Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки

– Ты так сильно училась, что тебе абсолютно не о чем волноваться, у тебя все будет хорошо.

Наташа приняла совет с учетом того, что экзамены в МГИМО проходили в июле, раньше чем в других вузах. Если бы не получилось в МГИМО, она подалась бы на истфак МГУ. Мгимовские экзамены послужили бы репетицией. Впрочем, родители не сомневались в успехе. Папа говорил: «Наташа, ты золотая медалистка, никакой блатной тебе не помешает».

Некоторые из абитуриентов, тоже поступавшие в МГИМО, сумели освободиться от выпускных экзаменов в школе, можно сказать, сберегли силы и нервы. Наташа все выполняла по полной программе, очень устала, но тем не менее мгимовские экзамены сдавала с блеском. Однако из-за отсутствия блата оценки ей занижали. И приняли на факультет международных экономических отношений (МЭО) «кандидатом в студенты». Это означало, что девочку могли отчислить после первой же сессии за недостаточно высокие оценки. Это было первое столкновение моей будущей жены с несправедливостью. Она поняла, что во взрослой жизни, в отличие от того, чему учили в школе, не все решают знания и совесть [12] .

12

Племянник Тамары Григорьевны (сын сестры) тоже пытался в 1966 году поступить в МГИМО, но не прошел по конкурсу. Сейчас преподает философию в Петербурге.

Уже после зачисления Наташи в МГИМО папа, Евгений Павлович, пожаловался своему знакомому, министру Морфлота Бакаеву, на мгимовские мытарства дочери. Тот живо отреагировал:

– Что же Вы раньше не сказали, один звонок, и я все решил бы без проблем.

А вот как, по свидетельству Надежды Александровны Мериновой (Рухмановой), отреагировали на поступление Наташи в МГИМО одноклассники:

«Наташин «разворот» (другого слова не подберу) в сторону дипломатии явился для нас – ее одноклассников – сродни «грому средь ясного неба». У нас еще в 9-м классе сформировалась группа желающих поступать в этот престижнейший вуз. Это были дети родителей, связанных по работе с международными делами или просто занимавших высокие посты в государстве. Наташа в данную группу не входила. Никто не ожидал, что Наташа будет поступать (и поступит) в МГИМО. Некоторые даже шутили, узнав об этой сенсации, что, дескать, «без блата Наташка пролетит мимо». Другие судачили о том, что в МГИМО она пошла, чтобы вырваться из-под гнета бабушки. Так ли это – не буду гадать. Но в любом случае… Наташа попала в самое «яблочко». Никто из тех, кто поступал с ней, не стал таким успешным и ярким. Наташа превратилась в подлинную звезду и внешне, и в плане дипломатической и научной карьеры. Она выросла в крупнейшего специалиста и по Востоку, и по другим регионам. В МГИМО же она нашла свою первую и единственную любовь в лице Евгения Петровича».

…Я, как и Наташа, был зачислен на 1-й курс МЭО. Нас собрали, чтобы объявить, кому какой язык учить. Словно предчувствуя свою судьбу, я сидел в зале и вслух, и про себя повторял: «Хоть бы не китайский, хоть бы не китайский!». К тому времени (1964) советско-китайские отношения и, главное, восприятие Китая в нашей стране окончательно испортились. КНР, бедная, отсталая страна, да еще со странными порядками, с дурацкой пропагандой, почти никого не привлекала.

И надо же было так случиться, что именно меня первым среди китаистов назвали. Зал немедленно разразился смехом, одновременно сочувствующим, издевательским и злорадным. Такой же реакции удостоились озвученные затем фамилии других новоиспеченных китаистов.

После китаистов объявили кореистов, в том числе Наташу. Зал эмоций не высказал, но зато приговоренные изучать этот малоизвестный и непопулярный язык сильно расстроились. Наташа, как я уже писал выше, в школе увлекалась Индией и мечтала овладеть хинди или урду. И вдруг корейский! Все, что связывало ее с Кореей, был подаренный в детстве пупс-кореец (он долгие годы хранился у нас на даче, но несколько лет назад куда-то запропастился). И помнила еще эпизод из далекого детства, когда с бабушкой ехала в поезде по маршруту Москва – Баку. В том же вагоне путешествовали корейцы, и поскольку на Корейском полуострове тогда шла кровопролитная война, пассажиры их очень жалели.

Не только Наташа, но и остальные корееведы стали таковыми поневоле. Причем один из них, Лев Макаревич, подал заявление на столь непопулярный китайский язык. Других заявлений на китайское отделение не было, и тем не менее парню «влепили» корейский.

Чехарда с распределением языков всегда была свойственна МГИМО. Олег Герасимович Пересыпкин, ректор Дипакадемии в 1987–1993 годах, поступал в МГИМО в 1959 году и тоже подал заявление на китайский. Но в отличие от Левы Макаревича получил арабский. И стал видным арабистом-дипломатом, ученым, педагогом.

