Мифология советского космоса

В ряде фундаментальных работ изучались отношения между НАСА и популярной культурой. Политический ученый Говард Маккурди проанализировал связи между популярными концепциями исследования космоса и национальной космической политикой, сфокусировав внимание на том, как НАСА намеренно использовало миф о «границе неведомого» и утопические образы социального прогресса посредством техники, а также поощряло страхи перед советским превосходством в период холодной войны. После завершения проекта «Аполлон» космическая программа поменяла характер; она более не соответствовала массовым ожиданиям, унаследованным от предыдущей эры. Постепенное разочарование космической программой НАСА начиная с 1970-х годов можно проследить по расширявшемуся зазору между общественным мнением и реальностью космических полетов 57 . Теоретики культуры Марина Бенджамин, Констанс Пенли и другие изучали, как популярная культура реагировала на космическую эпоху, переинтерпретируя символическую образность НАСА и производя конкурирующие дискурсы 58 . Культура превращает космические образы, артефакты, имена и события в «плавающие означающие» – знаки без фиксированного значения, – которые переинтерпретируются снова и снова, по мере того как «проплывают» через разные контексты. Ни одна отдельная группа или инстанция – даже государство – не может полностью контролировать их.

57

McCurdy H. E. Space and the American Imagination. Washington, DC: Smithsonian Institution Press, 1997.

58

См.: Benjamin M. Rocket Dreams: How the Space Age Shaped Our Vision of a World Beyond. New York: Free Press, 2003; Neufeld M. J. (ed.) Spacefarers: Images of Astronauts and Cosmonauts in the Heroic Era of Spaceflight. Washington, DC: Smithsonian Institution Scholarly Press, 2013; Penley C. NASA/Trek: Popular Science and Sex in America. New York: Verso, 1997; Shaw D. B. Bodies Out of This World: The Space Suit as Cultural Icon // Science as Culture. 2004. № 13. P. 123–144.

С точки зрения культурного антрополога, взаимодействие между НАСА и более широкой культурой можно представить как диалог разных культур: собственная культура (или субкультуры) НАСА и разные субкультуры фанатов космоса, активистов, деятелей образования и художников. Изучение этого взаимодействия может наконец соединить две далекие друг от друга исследовательские области: анализ космической эпохи в популярной культуре и исследования институциональной культуры (субкультур) НАСА 59 . В этом направлении исследований могут оказаться полезными антропологические модели культурного контакта, конфликта, перевода, посредничества и «зоны обмена» 60 .

59

О культуре (культурах) НАСА см.: Brown A. Accidents, Engineering, and History at NASA, 1967–2003 // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006. P. 377–402; Sato Y. Local Engineering and Systems Engineering: Cultural Conflict at NASA’s Marshall Space Flight Center, 1960–1966 // Technology and Culture. 2005. Vol. 46. №3. P. 561–583; Vaughan D. The Challenger Launch Decision: Risky Technology, Culture, and Deviance at NASA. Chicago: University of Chicago Press, 1996; Vaughan D. Changing NASA: The Challenges of Organizational System Failures // Critical Issues in the History of Spaceflight / S. J. Dick, R. D. Launius (eds). Washington, DC: NASA SP-4702, 2006. P. 349–376.

60

Галисон П. Зона обмена: координация убеждений и действий / Пер. с англ. В. А. Геровича // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 1. С. 64–91.

Сочетание понятия «историческая память» с моделью культурного обмена позволяет исследовать динамику памяти в разных культурах. В американской культуре каждая отдельная группа – к примеру, космические инженеры, астронавты и фанаты космоса – взращивает собственные воспоминания, фольклор и исторические образы космической эпохи. Когда разные группы взаимодействуют и обмениваются воспоминаниями, могут возникать новые мифологии и гибридные идентичности.

