Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

— Да–да, отец рассказывал…

— Толмач нехристям одно бубнил, мол, подарки все хану великому везем, ежели отберете, он наверняка прознает, и тогда уж гнева его вам не избежать. Только тем и держались. Потому и смог малую толику взятого с родной стороны до самой Орды Батыевой до­везти. — Иван вздохнул и, чувствуя, что слушатели ждут продолжения рассказа, будто пересиливая себя, снова заговорил: — Через Дон переправились, а за ним степь словно вымерла, только бродни по ней шатают­ся, так и норовят путника обидеть. Ни весей, ни даже избушек одиноких до самой Волги не встретилось. Лишь у реки под татарским присмотром пленные pycичи перевоз устроили. Их о брате своем поспрашал, только разве ж они могли что знать. Так, для успокое­ния души своей разговор с ними затеял. И вот когда до, Сарай–Бату наконец-то добрались, то у всех, у кого только мог, вызнавал. Стольких за всю жизнь униже­ний не терпел, как там. Но я-то все ж таки невелик человек, а каково тем, у кого шея никогда ни перед кем не гнулась!

— Александр из таких. Уж я-то его, как никто, знаю, — произнес князь, задумчиво глядя на воду, — неужто и ему пришлось Батыге кланяться?

— Врать не буду, поскольку мне не ведомо, как и что было в ханском шатре, а вот то, что Александр Ярославич отказался меж пламени адского проходить и поганым идолищам поклониться, мне доподлинно известно — я сам при сем присутствовал. Он ханским холопам ответил, что, мол, ему, христианину, не подобает кланяться никакой твари, а токмо Господу Богу нашему Иисусу Христу. Он так сказал, а мы-то, кто ря­дом с ним был, молиться да прощаться стали. Не наде­ялись более на этом свете свидеться. Известно ведь, что Михаил-то Черниговский за такой же проступок жизни лишился, не посмотрели поганые, что князь. Им все едино.

— А Саше-то как же с рук сошло? — с замиранием сердца спросил князь, который из-за охватившего его волнения даже не обратил внимания на то, что неожи­данно назвал брата так, как не называл с самого ранне­го детства. Ведь даже когда тот еще был безусым отро­ком, все окружающие, даже близкие люди, величали его Александром.

— Как видно, Бог его хранил, — просто ответил Иван. — Князь сам так и сказал, когда из шатра хан­ского вернулся. Александр Ярославич Батыге, видать, по нраву пришелся. Вот жаль только, что нужда заста­вила его нашего князя к своему великому хану напра­вить, должно быть, маловато у Батыги прав, чтоб само­лично ярлыки раздавать. Вот и батюшку твоего тоже к великому хану отправил. Видать, у них тоже не все меж ханами ладно. Батыга-то хоть и грозен, да к на­шим иногда милость проявляет. Как сказывали, он от­важных воинов особо почитает. А уж слух-то и до него дошел, каков твой брат в сече. Таких ведь еще поис­кать, да и то десятка со всей Руси не наберется. За что и милость ему вышла.

Слушатели согласно кивнули. Разговор как-то сам собой оборвался. Говоривший надолго замолчал, от­вернувшись от собеседников, стал разглядывать про­плывавший справа пологий берег. Воевода, сидевший у самого борта, уставился в темную воду. Князь же, подняв голову, немигающим взглядом смотрел вперед, туда, где вдали вырастал высокий холм, густо зарос­ший лесом. Молчали долго. Каждый думал о своем. Даже сидевшие за веслами люди, кажется, перестали шумно дышать и с какой-то отчаянной злостью прина­легли на весла.

Давно растаяла дымка, клубившаяся утром над во­дой. Солнце поднялось уже высоко, расколовшись на сотни сотен осколков, отражалось в набегавших на ла­дью волнах, слепило гребцов, мгновенно высушивало пятна пота, выступавшие на их белых рубахах. Ладья, двигавшаяся наперекор течению, чуть прибавила хо­ду. Высокий берег медленно приближался.

Князь обратил на него внимание, когда в самом на­чале лета совершал поездку вдоль речного русла и еще тогда задумал обязательно добраться до этого крутого берега и грозно высившегося у воды холма, и вот те­перь задуманное было близко к выполнению. Михаил Ярославич с интересом всматривался и в правый поло­гий берег, который тогда так и не удалось преодолеть и добраться до воды, поскольку он почти весь представ­лял собой заболоченную низину. Теперь с середины ре­ки он выглядел как великолепный заливной луг, по­росший сочной зеленой травой, не поблекшей даже под жаркими солнечными лучами.

