Михаил Кузмин
Шрифт:
Второе, на что хотелось бы обратить внимание, — это широта и разносторонность вкусов поэта. Описывая уже гораздо более позднее время, 1930-е годы, искусствовед В. Н. Петров вспоминал: «Нетрудно представить себе, какое впечатление могла производить эта эрудиция на людей моего непросвещенного и невежественного поколения. Мне она казалась всеобъемлющей. Но когда я однажды сказал об этом Кузмину, он очень серьезно и скромно ответил мне, что это не так.
„По-настоящему я знаю только три предмета, — сказал Михаил Алексеевич. — Один период в музыке: XVIII век до Моцарта включительно, живопись итальянского кватроченто и учение гностиков“» [330] .
330
Петров В.Калиостро: Воспоминания и размышления о М. А. Кузмине / Публикация Г. Шмакова // Новый журнал. 1986. Кн. 163. С. 101. Сокращенный (и несколько текстуально отличающийся) вариант этих воспоминаний см.: Панорама искусств. М., 1980. Вып. 2. С. 142–161.
В смысле профессиональном это, возможно, и правильно (тем более что далее Кузмин, по воспоминаниям Петрова, соотносил объем своих знаний со сведениями ученых — А. И. Пиотровского и А. А. Смирнова), но следует отметить, что для Кузмина особое значение имели произведения малоизвестных писателей или малоизвестные произведения классиков.
В начале 1920-х годов для издательства «Петрополис» он взялся
331
ИРЛИ. Ф. 172. Оп. 1. Ед. хр. 319.
Особо следует отметить постоянный и непрекращающийся интерес Кузмина к творчеству Н. С. Лескова. Опять-таки трудно говорить с полной уверенностью, но, думается, его привлекало не только регулярное обращение писателя к произведениям древнерусской литературы (и здесь особо следует отметить общий интерес Кузмина и Лескова к Прологу) или устного народного творчества, что является очевидным и лежит на поверхности [332] , но и обнаруженное современными исследователями стремление Лескова не просто переносить в свои произведения различные сюжеты, связанные с традиционной русской культурой, а создавать сложные сплетения реального и вымышленного, традиционного и явно выходящего за эти границы, трансформировать сюжеты, образы, характеры, создавая на их основе собственную художественную реальность [333] .
332
См., напр.: Опульский А.Жития святых в русской литературе XIX в. East Lancing, 1986; Горелов А. А.Лесков и русская народная культура. Л., 1988.
333
Одна из первых удачных попыток такого анализа — вступительная статья О. Е. Майоровой в кн.: Лесков Н. С.Повести и рассказы. М., 1990. См. также: Ранчин А. М.Легенда Н. С. Лескова «Скоморох Памфалон» (1887) и ее литературные и фольклорные источники // Этнолингвистика текста: Семиотика малых форм фольклора. II. Тезисы и материалы к симпозиуму. М., 1988. С. 9–12.
Вообще система взглядов Кузмина на искусство, в некоторой степени отраженная приведенным списком, как представляется, предусматривала создание принципиальной неоднозначности внутри как одного произведения, так и целостного творчества за счет введения различных литературных, культурных, исторических источников. Несводимость собственных взглядов на искусство к какому-либо одному знаменателю соответствовала сложности семантической структуры самого творчества Кузмина, особенно в наиболее зрелых и показательных произведениях.
Пока же широчайшая эрудиция Кузмина использовалась современниками достаточно односторонне. Примером этого является участие Кузмина в деятельности «Старинного театра», основанного в 1907 году режиссером H. Н. Евреиновым при участии барона Н. В. Дризена и Н. И. Бутковской. Главной целью этого предприятия было знакомство публики с историей развития театра, начиная со времен Средневековья. Понятно, почему Кузмин был заинтересован в таком проекте. Хотя руководители театра и не принадлежали прямо к «Миру искусства», они в то же время разделяли общее ощущение необходимости «ретроспективизма», интереса к прошлому, чтобы его посредством создать обновленную русскую культуру будущего. Участие Кузмина в деятельности «Старинного театра» было недолговременным: он перевел мистерию XV века об Адаме и Еве и какое-то время надеялся на постановку там своих собственных «Комедий» [334] . Замыслы осуществлены не были, но привлечение Кузмина к работе театра было характерно, так же как и вообще все возрастающий интерес к театральной деятельности.
