Мхитар Спарапет

— Мы свою надежду несем хоронить, Товма, — сказал глухим голосом Есаи шедшему рядом спутнику.

— Да, да! — простонал Товма. — Бек был нашей гордостью. Теперь осиротели!..

Колокольный перезвон, доносившийся из сел, расположенных в ущелье, становился все сильнее. Весь Сюник, Арцах, все селенья и деревни страны в этот час оплакивали свою невозвратимую потерю.

Процессию замыкала пехота. Воины шли с непокрытыми головами, медленным шагом, они вели под уздцы двенадцать черных коней, на седлах которых были сложены одежда, оружие, щит, кольчуга и тот меч, который стал символом воинской доблести Бека и великих ратных дел. Каждого коня, держась за его стремена с правой и с левой стороны, вели два воина в черной одежде, с обнаженной грудью. Четыре сотника на красных бархатных подушках несли купельный крест Давид-Бека, перстень, подаренный католикосом Гандзасара, ленты и рыцарские регалии, полученные от грузинских царей за воинские заслуги.

Среди воинов, ведших коней, находились также ученики Нагаша и Агарон. Роскошь похоронной процессии наполнила сердце юного Агарона страхом. Все было настолько величественно, что он время от времени невольно крестился.

Громче всех раздавался душераздирающий плач Зарманд. Она неистово била обеими руками по своему окровавленному лицу, по голове. Раздирали себе лица и сопровождающие ее крестьянки. От их безудержных воплей и криков, многократно повторяющихся громким эхом, гремело ущелье. Казалось, вместе с ними скорбит вся горная страна, одетая в увядшие цвета поздней осени.

Когда траурная процессия вышла из ущелья и достигла небольшой равнины, Зарманд и окружавшие ее плакальщицы вдруг распустили свои длинные полотняные пояса и, выйдя вперед, затеяли странную пляску. Они делали какие-то безумные движения, раздирали груди, били себя по голове и истошно кричали:

Исторгни пламя, Арамазд, Кровь жертвы твоей прими к сердцу.

К ним присоединились десятки крестьянок ближних деревень. Рыдания, неистовый пляс и вопли огромной толпы женщин ошеломили всех. Даже пожилые крестьяне и воины оцепенели от ужаса. Женщины кружились как вихрь, беспрестанно били себя в грудь, царапали лица и повторяли охрипшими голосами:

Дэв Арамазд, Безумный Арамазд!..

Ужас охватил всех. Испуганное духовенство прекратило свои псалмы. Монахи, растерявшись, не знали, что предпринять. Смятение охватило и епископов.

— Язычники! — гневно взревел епископ Оваким и, подняв посох, подошел к Мхитару. — Видишь? — укоризненно спросил он.

— Успокойся, преосвященный, — ответил тихо Мхитар.

— Язычник подымает голову, а я должен умолкнуть и терпеть? — разгневался старец.

— Но сейчас не время размахивать посохом над язычниками, преосвященный, будь благоразумен, сделай вид, что не замечаешь. И пусть каждый по-своему почтит память усопшего.

Старец в бессилии умолк. От бешенства у него нервно тряслась борода. Тем временем женщины, взявшись за руки, продолжали траурную пляску, выражая свою великую скорбь. Религиозный экстаз плакальщиц вскоре заразил и мужчин. Сначала крестьяне, затем многие из воинов, среди которых были Цатур, Семеон, Вецки Маргар, выскочили из рядов и, ворвавшись в кольцо женщин, пустились в языческий пляс. Они выражали свою скорбь еще более дикими криками и движениями. Они рычали, как взбешенные быки, хватая руками землю, посыпали себе головы, рвали бороды, били камнями в грудь. Окровавленные, они бросались на землю перед гробом и, снова посыпая землей головы, кричали:

Бери, бери плату за кровь, Черный Арамазд, дэв Арамазд!..