К тому времени Никита высмотрел на левом берегу место, куда можно было причалить, и ладья медленно направилась в ту сторону.

Деловитая суета не позволила возобновить беседу, которая продолжилась лишь тогда, когда все приве­зенные припасы были выгружены на берег, где трое гридей заканчивали установку легкого шатра для кня­зя. Берег освоен был быстро: чуть в стороне от шатра вскоре запылал костер, над которым повис большой котел, а несколько человек, размотав привезенный с собой невод, прошли немного вверх по течению, рас­считывая наловить рыбы. Уже вскоре с той стороны, куда они ушли, раздались радостные возгласы, а к то­му времени, как довольные рыбаки вернулись с уловом к костру, в котле уже закипала вода.

Михаил Ярославич прохаживался по берегу, отки­дывая носком сапога попадавшиеся на пути камушки и выбеленные водой и солнцем ветки. Он думал, как начать разговор о том, что больше всего беспокоило его, и размышлял, настала ли пора доверить кому-то еще, кроме воеводы, свою тайну. В конце концов он ре­шил, что все будет зависеть от того, что расскажет Иван, тогда и станет ясно, следует ли сейчас говорить товарищам о своих намерениях или повременить с этим. Найдя этот выход, князь успокоился, быстро сбросив рубаху и стащив сапоги, с разбегу бросился в воду, проплыв несколько саженей, оглянулся, закри­чал оставшимся на берегу, чтобы последовали его при­меру, и поплыл дальше, к середине реки, где течение было особенно сильным.

Вслед за князем почти все бросились в прохладные воды, чтобы освежить свои пропитавшиеся потом тела. На берегу у костра остался смотреть за ухой лишь один светловолосый молодой дружинник, который бросал на своих товарищей завистливые взгляды. Иван, стя­нув сапоги, бродил вдоль берега по мелководью, погля­дывая на расшумевшихся дружинников, как на рас­шалившихся детей. Егор Тимофеевич тоже не собирал­ся лезть в воду и, сидя на принесенной половодьем большой черной коряге, смотрел на реку, где среди волн мелькала голова князя.

Во всех тех, кто отправился в это небольшое путеше­ствие, Михаил Ярославич был уверен, как в себе самом, и мог рассчитывать на то, что все услышанное для посто­ронних останется тайной. Только вот в самом себе он до конца не был уверен. Посеянные братом Александром семена сомнений в правоте обвинений, высказанных Михаилом при прощании, мешали безоглядно вступить в борьбу с ненавистным Святославом. Михаилу хотелось удостовериться в том, что он не ошибается, и дядя в са­мом деле причастен к смерти отца, а значит, и бунт про­тив великого князя более чем оправдан, ведь Михаил со­бирался мстить за безвинную гибель отца. В противном случае все будут говорить, что сыновец прогнал дядю с великого стола из обычной подлой зависти.

Отведав душистой ухи, пирогов, привезенных из дому, и вконец разомлев от еды и жары, все потяну­лись в тень. Князь, вместо того чтобы найти покой в своем шелковом шатре, устроился на толстом стволе кривой березы, которая, кажется, из последних сил цеплялась корнями за земную твердь и полоскала свою крону в набегавших на берег волнах. Иван примостил­ся тут же. Воевода приготовился слушать гостя, и один из дружинников подвинул облюбованную им корягу поближе в березе, возле которой, по приказу князя, со­брались все, кто отправился в этот поход.

— Удалось ли моим братьям что-либо про батюш­ку узнать? — спросил Михаил Ярославич, когда все нашли себе место.

— Кое-что разузнал. Слухов много. Один другого диковиннее, — глядя в глаза князю, проговорил Иван, немного удивленный тем, что тот решил вести беседу не один на один или, в крайнем случае, в присутствии самых близких бояр, а позвал и дружинников. Однако, немного поразмыслив, он решил, что наверняка у Ми­хаила Ярославича своя хорошо обдуманная цель, по­этому после небольшой паузы продолжил: — Передам тебе все, как брат твой велел. Так вот, слух есть, что не своей смертью батюшка ваш помер…