Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 1. Часть 1. Крупицы прошлого. Часть 2. В плавильном котле Америки
Шрифт:
Мы сели за стол, уставленный яствами: от салата «Оливье» до баклажанной икры по-бакински. Рядом на тумбочке красовались бутылки с импортным спиртным. Чувствовалось, что хозяева сделали все, чтобы угодить гостям. Каждый из нас тоже кое-что принес с собой и сдал «дары» в руки хозяйки. Только один из китаистов, Лева Макаревич, не стал расставаться с собственным «подарком» – бутылкой рома. Поставил ее рядом с собой и лишь себя ромом угощал. В итоге парень быстро перебрал, стал орать и, качаясь, передвигаться по комнате. Остальные собравшиеся, насытившись, пустились в пляс. Какое-то время подвыпивший Лева болтался у танцоров под ногами, затем скрылся в ванной и заперся в ней. Из-за двери слышалось журчание водной струи. Потом журчание стихло, но Лева не выходил.
Мы пытались докричаться до парня, но в ответ лишь тишина. В конце концов пришлось взломать дверь. Нашли Леву принимающим ванную прямо в одежде и туфлях. Вылезать он
Другой инцидент, имевший место в этот вечер, касался меня. Танцуя, я с присущей мне неуклюжестью сбил рукой один из шариков хрустальной люстры. Испугался ответственности за нанесенный ущерб и спрятал шарик в пустом термосе на кухне. Пропажа шарика была замечена уже после ухода гостей, и по инициативе и под руководством бабушки развернулось настоящее расследование. Шарик был найден. Тамара Григорьевна до моего недавнего признания считала, что бабушка сама спрятала шарик, дабы убедить родителей Наташи никогда больше зеленых юнцов в дом не приглашать.
Родители, действительно, остались недовольны последствиями вечеринки. На следующий день, 3 октября, Евгений Павлович записал в дневнике: «Вернулись домой в 13 ч, квартира еще не убрана, все прокурено до тошноты, пропал шар от люстры, сделана глубокая царапина на полировке стола».
Для меня эта вечеринка оказалась знаменательной еще по одной причине. Я обычно тушевался в больших компаниях, особенно стеснялся старших, ранее незнакомых людей. А вот на сей раз вступил в длительный и подробный разговор с бабушкой. Вместе с ней рассматривал фотографию ее супруга, висевшую на стене в коридоре. Наташин дедушка был снят совсем молодым, в форме революционного матроса. Бабушка, которая, как выяснилось, не любила советскую власть, заявила, что в пору большевистской революции человека могли расстрелять на улице только за очки или приличную одежду как «буржуя». Думаю, разговор у меня с бабушкой получился продолжительным и теплым отчасти потому, что я разделял ее взгляды на советскую действительность. Впоследствии выяснилось, что и Наташа находилась с нами на схожей идеологической платформе.
Но это было потом. В тот же вечер все самозабвенно отплясывали модный тогда твист. Я же никогда не умел и не любил танцевать, предпочитал оставаться в сидячем положении и судачить.
У Наташи к тому времени уже, кажется, появился кавалер с параллельного курса факультета МО, Миша Калошин, и вроде бы он участвовал в вечеринке. Постепенно они стали общаться в здании МГИМО – вместе обедали и пили кофе в столовой, вместе ходили по коридорам. Миша стал захаживать и к Корсаковым.
21 ноября 1965 года Евгений Павлович сделал следующую запись в дневнике: «Наташа была во Дворце съездов. В 0:19 с мальчиком пришла, когда Нина была в постели, я душ принимал». В начале 1966 года Евгений Павлович фиксирует, что Наташа периодически поздно приходит домой. Миша Калошин все чаше появляется в доме Корсаковых. 12 апреля 1966 года Евгений Павлович отмечает: «Пришел домой в 23 ч 15 мин, приехал Миша, Наташа говорит, что пойдет погулять. Я говорю, что уже поздно, вовремя ложись спать. Заверила, что выйдет на 20 мин, вернулась в 0:30». А вот запись следующего дня (13 апреля 1966 года): «Приехал из НИИ труда в 21:30. Наташи нет, записки нет. Пришла поздно ночью. В 0:30. Я не мог уснуть, ее не было. Потом проснулся, закрыл дверь, она умывалась. Утром меня отчитала, почему я сказал, что уже поздно, Миша сразу стал собираться домой». В дальнейшем, в 1966 году и первой половине 1967 года, Миша практически регулярно фигурирует в жизни семьи Корсаковых.
Здесь я хотел бы несколько отойти в сторону от основной темы и вновь поговорить о Натулиных родных, семье.
Ее родители вели в те годы активнейший образ жизни. Из дневниковых записей Евгения Павловича следует, что Корсаковы регулярно посещают театр, кино, консерваторию, концерты. Так, в январе 1965 года Корсаковы присутствуют на спектаклях во МХАТе, в Театре Ермоловой, дважды на киносеансах и трижды (!) на концертах классической музыки в консерватории. И такая же активность наблюдается во все последующие месяцы и годы. Пожалуй, в столице нет учреждения культуры, где бы Корсаковы тогда не побывали.
