Межгосударство. Том 2

– Если скажу, буду до ночи живот надрывать, думает, масть держит. Короче Маркизом, ей-же-ей. Центр паутина на Садовой, во втором дома чёрствого пекаря. Нанимает весь этаж, имеет отдельный вход, чтоб пустословьем не отчитываться.

– Тогда сверкай как можно дальше, дольше проживёшь, пшёл, недобиток.

Эпизод четвёртый. Ганс отправляется к Маркизу. Открывает напудренный лакей, осведомляется о цели визита.

– Какая тебе цель, собачья бакенбарда. Хочешь чтоб твой балдох копыта отбросил от нелатанного купола? Тогда сторонись, до полосной не дойдёт, трепанацию спроворим.

Эпизод пятый, действие первое. Ганс препровождён в кабинет к Маркизу. Тот сидит в кресле за столом и трёт руками виски.

– Руки прочь, полудурок. Где рецепт с подобным?

– Ты кто такой, тля, где пенсне и эспаньолка на любом месте?

– Арабы срезали, когда послал на хер Авиценну. Пилы с кровавыми зубьями и стрихнин в красочной обёртке есть, значит и результируем. Только нах, хрусты готовь, я так просто не являюсь, не офилантропил до такой. Давай, удивляй, что болит. Верхняя костяная мошонка?

– Смотрю на тебя яйцами и диву даюсь.

– Времени мало, опадленный кусок, потому п-больство про большую семью и скверно идущие дела прибереги для оленей из окружения. К делу, к делу. Сколько младенцев вчера за ужином ухайдакал? До которой степени нажрался спиртами? Скольким полёвкам откусил голову в полночь по предписанию прошлого шарлатана? Сейчас развелось, в поле один не сядешь. Плодятся как плесень. Ну ты давай, не молчи, упырь.

– Ничего не принимал, дай опомнится, гнидавошь.

– А жена это дело с тобой пробует хоть раз в год? Не блюёт после? Если она что-то подмешала в ритуальный поцелуй, то нах такое лечение.

– Всех жён в кладовке без дна запер.

– Хоть одна светлая, небось не сам допёр? Так о деле.

Эпизод пятый, действие второе. Ганс заходит за спину Маркизу и ощупывает его шишковатую голову.

– Так и думал, кровопийца. Мобикус гелестратум или в переводе… да тебе, недалёкому, и такое не сообразовать между ушей.

Эпизод шестой. В кабинет входят два невзрачных японца. Замирают возле оставленной открытой двери и бесстрастно смотрят на представшую картину. Ганс продолжает лечение. Маркиз успокаивающе машет рукой.

– Что хорошо, случай печальный, что плохо, отнюдь не роковой. Лечение, так и быть, правдивое, а то репутация исхлещет. Жри яблоки и дрищи. Сок вместо крови, варенье не из мизинцев, запеканка не из почек галдящих за стеной. Ща выдаю хруст в перспективе, ты мне пять червонцев, сам сказал, «падлой буду».

Эпизод седьмой. Ганс отправляется к столу, извлечь из портфеля яблоки и получить плату. Маркиз, не оценив произведённого сеанса и заподозрив в Гансе одного из тех самых шарлатанов, плюя не попадать в, таким трудным, багровеет и угрожающе приподнимается со своего.

– Да сиди уже, нехристь, видишь, другие нехристи пришли, но прав, перетопчутся. Не в том положении, скакать как козёл, хотя такой и есть.

– Ах ты херов щенок, херов мальчишка, херов молокосос, херов надувала, херов очковтиратель.

– Но, но, но, облуда, попридержи, я ещё хруста не слыхал, а ты уже.

– Тебе ещё и хруст? Да я батога из собственных пятипалых совью, чтоб тебя внутри жопы отстегать.

Эпизод восьмой. Маркиз предпринимает отчаянную захватить Ганса через столешницу. Тот решает более не задерживаться, хватает портфель и кидается наутёк. Маркиз некоторое время стоит, беспомощно глядя то в отвратительно пустой проём распахнутой, то на застывших двумя глиняными Буддами японцев, без сил опускается в кресло, головная боль делается нестерпимей домашней канонады. Один из якудза совершает решительный вперёд, призывно смотрит на Маркиза.

– Вот нехристь безмозглая, где тут ещё могут быть, у дворецкого в заднице?