Система назначения языков сохранилась и поныне. Дочери моей коллеги, желавшей освоить скандинавские языки, дали хинди. После длительных препирательств и разбирательств сжалились и перевели на… украинский язык. В Дипакадемии тоже случались курьезы. Со мной там учился (в 1979–1981) азербайджанец, к моменту поступления блестящий переводчик арабского. Так ему вменили в обязанность освоить вьетнамский.

Перед началом занятий первокурсников отправили на летние работы. Я принял участие (конечно, в высшей степени скромное) в строительстве гостиницы «Россия» в Зарядье (которую уже в постсоветскую эпоху снесли). Наташенька же поехала в колхоз. Там познакомилась и сдружилась с тремя девушками – Наташей Ефремкиной, Леной Моисеевой и Юлей Захаровой. Первая из этих трех подруг так вспоминает знакомство с моей Наташей:

«Мы познакомились с Наташей Корсаковой в августе 1964 года, когда поступили в институт. Нас отправили в колхоз, и мы там оказались вместе. Хотя заметила я Наташу еще на первом собрании курса. Она выделялась скромностью: темно-синяя юбка, белая блузка, никаких украшений.

В колхозе дом, где мы жили, находился на краю села. Недалеко за околицей был большой стог сена. Для нас, городских, это была экзотика. Мы забирались на стог и лежали там, глядя на небо. Нам это все казалось совершенно необыкновенным.

Много лет подряд после той поездки в колхоз на Наташин день рождения мы провозглашали тост «За стог сена!». Когда Наташа семь лет жила в Америке, мы переписывались, и в каждый ее отпуск обязательно встречались. Эти встречи были для нас очень важными.

В августе 2014 года нашей дружбе должно было исполниться 50 лет, и мы хотели торжественно отметить «золотой» юбилей. Наша последняя встреча состоялась в апреле, мы провели вместе весь день. Когда я уходила, Наташа сказала: «Спасибо, you made my day!».

Мы не знали, что это была наша последняя встреча».

Наташа Ефремкина бросила учебу в МГИМО уже где-то на втором или третьем курсе, Лена Моисеева с большими мытарствами, но, кажется, доучилась до конца. А Юля Захарова, моя коллега по китайской языковой группе, училась только на отлично и хорошо. Но близкой моей Наташе осталась на долгие годы лишь ее тезка Наташа Ефремкина.

Китаистов и кореистов объединили в одну академическую группу (№ 8). Языки мы учили отдельно, все остальное – вместе. Меня к тому же назначили старостой академической группы, так что я в первый же день перезнакомился со всеми членами группы (нас было 13 человек). Наташа сразу бросилась в глаза своей привлекательной внешностью, лучезарностью, доброжелательностью. Она все время улыбалась и звонко смеялась. Говорила красивым, переливающимся, завораживающим голосом. Мы стали сотрудничать и сдружились. Я рассказывал Наташе о том, как мы учим китайскую грамоту. Она, в свою очередь, делилась впечатлениями об изучении корейского языка.

В корейской группе насчитывалось шесть человек. Преподавали корейский язык настоящие энтузиасты, влюбленные в свою работу и в Корею. Основной курс вела молодая Валентина Николаевна Дмитриева, разговорный язык – пожилой кореец Хан Дык Пон.

Студентам сразу разъяснили, что происхождение корейского языка, как и самого корейского народа, до конца не определено. Но доминирует теория родства корейского языка с алтайскими (объединяющими тюркские, монгольские и тунгусо-маньчжурские языки) и японским. При этом письменность в Корею (так же как в Японию и Вьетнам) пришла из Срединной империи. Примерно две тысячи лет назад корейцы стали пользоваться китайскими иероглифами. Вместе с иероглифами жители Страны утренней свежести усваивали и китайские слова, которые составляют 70–80 % всего словарного запаса современного корейского языка. Использование иероглифов открывало доступ к наиболее продвинутой культуре Дальнего Востока, делало корейцев частью высокоразвитого синоцентрического мира. Но это письмо создавало и неудобства. Местный язык грамматически очень отличается от китайского, он, в частности, изобилует суффиксами и окончаниями, существительные в нем склоняются, глаголы спрягаются.

Обходиться одними иероглифами, которые всегда неизменны, было трудно. И корейские ученые под руководством короля Сечжона создали в XV веке алфавит хангыль. Алфавит состоит из 24 букв, внешне похожих на иероглифы, но передающих лишь звуки и слоги, а не понятия (как иероглифы). На первых порах буквы использовались для дополнения китайских слов суффиксами и записи исконных корейских слов. В последние десятилетия произошло вытеснение иероглифов из книг и периодических изданий. Тем не менее в Корее боготворят каллиграфию, для корейцев китайские достижения в этой области – высший эталон, объект подражания. В южнокорейских школах все еще преподают иероглифику, без нее не может обходиться и интеллигенция, интересующаяся культурой предков.