Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
Спрашиваешь, бывало:
– Как живем, Вася?
Он срывает с чуть вздернутого носа большие очки в толстой роговой оправе, моргает покрасневшими от напряженной работы веками и расплывается в улыбке:
– Живем, как паровоз – летим вперед, в коммуне остановка!
В этих словах он весь: и настрой его души, и целеустремленность жизни, и политическое кредо писателя-борца, и энтузиазм, характерный для тех «беспокойных сердец», которые составляли славную комсомолию 20-х годов.
Начало его короткого жизненного пути было обычным для мальчика, родившегося в крестьянской семье. День своего рождения – 21 февраля 1902 года – он, живший более чем скромно, не отмечал шумными застольями. Об этой дате вспоминал лишь в тех случаях, когда приходилось заполнять
«Прогретую солнцем пахотину, по которой босыми ногами я ходил мальчонкой-бороноволоком, не перестану ощущать, должно быть, до самой смерти».
В одной из сохранившихся автобиографий он сообщил о себе любопытные подробности:
«Сельскую школу окончил двенадцати лет. Говорят, был я очень озорной, и учитель звал меня «атаман».
От двенадцати до шестнадцати лет я был пахарем. В 1918 году из родного дома сбежал в Москву учиться, а чему – не знал: мне хотелось знать все».
В столице «беглецу» удалось устроиться на общеобразовательные рабочие курсы. Он учился и работал чернорабочим на вокзале. Суровый облик Москвы той поры запомнился ему навсегда: из окон каменных домов торчали трубы «буржуек», толпы безработных осаждали Биржу труда, на вокзалах шныряли чумазые беспризорники… Не столько знаний, сколько холода и голода хлебнул паренек в те дни и, не выдержав тяжкой жизни, через год подался обратно в деревню.
Вернувшись в Кудрявщино, возмужавший Василек-«атаман» в 1920 г. организует ячейку комсомола и два года самозабвенно руководит ее бурной деятельностью. Вечерами он сочиняет частушки для комсомольского драмкружка, пробует в литературной форме описать пробуждение сельской молодежи, посылает свои сочинения в газеты и журналы, но пока безуспешно. Только несколько лет спустя первые комсомольцы Кудрявщина прочтут книжку
В. Кудашева «Будораги» и узнают в героях этого рассказа и себя и свои дела.
Мечта о продолжении образования долго не давала покоя вожаку деревенских «будораг» и вдруг сбылась: неожиданно ЦК комсомола вручил ему в 1922 г. путевку на рабфак. Снова та же Москва, только жизнь иная: не надо теперь бегать по вокзалам в поисках заработка – стипендия вполне обеспечивала прожиточный минимум. Не жизнь, а рай: вечера заняты учебой, день – весь – в твоем распоряжении! Кудашев не транжирит попусту свободное время. С упоением пишет очерки и рассказы, знакомится с рабфаковцами, также увлеченными литературным творчеством, и вместе с ними вступает в литературную группу, организовавшуюся при журнале «Молодая гвардия». В том же году в газете «Юношеская правда» и в журнале «Смена» появились его первые очерки, рисующие перемены в жизни деревни.
В 1924 г. по путевке ЦК комсомола Василий Кудашев начал работать, не бросая учебу на рабфаке, в редакции только что созданного «Журнала крестьянской молодежи», а через год с направлением того же ЦК пришел в этот журнал и я. Здесь скрестились наши жизненные пути-дороги – я принял от Кудашева отдел юнселькоров, он стал во главе литературного отдела. Так завязалась наша дружба.
Горячий и порывистый, заряженный какой-то особой энергией душевной отзывчивости и доброжелательства, Кудашев быстро и сердечно откликался на все, что печалило или радовало людей. Он всегда кому-нибудь и чем-нибудь помогал, за кого-то хлопотал, делая это удивительно вежливо и тактично. Эти качества характера, словно магнит, притягивали к нему молодых писателей, всегда нуждающихся в поддержке и участии. Он и надо мной, приехавшим из далекой Сибири, как-то незаметно взял своеобразное шефство: вводил в круг писательской молодежи, знакомил с Москвой. В первые же дни он сказал мне:
– Сегодня в редакцию должен зайти Шолохов. Обязательно познакомлю тебя с ним – вот талант, как гора среди поля!