Эпизод девятый. К хозяину хижины в глубине сада. Является не только хозяином строения, но и самого сада, деревьев произрастающих в. Сообщение действительности: пройдоха Ганс внуком старика и единственный родственник. Воровство в саду деда практикует с регулярностью. Старик решает, подействует прилюдный позор. Когда Ганс перемахивает через забор, дед выходит на крыльцо и отправляется вслед за внуком. Ганс всходит по деревянной лестнице и допущен во внутренности барских покоев. Старик обкладывает тамошних хозяев последними дураками и разинями, раз имеют неосторожность впустить к себе его пройдошистого. В стройный план, полный праведного гнева, вмешивается досадная. По дороге катит громадная телега, до отказа длинными нетёсаными брёвнами. Лежат пирамидой, обнадёжены толстой верёвкой, удерживающей соседствовать. Верёвка перетирается о шершавую и все брёвна в разные стороны, как раз против места, в ожидании реликт. Грохот, ругань извозчика, брань самого старика, одно из брёвен на больную мозоль. Внимание к двери утеряно. Выскакивает спешащий покинуть негостеприимный Ганс с надобным старику портфелем в руках, скатывается по лестнице, пропадает из виду. Стариком не замечен. Возвращается к наблюдению. Из двери два японца, один в руках портфель, с яблоками, принадлежность коих. Старик устремляется навстречу. С почтением смотрят как лунь бодро через бревно, одобрительно качают головами. Дед обутой в жёсткий сапог по щиколотке одному из, выхватывает портфель с деньгами Маркиза и устремляется.

– Что, косоглазые, похрумкали чужого налива?». По стохастичности вспомнил, тряхнуть стариной и устремиться к сёстрам, во времени вокруг, вчера, сегодня или завтра, день, в якобы старшая. Облегчил корчи стула, второпях пожонглировал подарком, хвала месяцу Нисану заранее, чалму сдувает ветром к дому под мостом. И это называется гоминиды с анатомическими особенностями? Не люди, не боги

Откуда им знать

…про добро и зло, взволнованно кто начал, знающий толк, показания свидетеля, пытка в лоб присягобиблией, коротышка, едва выше подземных, задрав капут и жадно на собеседника в черных засаленных, унылом котелке, с чернотой на двойной штрих шире склеры (ммм, как будто что-то знакомое). Бросаются гробовщики, мормонские коммивояжеры, неудачливые мошенники шелкующие на автомотрисах, бомбейские чистильщики прибрежной полосы, обнищавшие розенкрейцеры, духи, нашептали Александру Эйфелю строить башню, инженеру Уайзу продать концессию на Панамский, Гофману взять имя Моцарта, распорядители вагонеток солькурских шахт, отцы чьи дети сами решили принять постриг, приблизительно так один солькурский скваттер, вздумавший культивировать кротов и бобров, молочники Зоббурга, сочинители ансерпиннамов и тайные археологи. Готлиба Нараяновича С. к последней реестра, с некоторой, не малой для, смыслил в археологии тех дней. Владелец-на-крови небольшой лавки, в склепе, продавались старинные, более раннего нежели антиквариат и свершались иные дела (однажды поехал в Африку с фигуркой Генриха Шлимана в чемодане, к Анри Муо, эквивалентил даже сочувственно, понимал, Ангкор-Ват нигде и никоим не отсимонишь). Удручался докладом из агентов, вынюхивающих существование, если повезёт, местоположение нещупанных артефактов, как сам в последнее время склонялся. До касательства к археологии, предпочитал шукать по подвалам, потом продавал или обменивал, самостоятельно. Вдобавок к мрачному наряду наследовал от отца гриснец, вкупе с версторостом раздирало метрики неприкрытым гробовщиком из ритуальной подай-с-унылым-лицом, договаривается обо всём на цвынтаре, может углубить могилу и сколотить, и отлакировать гроб, и спихнуть через выкоп. Милый, добро и зло мало кому интересны в наш век, их чрезвычайно тяжело продать, если только ты не наёмный убийца, иди, подумай ещё. Напутствовав таким, опустился на скамейку подле ступеней, в подвал лавки, забросив одну на вторую, оголив грязные носки в бело-красную, смотреть на снующих во все крестьян, городовых, более легкомысленных чем сам торговцев, институток с тайными мыслями, гувернанток с подопечными, суфражисток с лозунгами, миллионщиков с красными шеями, унылых волонтёров, богумилсектантов, коляски с верхами, извозчиков с отобранными номерами, солдат с ранцами и депешами, перемещались перед глазами сообразуя дихотомический калейдоскоп. Пару месяцев или около Гровер Кливленд стал новым Соединённых, в Австро-Венгрии уравняли немцев и чехов, на Балканах статус-кво, сегодня из тюрьмы Оскарчика, особенно яростно порадовался, ожидая новых преобладаний эстетических ценностей над этическими в прессе и въяве. В семь встреча ещё с одним, готов личвремя для общественно-полезного продукта в конце месяца, в этом мае дела не шли, а вешались, обрушивая на голову фальшбалки, решил наколдовать у порога письма раньше обычного. Встреча в трактире «Бэкон и свинина», старинном монрепо по меркам их, существовало до рытья катакомб и до, однофамилец второй «Органон». Агент, по основной профессии, надуманное призванье, конопатил для наследников щели династий, чертил и разукрашивал генеалогические, в процессе этих копаний в семейных крамолах и инцестах, выуживал для Готлиба сведенья о том или ином, и вещице или возможном месте в пространстве-вампуке и времени-агрегации. Отягощаться поисками и восстанавливать как там всё раньше любил больше чем ауратус ауратус аквариумное стекло, но меньше чем земля – притягивать предметы. Просидел на скамье до начала седьмого, почти не двигаясь и не меняя, запер внутреннюю, наружную, фенестр, хвала архитектурным просчётам, не, позвякивая треншальтерами от всей жизни, в тратторию. Агент поджидал, сидя в углу за пустым, принципиально не выворачивая карманы в таких. Кивнул трактирщику, расшифровывалось приветствие и обыкновенная надобность, подсел к знакомцу. Делал я тут заказ для одной дамы (от Каролины Ансбахской до Фанни Каплан), случайно наткнулся на связь с семьёй, давно терзавшей мозжечок. Благодаря этой даме смог получить доступ к материалам и узнать о том своём роде гораздо, почти достигнув лимфатического узла. Оказывается после Невшателей сделались и Замеками, чего я никак не мог, а, стало быть, и Вуковары тоже отсюда. Готлиб слушал болтовню не перебивая, убеждая себя, принимает людей такими, сами неосознанно преподносят. Тоже под властью сильнейшего увлечения нашариванием, не имел склонности и потребности выговариваться, рассказывать наиболее невероятное. Да и всё всегда вероятно. И столько самоубийц, столько неизвестных людей, да, теперь я стал понимать, всё не так христоматийно. И все зачинают детей в позднем и живут до девяноста и больше. Ксения Вуковар состояла в связи с этим Елисеем Старокитежским, основавшим самый большой странноприимный дом и приняв в него самого себя. Князь Иордани в шестнадцатом, вот он-то тебе и. Если б не Ксения и Китеж, нам бы перепали только христопереиначивания, которых и так жопой жри, однако они, как ни странно, разделяли для кого он муж, а для кого отец, от этой ясности ненавидели ещё более люто, всё передали по персоналиям и через триста с гаком, и теперь ты этого Елисея вполне можешь. Да было бы что, а я-то не подведу. Есть и даже больше чем ты сможешь унести, так я думаю. Тогда найму телегу или туда не доедет? Доедет, намекаю на Иордань. Далековато. Обиженно вскинулся. Ну, Иордань так Иордань, а где же там именно? Сперва про Елисея, а где именно своей башкой допрешь, мне ещё растягивать лица в кленовые листы.

