Мхитар Спарапет

— А я возьму того дешевле! — перекрывал другой голос.

Торговец шербетом тянул к купцу кружку:

— Отведай шербет. Вкусный, как райская вода, всего полкуруша за кружку. Не погнушайся, боголюбивый арбаб.

В эти дни в Тавризе на улицах, на базарах, во дворах мечетей было особенно многолюдно. Сюда съехались беженцы из далекого Шираза, Исфагана, Фахрабада.

— Мир Махмуд сдирает шкуры с шиитов и делает из них бурдюки! — стонали несчастные. — Молитесь аллаху, верующие шииты, молитесь, чтобы сохранил вас, избавил от адского племени!

— Эй, дети аллаха, спасайтесь! — кричал какой-то юродивый. — Турки-сунниты идут на нас, они воздвигнут горы из наших голов, а тела бросят на съедение собакам!

— О аллах! — стенали в народе. — О аллах!

Персия горела в огне. Люди не знали, что ждет их завтра. Страна полнилась слухами. Говорили всякое. И все сводилось к одному: беды правоверных от греховности христиан. В запале кто-нибудь вскрикивал:

— Перебьем всех христиан!

И возбужденная толпа бросалась к армянскому кварталу. Но там уже не оставалось ни одного армянина, все ушли за Аракс. Толпа крошила и без того разрушенные дома, набрасывалась на церкви, но не могла снести их…

Только с наступлением темноты терзаемый тревогой и голодом город забывался коротким сном. А утром тут и там рассказывали о нападении воров: у кого-то они убили при ограблении родича, где-то перебили всех домочадцев, очистили до нитки дом. Говорили сначала шепотом, а потом вдруг снова распалялись и уже кричали:

— Это происки христиан! Гяуры — враги аллаха! Перебьем всех христиан и евреев! Помоги нам аллах!..

До лета было еще очень далеко, но в Тавризе днем уже основательно припекало. Окруженный высокими стенами шахский дворец оживал только к вечеру, когда вытягивались тени тополей и минаретов и голуби, дотоле прятавшиеся от жары под карнизами крыш, взлетали в небо и начинали свой хоровод над дворцом.

Совершив вечерний намаз, шах вместе со своими приближенными усаживался пировать. Рекой лилось вино. Вокруг порхали полуобнаженные юные танцовщицы, извиваясь под страстно-томительные звуки сазандара.

И наконец, зажав в объятии какую-нибудь из дев, шах удалялся с нею в свои покои.

И так было ежевечерне. Только по пятницам во дворце бывало непривычно тихо и скучно.

В этот день шах принимал ханов, прибывающих с просьбами и жалобами из ближних и дальних провинций, отдавал приказы, рассчитывался из оскудевшей казны за алжирские благовония и индийские драгоценности: гарем пожирал последние крохи некогда огромного богатства…

Было утро. После молитвы Тахмаз вошел в большой, светлый зеркальный зал, где его уже ждали ханы и военачальники. Это была тайная совещательная палата. Персияне называли ее «ухом шаха». Толстые стены зала и неусыпный страж, что всегда стоял за дверью, завешенной плотными венецианскими занавесами, помогали сохранить все поведанные здесь тайны.

Шах Тахмаз важно восседал в кресле. Ноги его еле касались серебристого ковра на полу: роста он среднего и довольно толст. Пальцы длинных волосатых рук не знают покоя, все что-то перебирают. Обвислые, рыхлые щеки чисто выбриты, из-под носа свисают длинные, заостренные усы. Характерные для рода Сефевидов пухлые, алые губы крепко сжаты. Зеленые, чуть раскосые монгольские глаза слегка прищурены.

Рано познавший разгул и тайные прелести дворцовой жизни, шах преждевременно обрюзг и состарился.

Неподалеку от шахского кресла сгрудились приближенные ханы. У казначея и надзирателя за налогоплатежами хана Мир Башира выражение лица очень кислое, а глазки сузились в щелочки. Тут же стоит Тахмаз Кули Надир хан. Этот бывший погонщик мулов вечно полон ненависти ко всем другим ханам, но внешне своей неприязни никому не показывает. Безмерно тщеславный, он считает себя первым ханом Персии.