334
См . Дризен Н. В.,барон. Старинный театр (Воспоминания) // Столица и усадьба. 1916. № 71. С. 8–12. Переписка Кузмина с Дризеном по поводу театральных дел хранится в РНБ (письма Кузмина — Ф. 263. № 189; письма Дризена — Ф. 124. № 1556) и фрагментарно опубликована: Кузмин М.Дневник 1905–1907. С. 552.
Одновременно с этим расширялся и круг литературных знакомств Кузмина. В сентябре 1906 года он познакомился с Андреем Белым, и хотя далеко не все произведения московского автора вызывали у него восторг (11 января 1907 года он записывает в дневнике: «Мы читали <у Ивановых> „Возврат“ Белого. Грубейшая безвкусица») [335] , тем не менее на краткое время между двумя поэтами возникла приязнь. Когда после визита на «Башню» Белый вернулся в Москву, он отправил письмо Кузмину: «Многоуважаемый, дорогой Михаил Алексеевич! Поручение Ваше исполнил [336] . Почему-то хочется мне отсюда еще раз поблагодарить Вас за „Мудрую встречу“ и за музыку. Музыку помню. Вы были так любезны, что обещали мне прислать слова и мелодии. Мне стыдно Вам напоминать о Вашем обещании. Только настойчивое желание иметь у себя слова и мелодии заставляет меня обратиться к Вам. Когда у Вас будет время, пожалуйста, пришлите. Мне очень радостно, что я был у Вас не с визитом только. Если будете в Москве, льщу себя надеждой, что Вы придете ко мне. Остаюсь глубоко уважающий Вас и искренне преданный Борис Бугаев» [337] . Кузмин выполнил просьбу Белого [338] , но близкими друзьями они так и не стали. По воспоминаниям людей, знавших Кузмина, он восхищался «Петербургом», но это не мешало ему ко многому в творчестве Белого относиться иронически. Свидетельствует об этом, в частности, эпиграмма, развивающая тему пушкинского «Ты хочешь ли узнать, моя драгая…»:
335
Равным образом Белый в печатных отзывах о произведениях Кузмина далеко не только хвалил их (см. об этом во второй главе).
336
Кузмин просил Белого передать духи для В. В. Руслова. См.: Богомолов Н. А.Русская литература первой трети XX века. С. 462, 463.
337
Письмо от 30 января 1908 года // РНБ. Ф. 124. № 387. Л. 1,2.
338
Ноты
большей части цикла «Мудрая встреча» переписаны им в письме от 2 февраля 1908 года (РГБ. Ф. 25. Кар. 18. Ед. хр. 8).Я пойду — гулять: в лес.
Двоеточие с тире — Это твой прием сумбурный; Твой тотем литературный — Двоеточие с тире. Двоеточие с тире Не напрасно ввел ты в моду: Всем ведь нам дала природа Двоеточие с тире.Можно предположить, что циклы, подобные «Мудрой встрече», заставили Белого изменить свой взгляд на Кузмина как на «врага символизма» и более благожелательно отнестись к его творчеству.
Однако следует отметить, что вышедший в апреле 1908 года сборник Кузмина «Сети» был принят критикой хотя в основном и сочувственно, но далеко не всегда адекватно. Большинство рецензентов подчеркивали: «Его мир — маленький замкнутый мир повседневных забот, теплых чувств, легких, чуть-чуть насмешливых мыслей. Кажется, со времен Катулла и Марциала мы не встречали в поэзии такой интимности, такой простоты, такой поэтизации житейских отношений» [339] . Характерна в этом отношении реакция Брюсова, очень высоко оценившего достоинства книги, но понявшего ее крайне односторонне. Получив рукопись, он написал Кузмину: «Сборник стихов Ваших я прочел, — пока еще бегло, оставляя себе удовольствие настоящего чтения в будущем. В целом эта книга произвела на меня впечатление самое радостное. Если Вы позволите мне выразить свое мнение кратко и просто, я скажу: „Прекрасная книга“». Однако он сам не стал рецензировать сборник в «Весах», отдав это право С. Соловьеву, а в крошечной рецензии, напечатанной четыре года спустя в книге «Далекие и близкие», определил основной пафос сборника так: «Всё, даже трагическое, приобретает в его стихах поразительную легкость, и его поэзия похожа на блестящую бабочку, в солнечный день порхающую в пышном цветнике. <…> И ни к кому не приложимо так, как к М. Кузмину, старое изречение: его стакан не велик, но он пьет из своего стакана…» [340]
339
Соловьев С. М.// Весы. 1908. № 6. С. 64.
