Мхитар Спарапет

— Эй, люди, придержите собак! — подал голос Есаи.

Кто-то прикрикнул на взбесившихся собак и открыл дверь ограды свинарника. Всадники въехали. Свиньи, сбившись в кучу, толпились вокруг маленького сарайчика. Бородатый мужчина запалил факел.

— Кто вы? — спросил он не без тревоги.

— Служилые люди, — ответил Есаи. — Может, ты знаешь меня? Я ваш односельчанин, сотник Есаи. Не приходилось слышать?

— Ну как же это не приходилось? — словно оцепенел факелоносец. — Как же, брат Есаи… Тэр сотник! В такую-то иудину ночь, в такой ливень пожаловал к нам!.. Верно, важное дело привело? — Он подошел, поздоровался. — Я Мартирос, тэр сотник. Не помнишь небось?

— Какого рода будешь?

— Арчанц [41] я! Мартирос Арчанц!

— Ну как же, как же!.. — весело заулыбался Есаи. — Это ведь у твоего деда все, что было на нем, стянул медведь?

— Да, и с того самого дня нас прозывают Арчанц.

— Ну, здравствуй. Рад с тобой свидеться, Мартирос. Помоги, мы промокли, как мыши, угодившие в кувшин с таном [42] .

Коней поставили под навес. Вошли в хижину-времянку, сооруженную из нетесаных каменных глыб. Обстановки в ней не было никакой. У стены на медвежьих шкурах лежали двое. Они проснулись от шума, потерли кулаками сонные глаза. Есаи похлопал одного по спине.

41

Арч — медведь.

42

Тан — сыворотка.

— Эй, Голодный Азария, ты все еще жив? — прокричал Есаи на ухо разбуженному человеку и засмеялся. — И теперь ешь сырую зайчатину?

— Боже правый! Да это никак наш Есаи?

— Именно он и есть! — Есаи поцеловал Азарию в колючие усы.

Другой был гусан Етум. Худой, с клинышком редкой бороденки. Заспанный, он недовольно поморщился и про себя подумал: «Заставят петь, черти. Не дадут человеку передохнуть».

Со двора вошли люди, что занимались с конями.

— Затопите тонир, — попросил сотник, — мы насквозь промокли и два дня не ели горячего.

Свинари запалили огонь в маленьком тонире, что был тут же, в самой середине помещения.

— Эге, и Етум здесь! Веселую же ночку мы проведем! — воскликнул Цатур, узнав гусана. — Откуда ты родом, пиликающий брат?

— Из Хндзореска, — ответил гусан. — Я шел в Мегри. Ночь настигла в пути. Спасибо, добрые люди приютили.

— Из Хндзореска, говоришь? — Цатур пододвинулся поближе к пламени, что подымалось из тонира. — Я слыхал, в вашем селе ослепляют третьего сына в семье, чтобы сделать его гусаном. Так ли это?

— Простит тебя господь, брат воин! — с обидой сказал Етум. — Сущая ересь. Разве может христианин совершить такое? В нашем селе, правда, много гусанов. Больше ста человек. Не от хорошей жизни люди идут бродяжить.

— А много таких, что задом открывают дверь?

— Зря глумишься. Где сейчас нет нищих?

Есаи протянул Мартиросу серебра:

— Бери, зарежь нам за то поросенка.

Мартирос почесал волосатый затылок:

— Но как же, Есаи? Для тебя, и вдруг за деньги?..

— Старую собаку не учат, бери! — настоял Есаи. — Ты гол как сокол, я это знаю. А завтра твой хозяин заберет у тебя за поросенка сына. Ну, бери же!

Вскоре поросенок, уже выпотрошенный, висел вниз головой над тониром. Зашипело сало, и все вокруг наполнилось запахом жареного мяса. Заскулили собаки у дверей. Гусан Етум шумно глотнул слюну: уж очень аппетит разыгрался. Мартирос вертел поросенка, а сам разговаривал:

— Ты ушел, брат Есаи, и как в воду канул. Мы уж думали, не увидим больше тебя. Слава богу, вернулся, и голова на плечах. Очень рады…

— А вам, крестьянам, как живется? — спросил Есаи.

