Михаил Кузмин

Таким образом, Кузмин оказался втянут в сложнейший водоворот человеческих отношений, возникший вокруг журнала. С одной стороны, это история Черубины, закончившаяся дуэлью, где Кузмину пришлось выполнять роль секунданта Гумилева. С другой — история с публикацией (или, вернее, с отказом от публикации) стихов И. Ф. Анненского во втором номере журнала, когда С. К. Маковский в последний момент снял их и заменил стихами Черубины, что нанесло Анненскому глубочайшую обиду, а по твердому убеждению Ахматовой — просто привело его к гибели ^[391] . Все это было основательно замешено на сугубом мистицизме (глубоко мистически была настроена Дмитриева; Гюнтер выведал у нее тайну псевдонима под сильным давлением с мистической окраской; путешествие Гумилева в Африку задумывалось под значительным влиянием оккультных теорий и пр.). Кузмин должен был себя чувствовать в этой обстановке, помноженной на систематический легкий флирт, как нельзя лучше. Он даже решился ехать на большой поэтический вечер в Киев вместе с А. Н. Толстым, Потемкиным, Гумилевым, что в обычном состоянии было бы для него весьма экстраординарным: на такие предприятия он пускался только от крайней нужды.

391

См.: Письма И. Ф. Анненского С. К. Маковскому / Публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // ЕРОПД на 1976. С. 222–241; помимо указанной в этой публикации литературы см. также: Чуковская Л.

Записки об Анне Ахматовой. М., 1997. Т. 1. 1938–1941. С. 176.

Дневниковые записи за это время показывают, что Кузмин существовал в атмосфере постоянной приподнятости, эмоционального подъема, который не прерывался даже такими трагическими событиями, как смерть Анненского. Однако стоит, очевидно, отметить, что конец 1909-го и начало 1910 года приносят очень мало стихов: летом 1909 года пишется цикл «Трое», а следующий большой цикл — «Осенний май» — создается только летом 1910 года. Отчасти, конечно, это время было посвящено работе над уже упоминавшейся поэмой «Новый Ролла», но по большей части Кузмин был занят прозой, пьесами и переводами.

В 1909 году он пишет повесть «Путешествие сера Джона Фирфакса…» (любопытно, что ее герой вскоре попадает как реальный человек в стихотворение Георгия Иванова «Визжат гудки, несется ругань с барок…»), в 1910-м — рассказы «Ксанф и Калла», «Охотничий завтрак», «Высокое искусство», «Опасный страж», «Нечаянный провиант», пьесы «Исправленный чудак», «Голландка Лиза», «Принц с мызы», переводит поэму Боккаччо «Фьяметта», либретто оперы Рихарда Штрауса «Электра», пишет довольно много музыки. Очевидно, на какое-то время театр вообще занимает первенствующее место в его художественной работе.

Осенью 1909 года, среди прочих событий, состоялось знакомство Кузмина с уже известным художником Александром Головиным. Маковский попросил его написать групповой портрет ведущих авторов «Аполлона», среди которых почетное место отводилось и Кузмину. Сеансы должны были проходить в студии Головина в Мариинском театре, но за время первого успели лишь обсудить технические детали, а на втором произошла ссора Волошина с Гумилевым, завершившаяся вызовом на дуэль, после чего о групповом портрете уже не могло быть и речи, тем более что вскоре умер Анненский. Но внешность Кузмина произвела на Головина впечатление, и он предложил написать его портрет, что и было сделано ^[392] . Этот портрет, хранящийся ныне в Третьяковской галерее, наряду с более ранним портретом работы К. А. Сомова относится к числу наиболее удачных изображений Кузмина, точно фиксируя то, что было отмечено Головиным в словесном описании: «У Кузмина своеобразная, нерусская внешность <…> позднее его внешность изменилась, он стал брить усы и бороду, отчего, может быть, его наружность стала еще более характерной и выразительной» ^[393] .

392

В воспоминаниях Головина ( Головин А.Встречи и впечатления. Письма. Воспоминания о Головине. Л.; М., 1960. С. 100) сказано, будто работа началась в октябре, что явно не соответствует действительности. В дневнике Кузмина начало работы над портретом отнесено к 18 декабря.

393

Головин А.Цит. соч. С. 106.

Дружба с Головиным завязалась совершенно естественно: Кузмина связывал с ним обоюдный интерес к культуре XVIII века и особенно к театру. Долгие сеансы позирования усилили симпатию, зародившуюся с первого взгляда и сохранившуюся впоследствии на всю жизнь. Дружба с Головиным вовлекла Кузмина во многие совместные предприятия, сильно облегчившиеся мощным влиянием, которым Головин пользовался в Императорских театрах. Впервые Кузмин сотрудничал с Александринским театром в мейерхольдовской постановке пьесы Эрнста Хардта «Шут Тантрис», для которой писал музыку и совместно с Вяч. Ивановым редактировал перевод П. Потемкина (премьера состоялась 9 марта 1910 года), а в Мариинском — в мейерхольдовской же постановке «Электры» Р. Штрауса.