Поскольку, когда разговор про самое (психоанализ как он есть до своего изобретения) и не мог слышать собеседника Гримо, от молчавшего живого манекена толку как от упоминания листа салата в периодических изданиях, не зная к кому взывать, возделся, поморщившись от в оных, метнулся вперёд, назад, сам не понял как подле двери в будку и, обнаружив в поверхности, составляла сама и бардовые вокруг, несколько рифтов, в пояснице, глазом к одной из, пошире, немедленно навлекая незримый гнев эмансипанток и законных притворянтов. Внутри зажжено газовое за, как видно, платил Джон Рокфеллер, звонящий разбирал пагинации в прикандаленной к барышнясоедините книге, этот, не являвшийся электрическим, мог только с одним, в его свете узрел контрафорсившего спиной, слушая раздававшиеся из притороченного к наушника, одесную в задумчивости на стене будки невидимые явные и неявные приписывания. Стал разбирать как взбредёт в голову. Сумел про немые мельпомены, представления заставляли смотреть, тридцать лет не отдавал долга матери, никогда не поднимал пьяных из снега, в молодости воровал на базаре, в трудных обстоятельствах всегда предоставлял говорить другому, иногда прикидываясь слабоумным, сжёг два стога фуража для одомашненного подвида дикого двурога, прилюдно обругивал свою тень за, за ним ходит, плевал в лицо тому, заговаривал с ним о ссылке Овидия, ночью подпиливал оси колесницам, не отвечал на письма брату, один раз случайно, не вполне, отравил колодец и никому об этом не, однажды предложили ножны отделанные человеческим кордуаном, взял. Изобразив последнее остановился, поражённый натурой предположительного Сатрапа Арголидского, начал знаковать только через несколько долгих; о Северине Антиохийском. Во время странствий приветствовал каждого встречного, однажды отчищал от перьев изгнанного народом бургомистра, не срывал листьев и трав, в ответ на оскорбления только пронзал взглядом, не доносил на шельм, крали у него книги или кости, всегда уступал место в повозке, даже если у самого сильно болели, не чурался склоняться над чумными, если кто был неприятен, всё равно беседовал с ним любезно, предпочитал работу праздности, однажды предложил обедневшему кузнецу свою спину вместо наковальни. Стократ разобрал, невпроворт не сумел. Добро нежащееся в перинах и патрулирующее зло, хартию, армия Сатрапа отдирала от забора, опавшие в последний раз лёгкие Сатрапа и преображение Северина в экспонат собственного владения. Барыш со сдачи хартии в аренду имеет хартофилакс. Услыхав про хартофилакса перестал вычерчивать, на сей надолго. Издёргался, понимая, пропускает самое. Рука взметнулась к стене. Уставьте носы в карту. Один побродяжка случайно набрёл на долину Печали и что-то там запомнил от идола древлян до закопанного кентавра. Гримо надлежит завтра весь день дома, дождаться… Чего именно-именно, прошляпил, могло нечто от высланной в XVI-м и потерявшейся между двух почтовых систем индульгенции до прохождения по Садовой войск Эмилио Агинальдо-и-Фами, кстати, вскоре всё. Стал с головы наушник, устраивать с рожком в сложившуюся систему отношений, Готлиб успел в несколько достигнуть чапараля, остаться незамеченным и многое знать. Вышел из будки, осторожно прикрыл, в задумчивости к воротам парка, как будто не в губернскую улицу, а в долину Еннома. Минование квартала, вход во двор и поступление на поверхность старой растрескавшейся, отдельным входом в жилище над заведением. Со стороны улицы на кожаных петлях битая ветрами и дождями трактирная: «Бэкон и свинина». Кружало, помещавшееся в доме, не имело срока давности, никто не мог припомнить по чьей лицензии и многие смыслы бэконосвинины. Явившись в свою, нанимаемую уже много лет, над трактирной залой, снял с головы парик, над медной шайбой с грязным жавелем смыл с лица грим и в одежде улёгся на узкий подле полукруглого окна. Проник в подушку, подушка проникла в него, немедленно начав наблюдать череду переходящих один в другой снов, могли не забыться и до первого заседания второго трибунала Страшного ландгерихта. Наблюдал за, афритом, звали Станислав Гаштольд, уд раскачивается как маятник, в считалке учитывается скверно освещённая зала, чадящие факелы на стенах, сквозняк, тревожит их пламя, тени двух людей, посреди помещения, длинный стол, низкорослый кустодий в грязном фартуке, из патл свиное рыло, подлеток, по-господски, зелёный бархатный камзол, шелковая сорочка с жабо и пышными манжетами и серые чулки, в башмаки с пряжками в прихорашивается чернь. Говори, Архисвин, пока