Хотя разные группы и нации могут иметь разные воспоминания о космической эпохе, культурные механизмы, посредством которых эти воспоминания циркулируют и меняются со временем, оказываются удивительно схожими. Если мы отвлечемся от американской культуры и изучим витки исторической памяти о космической эпохе в российской и советской культурах, мы обнаружим похожую борьбу между главным нарративом и множеством контристорий, хотя динамика этой борьбы будет следовать местной политической и культурной траектории.

Российская мемориализация космоса

Воспоминания о космической эпохе занимают заметное место в современной российской культуре. В одном только 2007 году россияне отмечали 100-летие легендарного главного конструктора Сергея Королева, 150-летие космического визионера Константина Циолковского, 120-летие советского пионера ракетной техники Фридриха Цандера, 50-летие запуска межконтинентальной баллистической ракеты Р-7, спроектированной Королевым, и, наконец, 50-летие «Спутника-1» и полета Лайки на «Спутнике-2». Однако один юбилей был едва замечен: 40-летие трагического полета «Союз-1», который закончился катастрофой и гибелью космонавта Владимира Комарова. Тот год, 1967-й, был поворотным моментом в отношении советской культуры к полетам в космос: от восхищения и гордости – к скорби, цинизму и в конечном счете к безразличию. Однако память об этом была переписана другой версией истории – той, что служила подпоркой для национальной гордости.

Как заметил Сиддики, фигура отца-основателя до сих пор преобладает в российском культурном восприятии космической эпохи. В январе – феврале 2007 года в Москве прошла большая конференция, приуроченная к столетию Королева. В ней приняли участие 1650 докладчиков, было подано более 1000 тезисов и 420 из них отобраны для устного доклада на одной из 20 секций в течение четырех дней 61 . Не все тезисы носили исторический характер (многие были посвящены текущим проблемам космонавтики), но несколько секций были целиком посвящены космической истории. Подобные академические конференции проводились каждый год; 39-я ежегодная королевская конференция прошла в январе 2015 года. Аналогичная конференция, посвященная Гагарину, проводится каждый апрель на его малой родине; в 2014 году прошла сороковая такая конференция. Кроме того, каждый сентябрь Калуга организует конференцию памяти Циолковского; в 2014 году прошла сорок девятая. Общая тональность таких конференций торжественная: ветераны-космонавты приходят в парадной форме, танцоры в этнических русских костюмах обеспечивают подходящий патриотический фон, а над сценой нависает портрет Королева (или Гагарина, или Циолковского). В ходе королёвской конференции в Московском государственном техническом университете имени Н. Э. Баумана открыли памятник, посвященный главному конструктору. Гигантские портреты и довлеющие над зрителем монументы с фигурами исполинского размера являются символами определенного исторического дискурса. Эти конференции создают атмосферу, более подходящую для чествования героев, чем для критического анализа. Избранные исторические фигуры – Королев, Циолковский и Гагарин – служат здесь источниками благодатного света, а не предметами изучения, на которых следует направить свет критических исследований.

61

Аналитический обзор XXXI академических чтений по космонавтике, посвященных 100-летию со дня рождения академика С. П. Королева, Россия, 30.01–01.02, 2007.См. также: Siddiqi A. From Russia with History // NASA History Division News and Notes. 2007. Vol. 24. № 2. P. 1–2, 4–5. http://history.nasa.gov/nltr24-2.pdf.

Выстраивание космической истории вокруг нескольких ключевых личностей характерно для советской космической истории с самого ее начала. Если Королева обычно описывали как «отца-основателя» советской космонавтики, то Циолковского можно было бы назвать ее «дедушкой». Глухой школьный учитель из провинциальной Калуги, Циолковский был теоретиком-самоучкой и визионером космических путешествий. В 1910–1930-х годах его работы были популярны в растущем российском сообществе энтузиастов космических путешествий. После революции Циолковский искусно использовал риторику большевиков, выставив себя жертвой царского режима и мыслителем марксистского толка, чтобы получить поддержку советского государства. Государство, в свою очередь, сконструировало собственный пропагандистский образ Циолковского. В 1930-х годах сталинская пропагандистская машина превратила его в национального героя, символ советского технического превосходства. Эта навязанная идентичность весьма отличалась от культивируемого им самим образа скромного провинциального изобретателя, популяризатора науки и народного учителя, который строил модели ракет в домашней мастерской 62 .