Но сотрудничество с Императорскими театрами было лишь одной стороной театральных увлечений Кузмина.

В конце января 1910 года Андрей Белый приехал в Петербург и провел несколько месяцев на «Башне». Находясь в редком для него хорошем настроении (причиной которого был сильный подъем любви к Асе Тургеневой), он был готов полностью подчиниться расслабляющей, хотя и деловой жизни этого обиталища. Здесь он снова встретился с Кузминым и возобновил дружеские отношения с ним. Особенно Белый любил импровизированные концерты, когда ночью или, скорее, уже ранним утром Кузмин садился к роялю и пел свои песенки. Белый восхищался ими и заказывал свои любимые ^[394] . Эти концерты, временами затягивавшиеся до самого утра, нередко кончались ранним завтраком, после которого обитатели «Башни» разбредались по своим комнатам. Около часу дня они снова собирались у письменного стола, где Белый опять видел Кузмина в русской рубашке, работающего над какой-нибудь рукописью (его способность работать когда и где угодно была легендарной). Эта обстановка воспроизведена в экспромте Белого, записанном в альбом В. К. Шварсалон:

394

Андрей Белый о Блоке: Воспоминания, статьи, дневники, речи. М., 1997. С. 349–351.

О том, как буду я с тоскою Дни в Петербурге вспоминать, Позвольте робкою рукою В альбоме Вашем начертать. (О Петербург! О Всадник Медный! Кузмин! О, песни Кузмина! Г***, аполлоновец победный!) ……………………………… Мы — в облаке… И все в нем тонет — Гравюры, стены, стол, часы; А ветер с горизонта гонит Разлив весенней бирюзы; И Вячеслав уже в дремоте Меланхолически вздохнет: «Михаил Алексеич, спойте!..» Рояль раскрыт: Кузмин поет. Проходит ночь… И день встает… ^[395]

395

При первой публикации (Белый А.Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1966. С. 466, 467) стихотворение было датировано: «Между 1905 и 1907». На деле оно относится к 1910 году. Следует обратить внимание на ударение в имени Кузмина — не Миха ил, а Мих аил, что соответствует старинной огласовке. Он писал Чичерину в апреле 1903 года: «В старопечатных книгах ударения: „Мих аил, Мих айла, Мих айлу“» и сам в некоторых ранних рукописях пользовался такими формами.

И далее в том же экспромте находим строчки:

Ковер — уж не ковер, а луг — Цветут цветы, сверкают долы.

Видимо, это относится к готовившейся театральной постановке, где брошенный на пол зеленый ковер должен был символизировать, что действие происходит на природе.

Театр всегда был объектом пристального интереса для Иванова и его друзей. Нередко в этих дискуссиях участвовал и В. Э. Мейерхольд, который стал режиссером наиболее знаменитой в истории русской культуры любительской постановки — пьесы Кальдерона «Поклонение кресту» в переводе К. Д. Бальмонта, состоявшейся в Башенном театре, то есть просто в квартире Иванова, 19 апреля 1910 года. В согласии с привычками обитателей «Башни» представление началось в четверть двенадцатого вечера. Гости, допускавшиеся лишь по специальным приглашениям, входили в квартиру и видели в самой большой ее комнате маленькую сцену с черно-зеленым задником, напоминающим большой ковер, украшенный яркими желтыми и красными цветами. Красочные декорации и костюмы были сделаны Судейкиным — точнее, импровизированы из тканей, оставшихся в квартире после смерти Зиновьевой-Аннибал, очень любившей разнообразные красивые материи. Декорации были скудно освещены, а публика сидела или стояла буквально в центре развивающегося действия. Все режиссерские эффекты были направлены на то, чтобы усилить впечатление театральности, даже искусственности постановки, тем самым воспроизводя наивность испанского театра XVI–XVII веков ^[396] . В намерения Мейерхольда входило сломать то, что он считал искусственными барьерами между публикой и актерами, постановка соответствовала формировавшейся у него концепции «театра-балагана» ^[397] . Занавес раздвигался двумя мальчиками, переодетыми в арапчат, декорации обозначались только несколькими красочными мазками. Немногие предметы реквизита вносились и уносились актерами, иногда прямо через публику ^[398] . Кузмин играл в спектакле: в одной из сцен — старика, в другой — молодого человека.

396

См.: Зноско-Боровский Евг.Башенный театр //Аполлон. 1910. № 8. С. 31–36 первой пагинации. Перепечатано: Мейерхольд в русской театральной критике 1892–1918. М., 1997. С. 192–197.