Не скучали родители Наташи и в другие дни: они общались с друзьями, принимали их в своей квартире, ходили в гости, встречались в ресторанах по поводу юбилеев, защит диссертаций, получения государственных наград и без поводов, просто так. Бросается в глаза, что Корсаковы все время кому-то помогали: найти новую работу, продвинуться в карьерном росте, перевестись в Москву, устроить детей в институт, достать дефицитные продукты, ширпотреб и т. п. Это не
говоря уже о врачебных услугах Нины Антоновны.Круг знакомых Корсаковых в самом деле впечатляет. Они контактировали как со старыми друзьями по Баку, военным годам, так и уже с приобретенными в Москве. Очень тепло относились к бакинской семье Кирилловых. Старшая в этой семье, тетя Шура, с молодости дружила с Антониной Тихоновной и стала крестной Наташеньки. Их сын, Борис, ровесник Нины Антоновны, фронтовик, жена – Дуся. У них было двое детей, один утонул уже будучи молодым человеком.
Еще одна приятельская семья из Баку – Лыковы. Отец занимал высокий пост в Каспийском морпароходстве. Сын, работавший в системе МВД, не раз с женой приезжал в Москву. Позднее я встретился с ними в гостях у Натулиных родителей. Удивило, что сын, говоря с сильным азербайджанским акцентом, жаловался на притеснения русских в Баку. Я потихоньку поинтересовался у Евгения Павловича национальностью: «Он что, русский?». Евгений Павлович объяснил, что в Баку многие русские приобретают местный акцент. Кстати, Нина Антоновна тоже порой произносила фразы с азербайджанской интонацией, нараспев. У Лыковых-младших был сын, статный парень. Окончил вуз в Москве, а затем последовала трагическая смерть. Его убили московские знакомые.
Тепло общались Натулины родители с Агоевыми, обитавшими во Владивостоке. Я их запомнил как дядю Сашу и тетю Софу. Дядя Саша был капитаном дальнего плавания, по стопам отца пошел и Агоев-младший, Олег. Со всеми тремя Агоевыми мы встречались в доме Корсаковых, а гораздо позднее, в 1970-е годы, Натуля и я принимали Олега в Сан-Франциско. Посетили его судно, а потом показали капитану город, угощали в шикарных ресторанах. О тех встречах сохранился снятый мной любительский фильм («США-1979»). В фильме Наташа весело общается с капитаном – Олегом, и при этом она выглядит сногсшибательно красивой.
Контачили Корсаковы и со старым другом семьи Георгия Антоновича Кленовского, Борчиком (полуукраинцем, полумолдаванином). В войну он командовал полком, в котором служил юный Юрий. Георгий Антонович очень высоко отзывался о командирских качествах Борчика: смелый, решительный, заботливый, благодаря ему полк нес минимальные потери. У Борчика была прекрасная жена, Ольга Петровна, две симпатичные дочки. Тамара Григорьевна отмечает и недостаток Борчика: уж очень он любил ругаться матом.
Всю жизнь поддерживали Корсаковы связь с П.А. Ляшенко (тем, кто в далеком прошлом познакомил Нину Антоновну с Евгением Павловичем) и его супругой Тамарой, которая вроде бы еще жива, осела в Эстонии с сыном. Я нашел в семейном архиве фотографию, датированную 1 января 1939 года. На ней – молодые, пышущие задором Е.П. Корсаков, П.А. Ляшенко и некий В. Аранович. А вот еще фамилии и имена друзей и знакомых, более-менее регулярно мелькающие в дневнике Евгения Павловича в 1960-е годы: Дудины, Мухин, Коротаев, Карамзины, Акулина Петровна, Тумаркины, Любовь Калачева, Беляевы, Леван и Аракса Степановна, Дригаловы, Будкины-Михайловы, Хазарадзе, Давиташвили, Перетрутовы, Ксенофонтов, Коля Макаров, Клавдия Архиповна, Николай Сергеевич, Ида, Жаровы, Борисоглебская, Улицкие, Бронислава Осиповна, Пясецкие, Женя Голик, Лерер, Зотов, Криман. Ну и, конечно, постоянно общались с родственниками – Кленовскими, Лавровыми (сводная сестра Евгения Павловича Валентина, ее муж Петр, их сын).
Друзей, приятелей, знакомых Корсаковых можно было бы перечислять бесконечно. Некоторые из них, иногородние, зачастую останавливались в гостеприимной квартире на Кутузовском проспекте. В довольно миниатюрной квартирке ютилось по 10–12 человек! Хозяева спали на полу!
Свой круг знакомых имела Наташина бабушка Антонина Тихоновна. Тесно общалась с соседкой по дому Г.Т. Ахматовой (кв. 103). Еще один приятель Антонины Тихоновны – Коля Самаренко. Потом он контачил и с Натулиными родителями. В институте Нина Антоновна дружила с Аней Кугасян, с чьей мамой, в свою очередь, была близка Антонина Тихоновна. Бабушка вела интенсивную переписку с Марией Тимофеевной Сафикюрской, проживавшей в Киеве. Ездила к ней в гости вместе с Наташенькой. Младший брат Натулиного дедушки, Федор Федорович, в 1970 году приезжал из Минска в Москву (остановились минчане у Антонины Тихоновны, приходили в гости к Георгию Антоновичу и Тамаре Григорьевне). Зять – интеллигентный еврей, инженер. У Федора Федоровича была дочь, двоюродная сестра Нины Антоновны, по словам Тамары Григорьевны, необыкновенная красавица.
Несмотря, однако, на столь поистине бурную светскую жизнь, Корсаковы успевали самозабвенно трудиться. Нина Антоновна регулярно, часами консультировала больных по телефону, а то и выезжала к ним на дом. Частенько пребывание Корсаковых в гостях и прием людей в своей квартире являлся лишь слегка завуалированной формой оказания окружающим медицинских услуг. В ответ за такие услуги Нина Антоновна получала лишь признательность, в лучшем случае ей дарили букет цветов, коробку конфет или скромный флакончик духов.