62

Andrews J. T. Red Cosmos.

В послевоенный период сконструированным государством мифом воспользовались советские инженеры-ракетчики и энтузиасты космоса. В конце 1940-х годов имя покойного Циолковского часто упоминалось в поощряемой партией националистической кампании, которая пропагандировала приоритет российских ученых и инженеров. Журналисты начали писать, что Циолковский даже изобрел самолет и дирижабль 63 . В сентябре 1947 года Королев произнес речь в Центральном доме Советской армии, посвященную 90-летию со дня рождения Циолковского. Как заметил Сиддики, «показательно, что Королев привлек внимание к идеям Циолковского о космических путешествиях, а не о ракетах или воздушных судах, тем самым начав сдвигать его из сферы воздухоплавания в область исследований космоса» 64 . Королев и другие инженеры-ракетчики, энтузиасты космических полетов, вдруг начали вспоминать свои довоенные встречи с Циолковским и представлять свои космические проекты, как будто бы им «вдохновленные». В апреле 2011 года к 50-летию полета Гагарина в Калуге был установлен памятник, посвященный визиту Королева к Циолковскому, якобы состоявшемуся в 1929 году (скульптор Алексей Леонов (тезка космонавта Леонова); рис.1). Циолковский там изображен моложе, а Королев старше, чем в 1929 году, чтобы сохранить визуальное сходство с их известными изображениями.

63

Мы – наследники Циолковского // Комсомольская правда. 17 сентября 1947 г.

64

Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare. P. 297.

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/b/b5/Ciolkovskij-korolev.jpg

Рис. 1. «Связь времен», памятник Константину Циолковскому и Сергею Королеву в Калуге. Скульптор А. Д. Леонов, 2011, бронза.

Паломничества в Калугу ради встречи с великим человеком стали ретроспективно рассматриваться в качестве «обряда посвящения» для любой крупной фигуры среди инженеров-ракетчиков. Символическая связь с Циолковским, канонизированным советским государством, играла важную роль в легитимации их предложений в глазах представителей власти. В 1952–1953 годах в автобиографических материалах, сопровождавших его заявки о вступлении в Коммунистическую партию и Академию наук СССР, Королев писал о личной встрече с покойным визионером как об отправной точке своего интереса к ракетной технике. Даже несмотря на то, что с Циолковским он встретился лишь однажды во время приезда последнего в Москву в 1932 году, история позднее была приукрашена настолько, что появилось яркое воспоминание Королева о посещении им Циолковского в его доме в Калуге – посещении, которого, очевидно, никогда не было 65 . В частном порядке Королев признавал, что едва помнил Циолковского и что основным источником воспоминаний была его собственная «фантазия» 66 . Однако официальная канонизация Циолковского и возрождение его наследия играли существенную роль в легитимации идеи изучения космоса в послевоенном Советском Союзе. Превратив созданный государством миф в личное воспоминание, Королев смог представить свои космические проекты как дело государственного престижа и в конечном счете вскоре после 100-летия со дня рождения Циолковского получить разрешение властей на запуск Спутника 67 .

65

См.: Голованов Я. Королев и Циолковский. Неопубликованная рукопись. Российский государственный архив научной и технической документации (РГАНТД). Ф. 211. Оп. 4. Д. 150.Ветров Г. С. П. Королев и космонавтика: первые шаги. М.: Наука, 1994. Гл. 20, 21.

66

Голованов Я. Королев: факты и мифы. С. 110.

