Михайлов день (Записки очевидца)

Положила я тогда в райкоме на стол партбилет и в покаянии в церковь пришла. С тех пор работаю на послушании в храме и прошусь в монастырь, чтобы свой грех искупить».

— Замечайте события вашей жизни, — говорил преподобный Варсонофий Оптинский, — во всём есть глубокий смысл. Сейчас они вам непонятны, а впоследствии многое откроется.

Прошлое действительно порою так переосмысляется, что становится для человека открытием. Так было с паломницей из Сибири, и так было с моим папой-сибиряком, открывшим для себя заново родословную нашей семьи.

Забытая верёвка

Человек встроен Господом в историю и без понимания исторического смысла событий легко становится добычей самых низких политических страстей. Мой папа инстинктивно чувствовал это и всю жизнь создавал фотоисторию семьи. Все большие семейные сборы включали в себя празднично-принудительный ритуал — мы фотографируемся, а потом любуемся фотодостижениями семьи: вот мы на фоне новой машины, а вот — в процессе поедания шашлыков. Молодёжь от фотолетописи шашлыков томилась и по-хитрому убегала из дома якобы на коллоквиум в университет.

Об исторических корнях нашего рода я знала немногое: по линии отца мы из обрусевших украинцев, переселившихся в Сибирь уже века назад. Родовая отцовская фамилия Деревянко давно русифицировалась в Деревянкиных, и ничего украинского в нашей семье не было. Правда, мама порой в сердцах говорила папе:

– Ну, хохол упрямый!

— Это вы чалдоны, а я русский человек! — отвечал боевито папа.

Но один случай перевернул его сознание. Однажды папа пошёл на перекличку очередников, стоявших за дефицитом по списку. И, когда выкликнули его фамилию, кто-то крикнул в толпе:

— Гей, Деревянко, выдь сюда!

Папа вышел и обомлел при виде генетического чуда — перед ним стоял его, казалось, брат-близнец, и они смотрели друг на друга, как в зеркало. А «близнец» уже восторженно кричал кому-то:

— Гей, Грицько, Опанас, побачьте — нашего Деревянку нашёл!

Как понимается теперь, папа был человеком внутренне одиноким, но в объятиях этих Грицько и Опанасов вдруг растаяло его сердце. Папа у нас даже пива не пьёт, но теперь он сидел на траве с новоявленными братьями и поднимал с ними тосты за щиру ридну Украину и, ура, «самостийную». «Самостийники» тискали папу в объятьях и от всего сердца жалели его:

— Сашко, родной ты наш Деревянко! Да як же ты в пленение к москалям попав?

В общем, дома потом папа смущённо объявил:

— Я, кх-м, украинец.

— Так и знала — хохол! — ахнула мама.

— Папа, — спросила я, — а ты хоть слово по-украински знаешь?

— Знаю. Кот — это «кит». Мне главное разобраться, как же я к москалям попал?

С папой не соскучишься. Но на моей родине в Сибири так много обрусевших украинцев, будто свершилось некогда великое переселение народов. Особенно это бросается в глаза, когда едешь на машине по Южному Забайкалью, где тянутся вдоль трассы сибирские сёла с глухими высокими заборами из брёвен и массивными воротами под навесом-кабаном. И вдруг возникнут на пути весёлые селенья чисто украинского вида — белёные хатки с мальвами в палисаднике. На обед в такой хатке вам подадут галушки в сметане, вареники с вишнями и знаменитый украинский борщ. По утверждению этнографов, национальность дольше всего сохраняется в пристрастии к национальной кухне. Но украинского языка в этих хатках не знают, считают себя русскими, а на вопрос, можно ли войти, отвечают чисто по-сибирски: «Ну!».

Тайна сибирских украинцев не давала мне покоя. Ведь не побегут же люди добровольно с родины в Сибирь. Но о причинах исторической трагедии, обусловившей массовый исход с Украины, нынешние потомки переселенцев смутно помнили одно:

— Из-за верёвки ушли.