не на детской дыбе, отрок, это слуги, да, слуги? О чём вы бакланите, молодой господин? Я не умею понять. Сейчас сумеешь, я лишаю тебя отрубей на сутки. Твоя дьявольская месса с картой. Как ты отгадываешь её? Так я и сказал, это ведь окаянный фокус. Так я и спрашиваю тебя, в чём здесь фокус? Сначала придумай сам как завлекать народ, а потом выкладывай оппонента кверху брюхом. Попробуй, посодержи пивную хоть день, тебе все пряжки заплюют. Налоги растут, а люди нищают. Гаштольд вниз и попытался вселиться в мальчика. Подправь свои дела, да не дури народ. Лучше вари доброе пиво, да подавай к нему закуски, сопровождалось выбросом кошелька. Сон оборвался и до утра петухов почивал без, совершенно момент, из Гаштольда в другого. Разбужен гнюсами феба и птичьей сарабандой на крыше. Вставал с рассветом и ложился с закатом из большой нелюбви к темноте, вампирам, любого рода летающим криптидамвспышкам в темноте и призраку жены. Поднялся с лежака, потянулся без сладости и принялся в окно, на улицу в лице редких в рань прохожих, не питая ничего кроме лёгкого амфиболического безразличия. Дворник вяло метлой по брусчатке стараясь сберечь больше мусора для инспекции, старосветская барышня с бидоном и в платке, вверх по улице, за ней, как играла им на поршнёвке, стая дворняг, на другой стороне против дома коляска с откинутым, подозрительный шпикочеловек в клетчатом и очках с тёмными пехштейнами, делая, декламирует в себя сплетницу, вылитый частный (любопытно где тогда прячется его), насторожился и подумал, не из лечебницы ли прибыл. В дверь постучали. Гримо несказанно, гости не баловали, если не считать гостем разбитного паренька, представился скукой и сказал, ошибся эпохой и его знакомец живал в двести восемьдесят назад и исключая достопамятного, недавно случился словесный перепихон, а, надо сказать, при той жизни, вёл, всякая беседа не с собой увлекала, можно было из описанного выше. Здесь нечем поживиться, уходите, громко живой манекен и дверь распахнулась. На пороге та самая помесь курьера Локи и кашмирского террориста. Любопытный гость наносит повторный визит. Звали, как помнится, Готлиб. Чтоб вам аромат кофея в нос залетел, мсье Гримо. Не случилось ли по моей вине побудки? Да вон вы уже и в уличном, небось за прессой спускались? Раненько вы, тиражи ещё не поступили. Того, не разделяет уличное и домашнее и всегда ходит, предположить не умел, живой манекен почти не источал запаха, в комнате не затхлости, сам не привык думать о всяких пустяках, анализируя впадал в меланхолический транс. Что, опять? Я, признаться, подумал, после того раза вы не придёте. Отчего это мне к вам не прийти? – ещё более Гримо изумился. Разве мог я не прийти, я же умею ходить. Как не прийти к человеку над трактиром, когда за окном бушует аллергическое разнотравье. Да ещё и такому выверенному создателем как вы (как мысли духовника Бастилии). Уже бывавший у меня источник поискового блуда, между пробормотал-подумал. Громко: вы, должно быть, явились на счёт хартии? Собираетесь задурить мне голову и сманить на поиски? Так её уже задурили. Вещей у меня нет. Пойду в чём есть. Стало быть идём? Идём, идём, задумчиво Готлиб, лихорадочно, как этот простак, пичуга, рохля и выводок несуразности предков, этак с ходу прознать, явился из-за хартии? Надо было этому морфологическому каталогу кратеров Луны-предку, взять и всё так, ещё облепить всё дело столькими потомками, высовываются из щелей, едва поглубже. Простой вопрос, не касающийся детей и далее: не мог он разве рисовать обыкновенными чернилами, что бы потом голову не пришлось ломать? Ну так идём, что ли? Или желаете что-то обговорить? А вы физиономию мазать не будете? Да на что? Мы разве собираемся где-то выступать, кроме как выступать в путь? А на что ты вчера так извазюкал? – мысленно Готлиб, вроде тоже подмостки под пятой не трещали. Может и будем, кто его знает, вы за антрепренёра, я за силача и престидижитатора. Здесь нет прилива и мы не кораблекрушение у берегов. Вы откуда узнали, что я к вам по интересу хартии? Потому что я чувствую, когда всё завертелось. У вас есть или нет булимическая карта? А я должен сообразить, в чём её логогриф. Я к этому вполне готов, имею и подготовку. О, позвольте поинтересоваться? О, оказывается, у нас в Солькурске проживает великое картографов, как бы не целая артель. Вот как? Предъявляйте, предъявляйте. Вы, ретивый картовед, поумерьте свои сияния. Пергамент, у одной вед… счёл, являть своё, Герды, будет не вполне, учитывая, им троим предстоит