию… А вот же – лет десять, кажется, назад звание ему дали заслуженного деятеля искусств… Спасибо, Митенька, порадовал.

– Пейзаж отменный. – Викентий Павлович смотрел, склонив голову. – Вон купальщица идёт из моря, торопится, волны её нагоняют. А, Митя? Дул ветерок свежий? В паруса? Или я ошибаюсь, и ты не выходил в море на шаланде? Или что там – баркас, кажется?

Викентий Павлович днём не присутствовал на совещании в УГРО, был занят. Сейчас, вечером, вся семья была в сборе. У них давно выработалась традиция: если Викентий Павлович и Дмитрий хотели поговорить о делах приватно, они поднимались наверх, в комнату Кандауровых. Но сейчас Митя сел на диван рядом с дядей, и стало понятно – рассказ можно слушать всем. Тут же пристроилась Елена, которую он обнял за плечи. Людмила Илларионовна по давней привычке уютно прижалась к мужу, подобрав под себя ноги. А Володя вообще втиснулся между отцом и дедом.

Викентий Павлович дважды прерывал рассказ вопросами. Первый раз спросил:

– Юноша-татарин говорит по-русски с акцентом? А у встреченного человека акцента не заметил?

Дмитрий чуть сдвинул брови:

– Об этом речь не шла… Думаю нет, иначе сказал бы мне.

– Мог быть из наших немцев. Там, кстати, в Крыму, есть колонии ещё с Екатерининских времён. Но, скорее всего, просто хорошая подготовка.

Второй раз поинтересовался, сколько времени занял переход на баркасе до бухты Ташир-Лиман. Митя понял его, кивнул:

– Да, я посчитал. Всё совпадает. Карим подходил к своей деревне как раз в такое время, когда этот человек и должен был оказаться там.

– Шпион! – воскликнул Володя.

Он-то чаще всего прерывал отца. Елена вообще слушала молча, а Людмила Илларионовна спросила лишь: был ли Митенька у Коровинской виллы «Саламбо» и много ли там сейчас роз? Раньше, сказала она, там был прекрасный розарий, вьющиеся розы обвивали стены, и сам Константин Алексеевич очень любил рисовать розы. Володя же то спрашивал, какой парус был на баркасе, то видел ли отец пещеры на Адаларах, то…

– Прямо сразу и «шпион», – одёрнул мальчика отец. – Это лишь одно из предположений. И вообще, мне кажется, нынешняя шпиономания – это… очень преувеличено, скажем так.

– Нет, Митя, – Викентий Павлович улыбнулся грустно, не соглашаясь. – Что же ты думаешь, их нет, этих шпионов? В Германии такая мощная разведка ещё со времён Первой мировой!

– Расскажи, дед! – схватил его за руку внук. – Ты всё знаешь, ты так интересно рассказываешь!

– Умеешь ты, Володька, попросить. Ладно, вот тебе небольшая история. Когда-то давно мы с твоей бабушкой отдыхали на знаменитом курорте Баден-Баден в Германии. В каком году это было, Люсенька?