Мол, напали на Украину некие захватчики и вешали в колодцах на верёвке детей.

— Кто вешал? — спрашиваю.

— Фашисты.

Такие объяснения, да ещё со ссылкой на фашистский рейх, казались недостоверными, тем более что демографическая статистика свидетельствует — полная утрата языка происходит лишь в третьем-четвёртом поколении переселенцев, а стало быть, исход с Украины свершился минимум три века назад.

Словом, я считала байки про верёвку местным фольклором, пока этнограф с Украины не пояснил: рассказы про верёвку — историческая правда, и при насильственном обращении украинцев в унию был действительно массовый исход. Обращали же в унию так. Спускали на верёвке в колодец младенца и ставили родителям условие: или они принимают унию, или ребёнка утопят. Украинцы в вере народ горячий и готовы были за православие насмерть стоять. Но одно дело — самому принять мученический венец, и совсем другое дело — мученичество ребёнка. Вот тогда и побежали украинцы в Сибирь. Здесь они забыли родной язык, позабыв потом веру отцов, и запомнили только верёвку, на которой вешали детей.

А мне вспоминается, как умирал мой папа и даже перед смертью, приникнув к транзистору, слушал новости с Украины. Ни кровиночки уже в лице, а всё печалится о своей милой родине:

— У нас на Украине опять плохо.

— Да, — говорю, — вот опять униаты…

— Детский подход! — перебивает папа, кадровый военный и подполковник в отставке, по-своему чётко понимавший расстановку сил. — Униаты, демократы, аты-баты — это всего лишь камуфляж для агрессии, а люди с родины опять побегут.

С Украины тогда действительно бежало немало народа. Уезжали на заработки в Россию или семьями переселялись сюда.

Помню, как приехал в Оптину автобус паломников с Украины во главе с протоиереем Александром. Из какой они были епархии, не знаю. Но запомнилась проповедь отца Александра, в которой он рассказывал о том, что замалчивалось в газетах:

— Нас убивают за православную веру, внедряя унию, и мы приехали сюда укрепиться, чтобы принять, если надо, мученичество за Христа.

В соборе стояла звенящая тишина, а батюшка рассказывал, как захватывают православные храмы. К церкви подъезжают автобусы с пьяными автоматчиками, и те врываются в храм, круша прикладами рёбра священнику с прихожанами. Алтарь они обязательно оскверняют, справляя здесь нужду или загасив сигареты о престол. Семинарию же, рассказывал батюшка, громили так — хватали за руки, за ноги семинаристов и, раскачав, выбрасывали со второго этажа спинами об асфальт. А потом начался штурм епархиального дома. Молодого священника, преградившего вход к владыке, выволокли во двор и забили насмерть. Как же отчаянно кричала мать священника, пытаясь прикрыть сына своим телом!

— Мы позвонили в милицию, умоляя предотвратить убийство, — рассказывал отец Александр. — А из милиции с хохотом отвечают: «Вот когда убьют, приедем полюбоваться на труп».

Не желая напрасных жертв, владыка хотел выйти к погромщикам. Но верующие стеной преградили дорогу:

— Владыко, убьют пастыря — рассеются овцы.

Забаррикадировавшись в комнате верхнего этажа,

они молились вместе с владыкой. Автоматчики уже крушили прикладами дверь, когда одна женщина сказала:

— Владыко, у меня есть молитва преподобному Амвросию Оптинскому. Благословите читать.

Они опустились на колени, умоляя о помощи преподобного Амвросия. И вдруг удивились — за дверью была тишина. Они выглянули в окно и увидели, как автоматчики, будто гонимые страхом, в панике бегут к автобусу. Один споткнулся, рассыпав доллары. А приглядевшись, они увидели, как и другие на бегу рассовывают доллары по карманам.

— Вот почему, — закончил свою проповедь отец Александр, — мы приехали к мощам преподобного Амвросия Оптинского, заступника и защитника православных христиан.

После проповеди ко мне подошла одна из прихожанок отца Александра. Подала свёрток с рушником и варежками и сказала по-украински певуче: