Миг бытия так краток

Когда мы сидели там, ожидая огненного шара, ты сказал, что мы ведем войну не из-за чего-то такого, что можно увидеть или услышать, почувствовать или унюхать, а из-за Сил Небесных, которые никогда нас не видели и которых мы тоже никогда не увидим. Силы Небесные свершили все это дело, и из-за него люди здесь, на Земле, должны умирать. Ты сказал, что из-за смерти людей и голубокожих Силы могут вернуться на Землю. Однако они так и не вернулись. На ней царила только смерть.

И спасли нас, в конечном итоге, именно Силы Небесные, потому что прежде чем зажечь огненный шар над Афинами, требовалось проконсультироваться с ними. Они напомнили Управлению о старом законе, изданном сразу же после Трех Дней: «…Да не возгорится больше огненный шар никогда в небесах Земли». Ты думал, что они все равно зажгут его, но они побоялись это сделать. Именно потому нам и удалось остановить их в Пирее. Я сжег для тебя Мадагаскар, Караги, но Силы и тогда не снизошли на Землю. А когда люди зарабатывают побольше денег, то уезжают отсюда, и никогда не возвращаются с неба. Ничто из сделанного нами в те дни не вызвало перемен.

— Именно из-за сделанного нами все, скорей, осталось таким, как было, а не стало хуже, — возразил я.

— Что случится, если этот голубокожий умрет?

— Не знаю. Тогда все может ухудшиться. Если он рассматривает пройденные нами районы как возможные участки недвижимости, для покупки их веганцами, то, значит, старая история началась опят заново.

— И Радпол снова будет драться и рвать их бомбами?

— Думаю, да.

— Тогда давай убьем его прямо сейчас, пока он не зашел слишком далеко и не увидел слишком много.

— Возможно, все обстоит не так-то просто, и они всего лишь пришлют другого. Будет также и реакция — наверно, массовые репрессии против членов Радпола. Радпол больше не ютится на обочине жизни, как в былые дни. Люди не готовы к такому. Им нужно время на подготовку. По крайней мере этого голубокожего я держу в кулаке. Я могу следить за ним, узнать его планы. А потом, если станет нужно, я могу уничтожить его сам.

Он затянулся трубкой, я принюхался. Запах чем-то походил на аромат сандалового дерева.

— Что ты куришь?

— Оно растет неподалеку от моего дома. Я недавно побывал там. Это одно из новых растений, доселе никогда не росших в тех местах. Попробуй.

Я сделал несколько затяжек, наполняя дымом легкие. Сперва ничего не ощущалось. Я продолжал затягиваться, и через минуту возникло постепенное ощущение прохлады и покоя, распространившееся по рукам и ногам. Во рту остался привкус горечи, но снадобье расслабляло. Я вернул трубку Хасану. Ощущение покоя усилилось, оно было очень приятным. Я уже много недель не ощущал такого спокойствия, такой расслабленности. Огонь, тени и окружающая нас местность стали вдруг более реальными, а ночной воздух, отдаленная луна и звуки шагов Дос Сантоса сделались куда более отчетливыми, чем в действительности.

Вся наша борьба показалась вдруг абсурдной. В конечном итоге, мы ведь проиграли ее. Человечеству суждено было стать домашними кошками, собаками и обученными шимпанзе настоящих господ — веганцев. И в некотором смысле это было даже к лучшему. Мы превратили свой родной мир в бойню во время Трех Дней, а веганцы никогда не ведали атомной войны. Они организовали четко работавшее межзвездное правительство, охватывающее дюжины планет. Все, что бы они ни делали, было эстетически правильным и приятным. И сами они жили хорошо отрегулированной счастливой жизнью. Почему бы не отдать им Землю? Они, вероятно, поработают над ней лучше, чем когда-либо удавалось нам. И почему бы также не быть у них кули? Эта жизнь будет не такой уж плохой, и вовсе не неприятной. А взамен требовалось всего лишь отдать им этот старый ком грязи, полный радиоактивных болячек и населенный калеками.

Почему бы и нет?