— Благодарим, — не сразу ответил Мартирос. В голосе его послышалось скрытое недовольство. — Дай бог долгой жизни Давид-Беку и Мхитару тоже: избавились мы от персов… Теперь можно бы свободно дышать… Да, говорят, турки?.. А, Есаи? Ты там поближе к Беку и спарапету, что скажешь?

— Слышен лай! — мрачно проговорил Есаи. — Как знать, может, и начнется война. Да только не горюйте, мы к ней готовы.

— Да, родные, будьте готовы. Не дай бог снова попасть в лапы волков.

— Бог милостив, — вздохнул Есаи, — он судья праведный: одной рукой наказывает нас, а другой, по своему милосердию, помогает.

— Да будет нам благословение божье… — прошамкал гусан. — Не разверзнется над нашей страной чаша небесного гнева.

Поросенок тем временем изжарился. В румяные его бока вонзили небольшие деревянные вилы и вытянули из тонира. Свинари насыпали на плетенный из веток шиповника поднос соли, нарезали просяного хлеба. Все вынули свои ножи и приготовились. Есаи толкнул локтем Семеона. Тот извлек из хурджина небольшой бурдючок и три деревянные кружки. Сотник разлил по чашам тутовую водку и роздал свинарям. Гусан пить отказался.

— Видно, нет у тебя горя, Етум, — запихивая в рот большой кусок мяса, промолвил Цатур, — заливать нечего.

— Какое уж там нет! Если бы я насыпал свои горести в Аракс, река запрудилась бы, — покачал головой гусан. — Есть ли на свете хоть один армянин без горя на душе?

— Ладно, не сердись! — воскликнул Семеон. — Лучше спой нам. А то сидишь тут, не пьешь и не поёшь. Какому же черту ты брат?

— Дай ему сначала наесться досыта, а уж тогда и споет, — вмешался Есаи.

Насытился гусан быстрее других. Вынул он из суконного мешка саз, для пробы ударил несколько раз по струнам и запел. При слабом свете огня лицо его казалось медным, под пучками густых, лохматых бровей не было видно глаз, белые зубы сверкали.

Вай, мы саман в пасти ветра, о! Пленники в пасти неверных, о!..

Пел он тихо. Бередил сердце. Кусок мяса застрял в горле у Есаи. Вспомнились дороги на чужбине, топтание у чужих порогов… И он ведь когда-то пел эту песню.

У Семеона увлажнились глаза. Цатур поспешно проглотил кусок. Только Вецки Маргар и свинари спокойно внимали песне.

Саз Етума пищал, как больной ребенок. Выпили еще по чарке. Есаи хватил свою залпом. Водка обожгла горло и вместе с песней зазвенела в жилах. Он с грустью взглянул на гусана — всего год назад и сам был вот так же гол как сокол. Кафтан у Етума истрепан, грудь нараспашку, лапти на ногах истлели и чудом держались на кривых пальцах. Гусан встряхнул седой головой и словно бы зарыдал, как плакальщица-старуха:

Взяли в плен молодым — дживаном, Мир объят горем, Реки пенятся кровью, Да какой кровью! Горе нашей стране, Из сердца ее льется кровь…

Так печально Етум еще никогда не пел. Цатур, отвергающий все грустное, любитель кутежей и бражничества, вдруг зарыдал как дитя. Высокие плечи Семеона дернулись. Вецки Маргар поднес руки к глазам. У Есаи тоже защемило сердце: какое-то тепло разлилось внутри, потом вдруг, как от боли, резко вздернулась голова, и все в его глазах окрасилось кровавым цветом. Есаи вскочил на ноги и крикнул гусану:

— Довольно, старый филин! Довольно петь о крови. Замолчи, ты сжигаешь мне сердце!

Увлеченный своим пением гусан — то ли не понял его, а может, сделал вид, что не понял, — продолжал:

Горе нашей стране…

— Прекрати! — прогремел Есаи и сорвал саз с груди гусана.

— Горе! Мой саз! Отдай, тэр сотник! — протянул свои голые руки гусан. — Не отнимай у меня хлеб, ради бога, тэр сотник, не оставь моих детей голодными!..

Он зарыдал.