67

Siddiqi A. A. The Red Rockets’ Glare. Ch. 9.

В историографии периода холодной войны популярный советский дискурс о науке и технике считался частью пропаганды, однако Сиддики убедительно продемонстрировал необходимость пересмотра этого упрощенного представления. История Спутника показывает, что советское увлечение космосом зародилось в группах энтузиастов космических полетов, имевших широкие связи и высокое положение; они использовали государственные медиаканалы для продвижения своей повестки, которая имела мало общего с политическими и идеологическими приоритетами государства. Более того, нельзя сказать, что массы лишь пассивно воспринимали навязываемую властью пропаганду. Массовое советское увлечение темой полетов в космос напрямую повлияло на принятие властями решение о запуске Спутника. Обнаружив, что в данной ситуации движущей силой был не бюрократический аппарат, а неформальные сети энтузиастов космоса, Сиддики показывает, что советское государство скорее следовало за массовой увлеченностью изучением космоса, а не направляло ее.

Как только пропагандистская ценность космических достижений стала очевидна, партия и правительство запустили непрерывную кампанию по укреплению и развитию увлечения космосом. В дискурсе изучения космоса начали преобладать хрестоматийные образы и клише, которые неутомимо воспроизводились советской пропагандистской машиной.

Мифологизация космонавтов

Всю космическую программу публично представляли несколько слетавших в космос космонавтов – как буквально, стоя на трибуне Мавзолея Ленина рядом с текущим руководителем партии, так и символически, в медийных репрезентациях. Организованные мероприятия вроде церемоний встреч в аэропорту «Внуково» и появлений у мавзолея создавали знаковые образы космической эпохи, широко распространявшиеся телевидением, газетами, на плакатах и почтовых открытках. Появляясь рядом с космонавтами, советские руководители купались в лучах их славы и одновременно наполняли историческую летопись образами с конкретным политическим смыслом. Когда руководители менялись, эту летопись приходилось соответствующим образом корректировать. В хрущевскую эпоху в документальных съемках послеполетной торжественной встречи Гагарина он всегда оказывался рядом с Хрущевым; сцены без Хрущева безжалостно вырезали из видео. Когда же к власти пришел Брежнев, режиссерам пришлось делать обратное: они изымали кадры с опальным Хрущевым и вместо них доставали ранее вырезанные сцены, чтобы сделать из них новый визуальный канон 68 . Конструирование культа Гагарина также сопровождалось систематической редактурой официальной версии его биографии и его собственных текстов 69 .

68

Голованов Я. Заметки вашего современника. Т. 2. С. 55.

69

См.: Jenks A. L. The Cosmonaut Who Couldn’t Stop Smiling.

Медийный фокус на молодых, фотогеничных, улыбающихся лицах космонавтов привел к возникновению ряда подчисток и пробелов в культурной памяти космической эпохи, которые быстро заполнялись мифами. Во-первых, заметно отсутствие в публичном поле космических инженеров. Публичный фасад космической программы был лишь вершиной гигантского айсберга, основная масса которого была погребена глубоко в недрах военно-промышленного комплекса. Проектирование и производство космических ракет и кораблей были – по меньшей мере поначалу – второстепенной задачей конструкторских бюро и заводов, предназначенных прежде всего для создания межконтинентальных баллистических ракет. Режим секретности, характерный для советской оборонной промышленности, распространялся и на космическую программу. Официальное постановление партии и правительства напрямую запрещало любое появление на публике или раскрытие имен высших руководителей и ведущих инженеров космических проектов, в том числе многих главных конструкторов. В центре внимания медиа оказывались всем известные космонавты-герои и доверенные лица, которые зачастую совершенно не знали, что в действительности делается в советской космической сфере 70 . Такая публичная репрезентация переворачивала реальную властную иерархию космической программы, в которой решения принимали инженеры, а космонавты играли подчиненную роль.

70

Siddiqi A. A. Cosmic Contradictions.