сглодать несколько железных хлебов, ссориться с маккиавеллиевской старухой может уже и стоило, но не при помощи неконтролируемого доноса. У одной пожилой леди, леди Герды, тоже имеет виды. А, та скверная ведьма в девичестве. Приниматься за уверения, никакая не ведьма, вполне приятная и милая дама, чересчур неатутентично. Ведьма, спорить не ввязался и глава иезуитского комитета диалектической казуистики. Заявлять вслух, пусть в отсутствии самой сквернавки, по крайней недальновидно. Да, так вот карта у леди Герды и сперва я бы хотел что бы мы отправились к ней, а потом уже по маршруту. Если конечно вы не исполняете и вам удастся постичь. С незнакомцами, же людьми малознакомыми, всегда предпочитал характеризующее уважение к ближним повседневностью до ломоты. Мало ли что у тех на уме и, главное, какие возможности. В рассмотрение подобие суждения, к любому незнакомому всегда с респектом, пока не доказал обратного, неудачно присев на корточки и невольно вывалив оснастку. Торговец древностями облизывал незнакомцев на расстоянии, следует судить рассматривая обстоятельства и вектор настроения, с квазиопаской, следствие её квазивежливостью, пока не понимал чего-то, записывал в свои тетради и списки клиентских пороков. И та и другая фальшивы, бамбуковый балисонг. Я согласен и к этой Герде, не бордель же у неё, в конце концов. Тогда представьте что я кожистый хвост, а вы слонёнок. Вышел на лестницу, вслед за ним Гримо, не бросив на многолетнее видевшее его соразмерно голым, плачущим и рукоблудящим, последнего. Садовая улица. Над головой о беконе и свинине скрипела «Бэкон и свинина». Пошли влево, оканчивался город (обрывом в глубине река Кур), начиналось предместье, не прямой орбитой, через зады винных цейхгаузов, чего-то петляя, к арестному дому у Московских ворот, от того вниз. Бок о бок, Готлиб как вздумается, нажимая ногами видимые только секретные комбинации, в целокупии, соблюдён порядок нажатия приводили к озарению Циолковского, Гримо с вниманием к мелочам, здесь кого-то хоронили и набросали, старался не потревожить, имел подозрения на связь топтания и невезения. Это шли в честь Винцаса Кудирки, Готлиб, наблюдая эквилибристику. Вы хотели сказать в память, вы же не идиот. И да и нет. А кто он был? Ставил всякие закорючки на нотном стане. Небось находились энтузиасты считать их как задумывалось. Не знаю, откровенно говоря, не слыхал. Хотя может и слышал, да не знал, что это его. День в права отцовства, потягиваясь и расталкивая локтями прошлое и будущее. Хорс в опалённой альпинистской амуниции медленно к кульминации, в участившихся деревьях щебетали и вспархивали, скрюченная бабка в плате и с клюкой гнала на водопой стадо замаскированных под коз кенгуру, уводя к простёршемуся по правую зелёному и обильному росой матту. Гримо за Готлибом молча, безропотно, не справляясь, далеко ли жительствует и сколь ещё долго будут плестись. Всё равно сколько, от Садовой, где стоял его до АПЗ-20, развёртывались поприща и требовалось, к тому, переходить мост. Готлиб не думая о нанятии какого-либо экипажа, с ног до головы охваченный о сказанной декларации, помышляя в ином свете. Чтение и познание затаённой субстанции делом не первостепенным. Любопытно, поначеркали два человеческих титана, волновала цена и сопутствующие достижению. Найти стоящего, желательно помешанного на всех этих высоких, из группы доктринального отклонения, псевдохристианской коллегии, псевдокультической традиции или гешталь-астрального ответвления, доказать ценность, возраст в папирусном реестре, подробности жизней приглашённых олимпийцев, обозначить, подписано после гонки-на-колесницах-в-переносном, если нет, состряпать квазиэтимемы, ламентации в реестре судейского фогта о плевке в лицо, статье в книге тайных расходов бургомистра, по одно и то же брутто в разные мира, в таком роде. Голова Гримо восхитительную жеоду, Готлиб в бериллоны (ртуть, тетросомата, мицраим, андрогин-ребис, красная тинктура, философское яйцо, панацея гирлянды, прочее), грудной период, язвил реестр покупателей, вычленить самого полоумного, надуть Герду, выпытать, на порцион какого ахондрида ставили на колени этих казуистических. Какие марвихер-казусы, когда сам, столько лет облепленный древностями, ни разу не слышал, если и слышал, настолько бормотание, успел позабыть, музыку Кудирки? Прелестница Герда с нетерпением поджидала, стоя на флютбете своей на атульгее АПЗ-20, похожая на спившегося и свалявшегося стража радужного моста. Её жизнь постепенно лишалась покоя.