340
Брюсов В.Среди стихов. С. 379.
Пожалуй, из современников лишь А. Блок расслышал в «Сетях» нечто гораздо более серьезное. 13 мая он написал Кузмину письмо, в котором говорил: «…вчера я всю ночь не спал, а днем бродил в полях и смотрел на одуванчики, почти засыпая, почти засыпая. Потому Вы и не застали меня. А сейчас проспал 13 часов без снов и встал бодрый; ясный воздух, читаю Вашу книгу вслух и про себя, в одной комнате и в другой. Господи, какой Вы поэт и какая это книга! Я во все влюблен, каждую строку и каждую букву понимаю и долго жму Ваши руки и крепко, милый, милый. Спасибо» [341] .
341
Блок.Т. 8. С. 241. Пометы Блока на его экземпляре «Сетей» опубликованы: Библиотека А. А. Блока: Описание. Л., 1985. Кн. 2. С. 41.
И несколько позже, рецензируя «Сети» в статье «Письма о русской поэзии» (Золотое руно. 1908. № 10), Блок сформулирует это свое ощущение с уникальной для современников степенью проницательности: «Ценители поэзии Кузмина ясно видят его сложную, печальную душу, близкую, как душа всякого подлинного человека; общение с этой душой и с этой поэзией может только облагородить того, кто их глубоко понимает. Но много ли таких? <…> как будто есть в Кузмине два писателя: один — юный, с душой открытой и грустной оттого, что несет она в себе грехи мира, подобно душе человека „древнего благочестия“; другой — не старый, а лишь поживший, какой-то запыленный, насмехающийся над самим собою не покаянно, а с какою-то задней мыслью, и немного озлобленный. <…> Кузмин, надевший маску, обрек самого себя на непонимание большинства, и нечего удивляться тому, что люди самые искренние и благородные шарахаются в сторону от его одиноких и злых, но, пожалуй, невинных шалостей. <…> Если Кузмин стряхнет с себя ветошь капризной легкости, он может стать певцом народным» [342] .
342
Блок.Т. 5. С. 291, 294, 295. Более подробный обзор критических откликов на «Сети» (а также и на другие сборники Кузмина) см. в комментариях А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика в кн.: Кузмин М.Избранные произведения. Л., 1990.
Выход «Сетей» ознаменовал собою важную веху в творческой биографии Кузмина: отныне он воспринимался критиками и читателями как один из самых заметных, самых популярных писателей современности. Конечно, далеко не все подходили к его публикациям с чисто эстетическими интересами: сколько угодно было критиков, для которых имя Кузмина звучало как имя присяжного порнографа, и они с удручающим постоянством отыскивали в каждом новом его произведении эротические мотивы, представляя их как единственно значимые. Это могло делаться и решительными противниками того отношения к жизни, которое они (очень часто с большими натяжками и допущениями) находили в творчестве Кузмина, а могло относиться и к простодушным поклонникам или окололитературной братии, желающей считаться истинной богемой. Примечателен в этом отношении эпизод, записанный Кузминым в дневнике 23 августа 1907 года, сразу после возвращения из Окуловки в Петербург: «…отправился <…> закусить в „Вену“ [343] , где сразу попал в объятия Пильского, Каменского, Маныча и какого-то армянина, за другим столом были Лазаревский и Муйжель; литература без конца. <…> Маныч рассказы<вал>, будто, начитавшись меня, он и худ<ожник> Трояновский захотели попробовать; покуда обнимались и т. д., все было ничего, но как стали вставлять и двигать, все опадало и ничего не выходило. Его наивность меня почти пленила» [344] . Такой эпизод наверняка был не единичным, произведения Кузмина, специально для этого опошленные и лишенные какого бы то ни было художественного своеобразия, становились то руководством к действию для гомосексуалистов, то их гимном [345] .
343
Один из тех ресторанов, где часто собирались петербургские литераторы и окружавшая их публика.
344
В записи упоминаются третьеразрядные беллетристы А. П. Каменский, Б. А. Лазаревский, В. В. Муйжель, критик П. М. Пильский, журналист П. Д. Маныч и художник П. Н. Троянский (в опубликованном тексте неверное прочтение).
345
См., например, «Трогательную повесть в XIV главах» (М., 1918) артиста и литератора Бориса Глубоковского, впоследствии известного культурного деятеля Соловецких лагерей.