Я снова принял трубку и опять вдохнул мир. Было так приятно, для разнообразия, не думать обо всем этом. Не думать ни о чем, с чем ты по-настоящему не мог ничего поделать. Достаточно было просто сидеть и вдыхать ночь, и быть единым целым с костром и ветром. Вселенная пела свой гимн единению. Зачем открывать в соборе мешок с нечистотами?

Но я потерял свою Кассандру, мою темноволосую ведьму Коса, отнятую бессмысленными силами, двигавшими Землю и воды. Ничто не могло убить моего ощущения утраты. Оно казалось удаленным, изолированным за стеклом, но по-прежнему ясно присутствовало. Все трубки Востока были не в состоянии смягчить это ощущение. Я не хотел обретать покой.

Я хотел ненавидеть. Хотел ударить наотмашь по всем маскам Вселенной: земли, воды, неба, Тейлера, Земного Правительства и Управления — так, чтобы за одной из них найти ту силу, что забрала Ее, и заставить эту силу тоже познать боль и страдание. Я не хотел обретать покой. Не хотел быть единым целым с чем-то, причинившим вред тому, что было моим по крови и по любви. На какие-то пять минут я даже захотел вновь стать Карагиозисом, глядящим на всю эту суету сквозь перекрестье прицела и нажимающим на курок.

О, Зевс, владыка раскаленных молний, — молил я. — Дай мне возможность поколебать Силы Небесные!

Я снова вернулся к трубке.

— Спасибо, Хасан, но я не готов для Дерева Бо, — я встал и двинулся к месту, где бросил свой рюкзак.

— Я сожалею, что должен буду убить тебя утром, — услышал я вслед.

* * *

Однажды, потягивая пиво в маленькой избушке высоко в горах на планете Дивба, на пару с веганским продавцом информации по имени Крим (ныне покойным), я выглянул в широкое окно и посмотрел на самую высокую гору в известной вселенной. Называлась она Касла, и на нее никто никогда не пытался взойти. Упоминаю я об этом только потому, что утром перед дуэлью я внезапно ощутил острое сожаление, что так никогда и не попытался покорить ее. Это одна из тех безумных затей, о которых постоянно думаешь и которые постоянно обещаешь себе когда-нибудь попробовать осуществить, а потом просыпаешься однажды утром и сознаешь, что теперь уже точно слишком поздно: тебе никогда не удастся этого сделать.

Тем утром на лицах всех присутствующих отсутствовало всякое выражение. А мир вне нас был светлым и ясным, чистым и наполненным пением птиц.

Я забыл о существовании рации до окончания дуэли, а Фил унес несколько существенных деталей в кармане пиджака, просто для верности. Лорел не узнает, Радпол не узнает, никто ничего не узнает до официального исхода дуэли.

Были завершены все предварительные действия, отмерено расстояние. Мы заняли свои места на противоположных концах поляны. Восходящее солнце находилось слева от меня.

— Готовы, господа? — громко окликнул нас Дос Сантос.

В ответ раздалось «Да» и «Готов».

— Я делаю последнюю попытку отговорить вас от этого шага. Кто-нибудь хочет передумать?

«Нет» и «Нет».

— У каждого из вас по десять камней схожего размера и веса. Первый выстрел, конечно же, предоставляется, как вызванному на поединок, Хасану.

Мы оба согласно кивнули.

— Тогда приступайте.

От отступил назад, и нас больше не разделяло ничего, кроме пятидесяти метров воздуха. Мы оба стояли боком, чтобы представлять собой по возможности наименьшую мишень. Хасан вложил в пращу свой первый камень.

Я следил, как она стремительно раскручивается в воздухе, и вдруг его рука рванулась вперед. Позади меня раздался треск. Ничего другого не произошло. Промах!

Тогда я вложил камень в собственную пращу и хлестнул ею назад и по кругу. Воздух хлопнул, когда я рассек его на части. А затем я вышвырнул свой снаряд вперед, вложив в бросок всю силу своей правой руки.

Камень задел Хасану левое плечо, едва коснувшись его. Повредил он, к сожалению, только одежду. Прежде чем исчезнуть окончательно, он срикошетировал за спиной Хасана от дерева к дереву.