Личные Каллимаха, собственный, как главы «Противостояния серости через оканье», в кокиле креста. Странный для цверга, никто не мог указывать, это частная собственность в частной собственности. Мерцающий палисандровый в более короткой вершине, почти касаясь. В двух концах перекладины по одной стигматической куруле, потеющие посетители. Во время консультаций-интриг предпочитал невидимым. Вошёл и поклонился. Сохранил седые, искусственные глаза, едва не касавшийся верхней губы обвислый, шляпы не. Брошен один пролетевший мимо, невыразительным головы на левое от, правое от. Об этом обыкновении среди посвящённых эрегированные слухи. Спорили о какой-то милости и какой-то немилости, состояли в зависимости от кресел, более вдумчивые нусы разобраться от чьего лица полагать. Прародитель домыслов тайны раскрывать не, термоядерной реакции, опровержения закона Кулона, каменоломен Рапа-Нуи. Не чужд таинственности, любил принапустить эребы. Так жилось с большим трепетом в мошонке. Занял указанное, ждать когда дозволение диалектить, открывать, если только не собираешься люминисцентную муху, не. Пришло в голову, не сам хочет невидимым, не желает видеть его алчного лица и похотливого взгляда. Говори, Коло… Достопочтенный, я пришёл произнести несколько банальностей об одном человеке, что, банальность первая: иногда является на опушку леса. Я бы посоветовал тебе задуматься над другим. Не гни верблюжий горб, достопочтенный. Ну хотя бы над, сколько я копчу небо по подземельям, не видал поблизости ни одного сапиенса. Но это не цверг и не престол, я точно выведал. Ну если и впрямь человек, стоит отнестись к нему с осторожностью, большею чем Исаак Ньютон к открытиям, но всё же меньшую чем такия. Я осторожен как предводитель мятежных берингийских сусликов. Видел его три, но ни разу не подошёл, это ли не дьявольская предусмотрительность. Это осторожно как предположение умника, хотя прямая беседа с ним, думаю, не очень бы обогатила твои уши макароноправдой. А почему следует быть уж таким осторожным с человеком, они что, хозяева своей плоти? Ну раз уж он прибрёл сюда, то осознанно пошёл на, обстоятельства потребуют от него сноровки. Пришлось о многом осведомиться. Я точно знаю, фабрика видна из Солькурска с Лысой горы и с холма с северной стороны, Коловрат, так что же он вызнавал? Из взгляда не построить мост для гавноступов, а в лесу не устроить толковый променад. Достопочтенный, решусь спросить… Не стоит сотрясать воздух, вы же все должны думать, что я почти читаю мысли. Ясно как день, ты ещё стакнешься с ним и будешь вовлечён в противоположность тому, задумал сам. Как он может знать это, если я не исповедовался в рупор? А как знаю я? Ну вы, достопочтенный, всё ж таки живёте здесь и крутите свои… Вторгся в область неловкости, хорошо бы не дерзости, приумолк. Я бы посоветовал тебе исходить из, он не такой дуболом как ты. Но точно заговорит с тобой, как на круговом свидании. Может запутать, а может сам запутаться в твоих, если ты, конечно, расставляешь какие-то. А теперь ты должен наконец сесть в сертак, хотя бы для возобновления мозоли на жопе. Но вы же знаете, достопочтенный, всё, что я делаю, это революция в механистическом подходе. Молчание. Поднялся, вызнавальню в прошлое, совмещая захлёстывания с миркованием о своём всему и вся, долженствующему на благо делу.