Уже после знакомства с Шолоховым я узнал, что Кудашев давно дружил с ним, ввел его в ту же литературную группу «Молодая гвардия», где состоял и сам.
В ту пору начали появляться в периодике и выходить
отдельными книжками первые произведения Василия Кудашева – «Семка в отпуску», «Фонарики», «Фомка номерованный» и другие рассказы, затем последовала небольшая повесть «Чухаровцы». Во всех этих произведениях отражалась бурная жизнь советской деревни, но в литературном отношении они были – что скрывать – далеко не совершенными. Да и сам Василий Михайлович, автор взыскательный, не слишком восторгался ими и впоследствии не включал их в свои сборники.В редакции «ЖКМ» Кудашев работал увлеченно. Каждое утро на его стол вываливали полную корзинку рассказов и стихов. Он внимательно читал рукописи, нацарапанные то на оберточной бумаге, то на старых, пожелтевших газетах. Когда удавалось обнаружить заслуживающий внимания рассказ, радовался, как ребенок, шумел на всю комнату:
– Талант! Ей-богу, талант. Ему бы только подучиться малость…
Он часами строчил ответы начинающим авторам, по-дружески
советовал, что и как следует переделать, чем дополнить повествование, чтобы оно получило право на публикацию.
Около трех лет трудился Кудашев в «ЖКМ», успешно окончил рабфак и, одержимый желанием «все знать», подготовился и поступил на редакционно-издательское отделение факультета литературы и искусства МГУ. Учебу и здесь он совмещал с постоянной работой в «Крестьянской газете по радио». После окончания университета Василия Михайловича направили на редакторскую работу в Государственное издательство художественной литературы, затем он перешел в издательство «Московского товарищества писателей». На этом его «послужной список» закончился – оставив службу, он полностью занялся творческой работой.
Его очерки, рассказы, повести, а затем и роман, произведения уже более зрелые, стали печататься в журналах «Октябрь», «Новый мир», «30 дней», в «Литературной газете» и многих других изданиях.
Особой метой в моей памяти остались встречи на квартире у Кудашева. Жил он в маленькой комнатке, одна дверь которой открывалась в большущий коридор, другая вела прямо на кухню. Чтобы избавиться от кухонных ароматов и шума голосистых хозяек, Вася нанял домкомовского плотника законопатить наглухо кухонную дверь и смастерить в ее нише книжную полку. Кроме этой полки, окрашенной морилкой, обстановку составляли канцелярский стол с двумя выдвижными ящиками, железная кровать и пара стульев. Вся посуда – синий эмалированный чайник, тарелка, три стакана и ложки – размещалась на подоконнике.
Но даже такие, более чем скромные, жилищно-бытовые условия вызывали у нас в то время зависть. Шолохов даже как-то пошутил:
– Живешь ты, Вася, как буржуй.
Тесно, неуютно и бедно мы тогда жили, но никто из нас не унывал: было бы где примоститься писать!
Шолохов, уехавший в станицу писать «Тихий Дон», время от времени наведывался в Москву и всякий раз останавливался у Кудашева. Вечерами в небольшую комнатушку нашего общего друга в таких случаях прибегали и мы с Петей Сажиным – застенчивым тамбовским пареньком, тогда еще нигде не печатавшимся. Щедрый на угощение Василий Михайлович разливал крепко заваренный чай, выдавал по бутерброду на брата, а после чаепития начиналось главное, ради чего собирались. Шолохов, изредка попыхивая трубкой, читал нам первую книгу романа прямо с рукописи, написанной на листах линованной бумаги четким, аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Мы слушали, очарованные родниковой свежестью языка, картинами и событиями, которые развертывались в повествовании.
Далеко за полночь, чуть осипший от долгого чтения, автор донской эпопеи прокашливался и, поглядывая на нас, спрашивал:
– Ну как, хлопцы?
Высказывались мы восторженно, примерно в том же духе, как это выражено в письме Кудашева, посланном рязанскому писателю Василию Ряховскому еще до выхода в свет первой книги «Тихого Дона» и до появления рецензий на нее:
«Шолохов должен цвести. Вещь его очень хвалят, и, по-моему, эта вещь большой значимости. Так что, мое мнение, «Тихий Дон» будет звездой в нашей литературе».