Этот ужасный языческий обычай траурного шествия, к счастью, длился недолго. Монахи уже готовились напасть на нарушителей церковного обряда. И Мхитар уже был бессилен сдержать гнев епископа Овакима, который, размахивая посохом, кричал:

— Гоните лукавого… Язычник снова поднял голову. Проклятый бес, преследуйте его…

Закончив свой обряд, язычники, окровавленные, изодранные, тяжело дыша и испуская стоны, вновь присоединились к шествию. Никто из них не вытирал кровь с лица и груди, не стряхивал грязь с одежды. И их все еще горящие от экстаза глаза и омытые кровью лица внушали ужас. Умолк и Оваким. Священники начали заупокойную молитву Маштоца. Крестьяне смотрели со злорадством, ведь они уже совершили свой ритуал, от которого они были насильно отрешены уже многие столетия, но следы которого сохранялись еще в затерявшихся в скалах и темных лесах деревнях.

Солнце клонилось к закату, когда траурная процессия достигла Ваганаванка. Купол монастыря был наполовину разрушен. На уцелевшей части все еще высился медный крест, который собственноручно водрузил на храм в 1293 году епископ-летописец Степанос Орбелян.

В ограде монастыря стояли крестообразные надгробные камни на могилах царей Сюника. Трава вокруг них завяла. Земля осела, и многие из них покосились. Однако высеченные на них надписи, покрытые зеленым слоем мха, сохранились.

У могилы царя Смбата была вырыта яма, которая должна была принять останки Давид-Бека — великого создателя новой государственности армян. Два могильщика-крестьянина стояли с лопатами в руках возле горки черной земли и печально смотрели на вырытую ими яму. Недалеко от ямы рос куст шиповника, на хилых ветках которого сохранилось лишь несколько зеленых листьев.

Разноголосый хор священников и иноков еще раз пропел заупокойную Маштоца, затем несущие на руках гроб Давид-Бека остановились на паперти храма. Инок Мовсес громко произнес:

— «Отверзните мне врата!..»

Двери Ваганаванка медленно открылись, и процессия вошла в храм. Здесь у восточной стены, на месте сошествия, был приготовлен высокий, обитый черным бархатом постамент со ступенями. Бережные руки близких Беку военачальников и меликов опустили гроб. По обе стороны постамента стояли большие и малые серебряные подсвечники с зажженными восковыми свечами. На грудь усопшего положили старинное евангелие.

Отслужив панихиду, боевые соратники Бека вынесли гроб с его телом и поставили возле вырытой ямы. Скопившийся на отлоге горы и в примыкавших к храму ущельях народ в немом молчании следил за погребальной церемонией. Лучи осеннего солнца, постепенно прорвав серое облачное покрывало небес, озарили ярким светом разрушенный купол Ваганаванка, надгробные камни и серые ветви свисавшего над бездной инжирного дерева. Несколько лучей упало на застывшее, мраморное лицо Давид-Бека. Людям показалось, что навек закрытые глаза их любимца излучили свет.

Послышался глухой старческий голос епископа Овакима, совершающего похоронный обряд. Толпа с обнаженными головами плотно окружила могилу, раздался истерический плач женщин.

— Горе нам, братья, великое горе. Неужели мы отдадим земле нашу надежду и спасителя нашего? — неожиданно крикнул спарапет и повалился наземь к гробу…

Когда он встал, лицо его было грозно. Подняв высоко голову, он громовым, решительным голосом произнес:

— Клянемся перед твоим святым прахом, звезда нашей судьбы Давид-Бек, что до последнего нашего дыхания будем бороться за спасение страны нашей. Клянемся!..

— Клянемся!.. — воскликнули все, и ущелье загремело от десятков тысяч голосов.

— Что ни один чужестранец не приблизится к твоей святой для нас могиле, Давид! Клянемся!

— Клянемся!..

Гроб опустили в яму.

Раздался пушечный залп из Алидзора. Вслед за ним еще один прощальный залп дал стрелковый полк. Епископ Оваким освятил землю могилы и накрест посыпал ею гроб. Все знамена склонились. Печально звучали псалмы.

Ушел в небытие Давид-Бек. Ушел, выполнив великую клятву. Он открыл своему народу дорогу к свободе. Ушел с надеждой в душе, что наслаждающаяся плодами независимости и мира частичка армян и преданные общему делу и исполненные единой воли военачальники и мелики продолжат и завершат его дело.