Точно как литература, хотя шевелил не о ней (призвано подвести к очевидной, гласит, организованная словесность, главная из апатэ-полуистины, идущей на благо). Беря в рассмотрение эти терцовыкрики, повести от первого лица, ороманившиеся романы и скачущие как блохи новеллы, слагающие из себя величайшее изобретение совокупности когда либо населявших, литературу, уразумляешь, обыкновенное, необыкновенное враньё, обыкновенное по природе лжи, является в мире штукой обыкновенной, необыкновенное по устройству. Бесконечный горизонт, брульон, раштра с черным кончиком, в понятие любой радиант любого, вообразить, нерест фарисеев, страхи заложивших душу конклавов, радости прибитых к стенам изб староверов, разочарования труда, утехи горести, жажда невезения, мечты о гегемонии, рассветы на Марсе, страсти подземных вагонеток, остервенение миражей, надежды человеческих психей, длинные истории разрозненных семей, погрязших в окоянстве, умножающих Борджиа на Медичи, представляется возможным любое устройство и конструкцию, в духе Голдберга, управляющий всем или всеми управляемый, сопоставлять эмпирику с выкомурами, вытряхнуть из бочки тысячу сфинксоэнигм, высказываться на счёт любого волнующего и события, солгать про событие, присовокупив сотню, высказываться, бесконечность слов, бесконечность событий, бесконечность людей и того, им помстилось. Всё вместе, всё враньё, искусное или топорное, должно на благо. Должно это для теоретиков, просто идёт. Всякий сатирикопрозаик, ледащий или продувной (способность к частоте фразеологического стегания, ко мне пришла образность, нескончаемая придирчивость во взгляде на бумагу, осушение, сферический масштаб как самоцель фолио-кватро), с корван-харизмой, бездарный (таких не существует наряду с историями о положительных династиях), трудом мир и людей, населяющих, сложнее на одно или два, или три запутывания, что почти для всех лучше чем было. Набираются обороты, впрочем достаточно, попустобрёшил, о туманности дела. Экстрашаблонное, сознавать себя полноправным контура свечения, до момента таким балдированием угнетаться не, разве только когда решил проследить за одним околоточным-сладострастником, затерялся в коридорах борделя на неопределённое никем кроме хозяйки, из мандатёрок не исчезал секундомер. Только прознал о казусе, участвуют наследники и полипы династии, решил с ножом у горла справки самостоятельно. Для чего к неудовольствию моему и моему же удовольствию, покинуть, бухту, лес и фрегат (неизвестно что трюмазатасовано, уже несколько недель, только подобное соображения стукнуло в висок изнутри, силой шевеления притянуть к молу, всё тщетно, начинаю подозревать, посудина села на мель не по моей вине-желанию), на аудиенцию к своенравному до своепупия, сам думал, занимает высокое в эволюционной цепочке. На земле Димена осень, конец ноября. Не очень холодно, умеренная влажность, легко прогнозируемый сток талых, неявный перенос воздушных масс, экология искусство, на юге острова климат гораздо северного, как мне глядя из бурки совмещённой с башлыком, криптопапахи. Правил коляской пуская лошадь не быстрым, желая насладиться модусом с горной, вдоль побережья, продумать со сказанным инвариантом. В сторону Хобарта, около двенадцати километров. Бухты похожие на приплюснутые задницы, гигантские раки, видные на отмели с этакой, скалы в виде драконьих зубов с наростами хижин, много зелёного и синего, плохо скрытые озёра, неожиданное преобладание коричневого, бедные ромашковые поля, бурые деревянные сходни, обрушенные на разных этапах, высохшие водные пороги, округлые камни между залежами моха, несколько островов с клешнями, развалины фортов и береговых крепостей. Гунтер послушно вперёд, поводья из рук, прижав танкеткой, откинулся на мягкую брички. Купил в Лонсестоне в прошлом, переделал одну из кафизм, в сторону прядания, выше спинку, натолкав под седалище лечебных игл, смягчив обивку. Таким образом мог (не громко ли) с комфортом. В совершенном, неторопливо раздумывал, Гримо, о, всему предшествовало, отчего уволил магазин из жизни, Герда в то, предстала в предыдущих, в голове план одной из, ещё не зная, придёт на помощь фавн Асбурга, сугубо помстилось, литератор, от какого-то другого бога. За рассматриваемый год там и сям то одно, то другое, сути враз не