Мхитар Спарапет

— Не угодно ли досточтимому Искандер хану, чтобы я послал Давид-Беку и свою корону? — завопил шах.

Искандер хан поклонился, но не унялся.

— Если урусы считаются с армянами, стоит ли нам пренебрегать ими? — сказал он.

— Я скорее открою ворота Тавриза перед всеми султанскими пашами, вместе взятыми, чем позволю хоть одному урусу или армянину ногой ступить на этот берег Аракса! — На толстых губах шаха появилась пена. Он исступленно визжал: — Я не хочу слышать об этих гяурах. Насытить султанских воинов надо в Армении и в Грузии, а турок следует натравить на урусов! Понимаете вы это или нет? Меч султана должен вонзиться в урусов, армян и грузин! Идите и обдумайте, чем мы можем смягчить гневное сердце султана и удержать его подальше от нашего трона. Идите!

Ханы поклонились, попятились назад и вышли.

Разбитые надежды

В объединенном войске ждали царя Петра. Большие и малые толпы людей из Армении и из Грузии каждый день валом валили в лагерь. Шли со священниками, с зурначами. Несли с собой вино и разную снедь: все для воинов — угощали щедро.

Пришельцы оставались в лагере по целым дням.

Они тоже ждали прибытия государя императора.

И хотя интенданты клятвенно заверяли военачальников, что запасы вина, мол, давно иссякли, добрая половина всего воинства изо дня в день предавалась разгулу. Начались беспорядки, и тогда под страхом смертной казни было запрещено приносить в лагерь вино. Но это не помогло. Десятники тайком ночами высылали отряды всадников в сторону Тайка и Гардмана. Крестьяне охотно давали посланцам бурдюки с вином и кизиловой водкой и наказывали пить за долголетие христианского царя Петра. При этом они иной раз и платы никакой не брали за вино.

Чтобы унять войско, не дать ему вконец разложиться в бездействии, полководцы трех армий решили занять солдат делом. Надумали привести в порядок окрестные мосты и дороги, очистить родники и колодцы. Однако и это тоже не помогло. Десятками свозили после работы на конях и на арбах пьяных воинов. Товарищи прятали их от военачальников. Прикладывали непутевым примочки ко лбу или вовсе окунали их в холодные воды ручья. Иных били, заставляли убирать лагерную территорию и ссыпать нечистоты в реку.

А тем временем поползли слухи: «Зря, мол, ждете царя — Петр покинул Дербент и отправился в свою страну».

Начальство пресекало все подобные разговоры. За распространение слухов учинялась жестокая расправа, и на время люди примолкли. Но скоро снова заговорили. Все попытки установить, кто же именно был источником этих слухов, ни к чему не приводили. Одни утверждали, что все пошло от распутниц, которых воины как-то ночью завели в лагерь. Другие говорили, что слух пошел от двух дервишей, забредших в эти края с лезгинских гор. Они, мол, своими глазами видали на выезде из Дербента золотую карету и в ней приметно высокую фигуру царя.

Многие поверили. Но в войско пришли священники с крестами и евангелиями и муллы с коранами и очень скоро успокоили легковерных.

Еще раз прочли письмо князя Долгорукова. Войско утихомирилось.

Был субботний день. В лагере царило спокойствие. Иные после обеда расположились на отдых в тени шатров. Другие стирали в речке свое белье. Кони лениво жевали овес и то и дело помахивали хвостами, отгоняя роившихся над ними оводов.

Воздух был какой-то тяжелый, неподвижный. Со стороны Куры на лагерь надвигались тучи комаров.

Есаи только что вернулся от грузина, тоже сотника, и, полуприкрыв глаза, подремывал, склонивши голову на скатанную бурку. Они недавно побратались и по этому случаю втайне от чужих глаз изрядно выпили. Вино играло в жилах и не давало уснуть. Перед глазами у Есаи стояли две юные одалиски, те, что были у грузина. Совсем девчушки, молоко на губах не обсохло. А как они целовали, эти чертовы дочери!.. Вся душа изныла… Грузин тайком провел их к себе — спрятал под буркой.

Поди кто узнай, что ночь сотники проведут не одни. Да простит им господь!

С берега приплелся Вецки Маргар. На голом его плече перекинуты отстиранные рубахи — своя и сотника. По пояс голый, в одних штанах — и те до колен мокрые, — он кинул рубахи на веревки, которыми были закреплены шатры, опустился на корточки и тихо подобрался к сотнику. Тревожно оглядевшись вокруг, коснулся плеча Есаи и прошептал:

— Ты спишь?

— Нет. Чего тебе? — зло буркнул сотник, недовольный тем, что оборвалось приятное видение.

— Из Тифлиса коробейники пришли. Иголки, нитки и всякую всячину продают… Говорят, что… Ну опять то же самое говорят… Вроде бы русский царь подался восвояси…

Сотник рукою, пахнущей конским потом, зажал рот Вецки Маргару.

— Язык вырву! — пригрозил он, сверкнув глазами, и посмотрел вокруг.

Никто не подслушивал. Сотник тряхнул Маргара за плечи и сказал:

— Ты, верно, пьян!

— Вынь саблю, режь мне язык, — заскрипел зубами Вецки Маргар, — только я слыхал это своими ушами. И не я один. Азербайджанцы и грузины тоже слыхали. Хотели придушить торгаша. Но он взмолился и поклялся, что весь Тифлис только о том и говорит, как Петр уехал из Дербента.

Есаи внутренне дрогнул. Не в первый раз уже слышит он об этом. У неправды нет сорокового дня [48] — сболтнули бы раз, на том и делу конец. А слух все ползет и ползет. Не иначе, что-то есть.

Густые черные брови сотника изогнулись дугой и сделались еще темнее. Раньше он не верил, считал: злые языки болтают. Но, видать, так оно и есть.

— Значит, обманул! — процедил Есаи.

Хотелось выть от злости, но нельзя, надо сдерживаться. Есаи чуть не задохнулся от боли и досады.

48

Сороковой день — день поминовения усопшего.

— Не дай бог, не дай бог! — замахал руками Вецки Маргар.

Сотник рывком поднялся, застегнул кафтан, надел оружие и пошел искать спарапета.

Проходя мимо грузинских воинов, он заметил, что и они шепчутся. Сердце будто оборвалось. Грузины примолкли.

«А ведь правда, правда!» — снова и снова с ужасом думал сотник.

Стоявший у отцовского шатра Агарон сказал, что минуту назад спарапет отправился к царю Вахтангу.

Есаи насторожился.

— Есть н-новости? — спросил он, заикаясь.

— Три всадника прискакали из Тифлиса. Один армянин, другой грузин. И еще русский. Говорят, посол великого царя.

Есаи протяжно свистнул. Так он делал в пору, когда нищенствовал, если, бывало, ему отказывали в милостыне, а порой к тому же забрасывали комьями земли и камнями.

В большом шатре Вахтанга яблоку негде было упасть. Сам царь сидел на простом, ничем не украшенном троне. Рядом восседал католикос Есаи. Все остальные — Мхитар, Махмад хан, Ованес-Аван, грузинские князья и азербайджанские военачальники — полукружием стояли рядом.