Давно все было: афганцы вступили в Исфаган, а погонщик мулов собрал вдруг три тысячи башибузуков, отправился к бежавшему в Казвин Тахмазу, поступил к нему на службу и помог воцариться на престол. Тридцать пять лет Тахмаз Кули Надир хан ходил за мулами, убирал за ними навоз. И теперь даже ничто не помогало ему вытравить из тела запах конского пота: ни притирания и благовония, ни ежедневные омовения в бане, где по его повелению мойщики сдирали с него семь шкур…

Тут же стоял Искандер хан, длиннобородый высокий старец с гордой осанкой.

Он был знатен и почитаем: за долгую свою жизнь оказал не одну услугу шахам династии Сефевидов и потому пользовался расположением при дворе — по особому разрешению шаха Тахмаза только ему дозволялось носить при себе пистолет голландского производства.

Искандер хан презирал бывшего погонщика мулов, в жилах которого текла кровь простолюдина, еще и за то, что тот не знал ни одной касиды из корана. И сейчас старика мутило от соседства Тахмаз Кули Надир хана.

Люди уже знали, зачем они призваны, — ни одна весть не доходила до шаха, раньше чем не распространится по всему дворцу. Все молчали и ждали, пока заговорит шах Тахмаз. Но каждый имел свое суждение и ждал только случая высказать его.

Шах явно был во гневе. Он краем глаза оглядывал ханов, но разве догадаешься, о чем думают эти лисы. Сам аллах ничего бы не узнал, глядя на спокойное лицо Искандер хана, на угодливого Тахмаза Кули, на раздутого Мир Башира.

А деле вот в чем. В Тавриз прибыл гонец Давид-Бека. Привез письмо, в котором персиянам советуют принять руку помощи русского царя. «Торопись, шах, — пишет Давид-Бек, — пока стамбульская змея не обвилась вокруг твоей шеи». Стамбульская змея! Что верно, то верно! Уж она-то изольет весь свой яд в тело снедаемой недугами Персии. Мудр Давид-Бек, он принял русскую помощь, с честью принял царских посланцев. Но как быть шаху? Англичане требуют от него совсем иного.

Царь Петр привел в Каспийское море большой флот и своей мощью вызвал страх у турецкого султана. Это заставило англичан, французов и морских крыс голландцев прибегнуть к проискам против Петра. Шах Тахмаз все знает и понимает. Гяуры-европейцы вперегонки кидаются лобызать кровавые ступни султана. Они готовы продать жен своих, но не допустят, чтобы урусы получили доступ к восточным рынкам. А потому науськивают турецкого султана на русских. Послы европейцев приходят в бешенство оттого, что русские суда находятся в Реште.

Неделю назад на приеме у шаха побывал английский посол.

Этот всегда наглый, сухопарый, довольно красивый человек уже в приемной выражал бурное неудовольствие тем, что в шахской бане не нашлось испанского мыла и армянского вина, что слуга-персиянин почистил его ботинки не алжирским маслом, а козьим салом. А когда его пригласили к шаху, он даже головы не склонил перед Тахмазом и без должного почтения заговорил первым:

— Я слыхал, будто ты, шах, намерен послать человека к стопам русского царя, просить, чтобы вместе с войском своим пришел он в страну твоего отца? — Англичанин особо подчеркнул слова «твоего отца», и это неприятно кольнуло шаха. — Европа не простит тебе этого, — продолжал посол. — Пока не поздно, откажись от гибельного пути, не то потеряешь свой трон. Едва царь Петр ступит ногою в Персию, султанское двухсоттысячное войско двинется на тебя! У султана есть английские суда, французские пушки и голландское огнестрельное оружие. Вам не справиться с ним. Итак, выбирай: либо Петр и потеря трона, либо отказ от помощи русских, и владеть тебе тогда троном отцовым до конца дней своих.