оценить, придётся вернуться. Лови: Юхан Валер из Аурскога думал, изобрёл скрепку, подобные некоторое в Англии, но это призраки скрепок, никто не замечал и не изобретал. Боже-какой-пустяк, через пятьдесят изгиб Валера скрепит и станет для Норвегии единения, первобытных лыж, сплочения народа в труднейшие перестрелок и гауляйтерств. В Каталонии основан клуб по фиглярству со сферой из свиной, явит перспективы, в хтонизм миллионов, похлеще розенкрейцеров и эпигонов Зосимы Панополита. Из чрев матерей угодно вылезти четырём, могли заколошматить даже меня, сейчас не исполнилось и года (жалко закрылась «Северное самонаводящееся жало»), завоевания мира пером уже принято к рассмотрению (один ослепнет, другой покончит с, третий станет добиваться освобождения сына, от заразится смертельной, четвёртый вынужден будет всю вызнавать новости отечества из-за пределов). В Аргентине, в Соединённых Америки и двое в Российской империи, отчего по четвергам плачу и исхожу коммунистической дрожью. Не сразу к действительности, впереди шум, более всего выстрелы или несварение у великана. Дорога от побережья, проблески океана серебряными рыбками между деревьев. Должен показаться форт, через дорога, с запада защищал Хобарт. Не долее десяти минут впереди выцветший кирпич стен, как содом, отчётливо дуплеты не из маузера, не из фальконов, ближе. Беспрепятственно въехал через отворённые как и всегда, определил для себя добрый, вскоре вынужденный остановиться в заторе покинутых, обратился к проходившему сбиру с трёхлинейной С. И. Мосина. Что там за буги-вуги? Абел опять явился открывать, короткий без поворота головы в мою. Кивнул, уравновесил фонарный лошадью, стал путь на стены. Благодаря малым фортеции прошёл две узкие, оказался у самой толстой, выходящей на океан. На верхнем парапете собралось много, по большей части проезжий вроде меня (учитывая дальнейшее, страшно представить, за общество), чьи колымаги затор на площади. Обсценнили, потрясали куркулями в сторону воды, учтиво приподнимали шляпы, развёртывали лозунги, мочились со стены, обменивались реноме. Через два ряда блестевших от пота лысин, шевелюр и шляп разглядел два корабля Ост-Индской, не рейд в миле от острова. Одинаковые суда без точной, нечто среднее между лоцманскими и фрегатами. Не все-на-одно-торговые, в этом и есть их ошибка. Абел Янсзон Тасман приплыл открывать остров, в третий на памяти, если принять её за отзеркаленную вселенную. Громогласное «готовьсь!!!». Пацифисты на стене закрыли уши, артиллеристы пошире рот, предпочёл совместить. На нижнем боевом парапете дюжина солдат светочи к пушкам и грянул залп. Подумал, с залпом ничего нельзя, кроме грянуть, если ожидается в округе залп, непременно, не ударит и не раздастся. Желая прослыть нетривиальным с особинкой, поневоле рискуешь в академистах или даже в… ладно ну да. В галеасы проникло два или три. Махали белыми, ласкар на рангоуте силился на языке мановений, нас нельзя умолить и внизу раздалась команда. Предполагал, солдаты намеренно смещали (так больше шансов на дно не в одиночестве), с каждым прицел ближе к, имея намерения лишь. В случае особенного упорства, комендант именовал настырностью, пошли бы. Абел Тасман очень настырным пионером, понял, как понимал в отрочестве чтение. Пришлось провести в форте несколько до мглы, пока не развернули бушприты к своей лютьегастдыре. Благодаря неуступчивости капитана сильнее обычного, к удовольствию публики на стене. Из форта затемно, заночевать в Хобарте, продолжить агитпоход. Колдыхал за большим белым фургоном, хозяин подвесил два срубленных лантерна, спереди и сзади, делало другом, регулярно произносил ругательство на всю окрестность, громогласно, в такие предпочитал отставать. Досадная случайность (моя сбила и захромала) остановиться и сильно замешкаться на половине от человечества в обе стороны. Пропилеи форта заперты, не оставалось ничего, либо стремиться в Хобарт, либо на стезе, либо представить, я джокер в этой колоде, либо, используя удобный научить брабансона говорить «меня здесь нет». Пока силился заключить копыто между колен, мимо несколько кибиток, кто-то предложил, отказался, субтильно или на арго-ж, будучи централизован на своём. Удача на месте, странно скособочена. Тут побрали дьяволы, коих, сколько успел, было трое.