397

См.: Мейерхольд В. Э.Статьи, письма, речи, беседы. Т. 1. С. 254, 255.

398

Описание этой стороны постановки см. в стихотворении Вяч. Иванова «Хоромное действо» (сборник «Нежная тайна»). Наиболее подробно репетиции и сама постановка «Поклонения кресту» описаны В. Пястом (Пяст Вл.Встречи. С. 117–125).

После этой постановки Мейерхольд уехал за границу (перед этим он сыграл роль слуги в комическом балете Кузмина «Выбор невесты»), где получил шуточное послание, в котором две строфы написал Кузмин:

Будь ты дальше, будь ты ближе, Всем нам близок, милый друг. Знаем, знаем: ты в Париже И не явишься к нам вдруг. Но тоскует рой комедий: «Где твой бдительный надзор, Всех веселых интермедий Арагонский Рехидор?» Принялися мы за чтенье Сервант еса в этот раз. Все манит воображенье… Да, «театр чудес» у нас. Что порой и не удастся, Умственный дополнит взор; Мыслью мощною задастся Наш великий Рехидор…

Вернувшись в Петербург в мае, Мейерхольд принял участие в осуществлении еще одного проекта. Постановка пьесы Кальдерона имела успех и сыграла большую роль в эволюции театральных идей Мейерхольда (некоторые находки были позже с эффектом использованы в знаменитом мольеровском «Дон Жуане», который он поставил в Александрийском театре в ноябре 1910 года). И все же это был спектакль, показанный всего лишь один раз избранной, элитарной публике. Существовавшие планы институализации Башенного театра были отложены ^[399] , а Мейерхольд и его друзья, среди которых был и Кузмин, пытались найти постоянный испытательный полигон для своих опытов, который был бы доступен более широкой публике.

399

В архиве Вяч. Иванова сохранился лист с распределением обязанностей: «Директор Вяч. Иванов. Администратор В. К. Иванова-Шварсалон, М. А. Кузмин. Главный режиссер Вс. Э. Мейерхольд. Главный художник С. Ю. Судейкин. Veto Директора в выборе пьесы. Главная деятельность комитета — а) выбор пьесы b) назначение времени, места с) рас<пределение> приглашений d) утвержд<ение> распределения ролей. Монархия режиссера с момента, когда пьесы уже установлены. Приглашение режиссеров и художников по инициативе Мейерхольда и Судейкина. Административные функции по режиссуре и постановке несет В. К. Иванова-Шварсалон. Режиссер и художник предлагают комитету проект распред<еления> ролей, Комитет его утверждает». В качестве предполагаемых постановок назывались: «Кузмин. Св. Евдокия; Сервантес. Театр чудес; Сакунтала; Турецкая пьеса; Шекспир<овский> период; Куранты Любви; Античная пьеса; Кальдерон», причем был даже составлен план первых трех спектаклей: «I спектакль: Кузмин. Св. Евдокия; Серв<антес>. Театр чудес; II спектакль — <Античный> Шекспировский; III. Античный» (РГБ. Ф. 109. Карт. 45. Ед. хр. 38).

В сентябрьском (десятом) номере «Аполлона» за 1910 год Ауслендер в своей постоянной рубрике «Петербургские театры» объявил о предстоящем в октябре открытии нового театра «Интермедия» в здании бывшего театра «Сказка» на Галерной улице. Его репертуар должен был состоять из «старинных и новых фарсов, комедий, пантомим, опереток, водевилей, небольших драм и отдельных номеров». Официально театром руководило «Товарищество актеров, художников, писателей и музыкантов», но на самом деле во главе театра, официально называвшегося «Дом интермедий», стояли три человека. Директором был сам Мейерхольд. Вся художественная часть была отдана вернувшемуся в Петербург Сапунову. Кузмин занимался литературной и музыкальной стороной. Из-за ограниченности репертуара он сам написал две пьески для первого вечера и активно участвовал в подготовке других программ ^[400] . Согласно сохранившимся афишам, театр ежедневно давал два представления. Первое шло с девяти вечера до половины двенадцатого, а вслед за ним, с полуночи до двух часов, следовал «дивертисмент». Неудивительно, что при таком распорядке работы и талантливости руководителей театра «Дом интермедий» вскоре стал любимым местом столичной литературно-художественной богемы.

400

В автобиографии он писал: «Основание с Мейерхольдом и Сапуновым „Дома интермедий“ и участие в редакционной работе „Аполлона“ были до некоторой степени общественными моими занятиями. Впрочем, „Дом интермедий“ просуществовал очень недолго». О деятельности театра см.: Тихвинская Л.Кабаре и театры миниатюр в России 1908–1917. М., 1995. С. 69–86. Многочисленные подробности о жизни театра см. в дневнике Кузмина за вторую половину 1910 года и в комментариях к нему, а также в переписке с Мейерхольдом.