Между Явью и Навью

Толчок – и он взмыл в воздух, чтобы через мгновение приземлиться на спине чудовища – или же хвосте многоножки, слепленной из частей тел. Спина была скользкой и ужасно вонючей. Андрей еле удержался на ногах и с трудом успокоил желудок.

Стараясь не упасть, он пополз по мокрой ледяной спине вперед и вверх – к головам. Многоножка задергалась, головы заозирались, оставшиеся ноги принялись отплясывать – пытаясь сбросить Андрея, но он все же успел.

Раз – и цепочка с амулетом опускается на шею старому знакомому – балту, точнее на шею его мертвой «живой» головы.

Алексий обещал, что при касании амулета нежить должна погибнуть, рассыпаться в прах!

Андрей жалел, что позабыл об этом во время боя с балтом.

Возможно, это было правдой для обычной нежити – которая добропорядочно не кажет лика под дневной свет и вообще ведет себя прилично, а не собирается в гигантское чудовище.

Многоножка не рассыпалась. Но ей явно поплохело.

Тело монстра забили судороги, ноги подкосились, разъехались, а затем попытались бежать одновременно во все стороны. Руки, не выпуская оружия, начали лупить воздух. А глаза балта вспыхнули изнутри белым огнем.

Не теряя времени, Андрей рванул амулет на себя.

Серебряная цепь прошла сквозь мертвую плоть, как нож проходит сквозь горячий воск.

Зловоние стало в разы сильнее.

Раз – и голова мертвеца полетела на землю. От шеи – там, где ее коснулся амулет, – валил дым.

Бросок – и цепь уже на шее угра. Шипение, судороги многоножки…

Чудовище поднялось на дыбы. Андрей не удержался на нем. В полете он успел увидеть, как огнебородый норманн сносит ударом секиры третью голову.

А затем затылок Андрея встретился с досками причала…

5

Скрипели весла.

Поверхность, на которой лежал Андрей, равномерно покачивалась под ним. Лежал он на чем-то колючем и пахучем (мешок с сеном, понял Андрей), сквозь мешок явственно чувствовались доски (палуба, решил он).

Жутко болел затылок. Лицо припекало солнце.

Он на ладье. Ладье, которая куда-то плывет, – последовала следующая мысль. А затем Андрей вспомнил всё.

Распахнул глаза, попытался резко вскочить – не получилось. Схватился за шею – две цепочки – значит, амулет у него. Но он же набросил его на голову чудовищу…

– Очнулся наш великий воин! – басовито громыхнуло над ухом.

Но усмешки в голосе Андрей не услышал.

Все так же полулежа-полусидя, Андрей обернулся.

Над ним нависал огнебородый коротышка – к счастью, теперь без обнаженной секиры.

«Как же лихо он отсек третью голову», – вспомнилось Андрею.

– На, выпей. – Бородач безапелляционно протянул кружку.

Андрей покорно глотнул и закашлялся.

То, что было в кружке, можно было бы назвать медом, если бы от крепости напитка не вышибало слезу.

– Заценил медок! – обрадовался страданиям Андрея бородач. – То-то же! Где еще такой попробуешь! Из дома бочонок со мной плывет. А вообще пьем мы его только по празднествам и с чужаками не делимся, так что гордись, друг!

– Сегодня праздник? – Андрей все еще не мог прийти в себя.

Одно он понимал: норманны – ему не враги, и, вероятно, именно они вернули ему амулет на шею. А это только подтверждало, что люди с ладьи – на его стороне.

– Конечно, праздник! Видел я чудище мертвое, о трех главах и восьми членах. Видел я и воина, с черным злом бороться избранного! И не только видел, но и сражался вместе с ним! – Бородач церемонно отпил из кружки и протянул ее Андрею.

Тот поморщился, но выпил.

– Благодарю тебя за помощь, – откашлявшись повторно, сказал он.

С третьей попытки Андрей все-таки смог подняться на ноги и оглядеться.

Он действительно находился на ладье, во время битвы стоявшей у деревенского причала. Ладья шла по реке. Корабельная дружина поприветствовала вставшего Андрея одобрительными выкриками.

Ничего не поделать – он поднял кружку и отсалютовал норманнам.

– Моя благодарность, храбрые воины! Только вместе смогли мы одолеть чудище клятое! – От третьего глотка меда начало гудеть в голове. Но и тупая боль в затылке приутихла, поуспокоилась.

– Меня зовут Андрей, – обратился он к бородачу, вновь опускаясь на мешок с сеном. – А тебя как звать? – спросил он бородача. – И где дом твой, в котором разливают подобный мед?

– Звать меня Олафом, а с ребятами моими ты уж сам знакомься, рады они будут. Я и часть отряда – с Готланда, а остальные – кто откуда. Парни лихие, воины отменные, опытные, ты сам видел… – У Андрея складывалось впечатление, что Олаф неслучайно хочет убедить его в замечательных бойцовых качествах своего отряда.

Загадка вскоре разрешилась. Оказывается, Олаф хотел поступить на службу к князю Мстиславу и встрече с избранником княжеским был крайне рад. В особенности тому, что познакомились они с Андреем в битве и что Олаф уберег амулет, когда Андрей потерял сознание.

– Взял я его в руки. Буду честным, мелькнула мысль – а не надеть ли, чем я хуже тебя? Но… стоило мне подумать так, амулет будто бы щипать меня начал – да и вспомнил я, как ты им плоть мертвую плавил…

Чем занимался Олаф и его отряд ранее, Андрей так толком и не понял. Судя по рассказам словоохотливого бородача – исключительно торговлей, но это явно была неправда. Однако до этого Андрею дела не было. Кем бы ни были воины – они спасли ему жизнь.

Сидели с Олафом и его ребятами до позднего вечера. Ладья быстро шла по реке, оставляя позади и сгоревшее Берестье, и чудовище из мертвецов, и его загадочного хозяина.

Уже вечером, отсев в сторонку, Андрей вытащил дар лешего – нож – и принялся что-то мастерить. Норманны смотрели с интересом, но вопросов не задавали.

«Так и до Киева доберемся… – сонно подумал Андрей, укладываясь на ночлег. – Как там Ратибор? Жив ли? Как в городе будем, сразу сообщу, чтобы послали отряд на розыск гридня…»

Сжав в кулаке амулет, Андрей не заметил, как заснул крепким сном.

Снилось ему поле близ Берестья, только еще больше затянутое туманом, чем в то утро. Держась за бок и хромая на одну ногу, сквозь туман двигалась долговязая фигура в черной власянице.

Алексий! Он ранен, надо помочь! Почему он уходит?

– Отец! Куда ты? – бросился во сне Андрей за монахом.

Алексий не отзывался, а шел дальше, и, как ни странно, несмотря на то, что Андрей бежал гораздо быстрее, расстояние между ними не уменьшалось, а росло.