Микеланджело

Для Микеланджело это была тяжёлая невосполнимая потеря. Лишившись отца, который причинял ему немало неприятностей, он вдруг почувствовал гнетущую пустоту и свою боль выразил в незавершённом капитуле в терцинах, который был обнаружен и впервые опубликован в конце XIX века. Терцины вызвали восторг Р. Роллана, который привёл их целиком в прозаическом изложении в своей известной книге «Жизнь Микеланджело».

Среди остальных крупных поэтических откровений в октавах, секстинах и терцинах эта поэма звучит почти исповедально, настолько в ней глубока печаль и искренно выражена любовь Микеланджело к отцу и брату, которую при жизни он так и не успел высказать, безраздельно отдаваясь искусству…

Печали сердце не стряхнуло прах. Вконец придавленное злой судьбою, Надеясь горе потопить в слезах, Как вдруг пришлось расстаться и с тобою. Неотвратимый жизни поворот Безжалостно пытает нас бедою, Подтачивая жизненный оплот. Сперва твой сын навеки мир оставил, Теперь тебя оплакивать черёд. Держались оба вы достойных правил. Моя любовь была к вам так сильна, Что ваш уход вдвойне страдать заставил. Душа о брате памяти полна, Но в сердце отчий знак неизгладимый, И вряд ли будет скорбь утолена. Брат молодым покинул кров родимый, А ты тогда уже был стар и сед, И образ ваш живёт во мне единый. Мы вместе прожили немало лет. Так пусть мне мысль послужит утешеньем, Что в жизни вы оставили свой след. Пред неизбежным времени веленьем Стихает боль, хотя не до конца, И разум управляет чувств движеньем. Но кто ж не плачет, потеряв отца? В подлунной стороне всё в жизни тленно — Таков закон Всевышнего Творца. Как ни креплюсь я духом неизменно, Неласкова ко мне природа-мать, И участь на земле моя плачевна. Пока одно сумел я осознать, Что ты, отец, пройдя чрез испытанья, Познал за муки Божью благодать. Презрев мирские беды и терзанья, Вознёсся ты, оставив сирых нас, В заоблачные дали мирозданья. Но и во мне луч веры не угас, Хоть страх терзает душу изначальный. Мы все обрящем мир в последний час. Девяносто лет ты прожил — срок похвальный. И вот обласкан солнцем, как дитя, Ты, окрылённый, отошёл в путь дальний. Своей душе свободу обретя, Мне посочувствуй, мертвецу живому, — Из корня твоего взошёл и я. Навек сказав «прости» всему земному, Ты вырвался из плена суеты. Как не завидовать концу такому? Оставил жизненные страхи ты. Фортуна ваш порог не преступает — С неё довольно нашей маеты. Над вами вечность тишины витает; Минуют все невзгоды стороной, И неизбежность вас не удручает. Ни солнца луч, ни свет земли дневной Сиянье ваше не затмят отныне. Бесстрастны вы, как ночь, к судьбе людской. Отец мой дорогой, в твоей кончине, Я вижу неизбежный свой исход, Но страха перед смертью нет в помине. Моя душа надеждою живёт, Что в смертный час познает возрождение, Когда Господь на небо призовёт. Коль таково мне будет повеление И сердце я в грязи не растопчу, Оставлю грешный мир без сожаления И радостно навстречу полечу, Чтоб вечное с тобой обресть блаженство (86).

Со смертью отца ничто его больше не удерживало во Флоренции, а дальнейшее пребывание там было чревато опасностью. После отказа взяться за строительство новой крепости молодой деспот затаил на него злобу. Пришлось спешно привести в порядок все свои финансовые дела, побеспокоиться о близких, а самому незаметно покинуть налегке дом, словно идя на прогулку, дабы не вызвать подозрения у ищеек герцога Алессандро.

План бегства был заранее оговорён с новым смышлёным слугой Франческо Амадори по прозвищу Урбино, так как его родной городок Кастельдуранте находился неподалёку от этого города. Пока мастер будет прогуливаться, не вызывая ни у кого подозрения, слуга с небольшим баулом ожидал его на почтовой станции у Порта Романа с нанятым экипажем.

С болью в сердце Микеланджело оставил незавершёнными работы в капелле Медичи и в библиотеке Лауренциана, но оставаться дальше было бы безумием. Послушный внутреннему зову, который редко его подводил, он спешно расстался с любимым родным городом, ставшим для него смертельно опасным. Покидая родные места, вряд ли он полагал, что прощался с Флоренцией навсегда.

Глава XXV ПРОДОЛЖЕНИЕ РИМСКОЙ ЭПОПЕИ

Пресытившись, судьба добрее стала,

Но требует взамен, чего уж нет (270).

Двадцать третьего сентября 1534 года Микеланджело прибыл в Рим, в котором останется до конца дней своих. Появился он в Вечном городе за два дня до смерти Климента VII. Папа умер от глубокого душевного расстройства, осознав, насколько губительной оказалась его политика для Италии, ввергнутой в пучину бедствий. Он понимал, что был презираем своим народом, а вынести такое дано не каждому, особенно тому, кто, занимая папский престол, считал себя викарием Христа на земле, но мира и благоденствия для своей паствы так и не добился.

Папа был моложе Микеланджело на три года — все Медичи умирали сравнительно рано, словно в их роду была врождённая червоточина. Ему было искренне жаль папу-неудачника. Горько было сознавать, что Климент, который поддерживал его, а в последние годы заботился и о здоровье мастера, так и не увидел, пусть даже незавершёнными, ни капеллу Медичи, ни библиотеку Лауренциана, ходом возведения которых живо интересовался. При их последней встрече папа завёл разговор о фресковой росписи алтарной стены в Сикстинской капелле. Насколько Микеланджело понял, папе хотелось, чтобы на фреске была отражена трагедия «Римского мешка», в котором он сам чуть не погиб. Идея не могла не вдохновить художника, и он исподволь принялся за эскизы для будущей росписи.

Примерно за полгода до его прибытия Рим покинул после двухмесячного пребывания Франсуа Рабле, великий представитель французского Ренессанса. 73 Хотя оба творца непохожи друг на друга, их роднит и объединяет борьба со схоластикой, фанатизмом и невежеством, засорявшими культуру гуманизма. Их гениальные порывы к светлому, истинному и справедливому выражены с одинаковой силой. У Микеланджело они проявились в его пророках и сивиллах на сикстинском плафоне, как и в четырёх едва тронутых резцом скульптурах рабов, оставленных под присмотром Граначчи и Буджардини во дворе мастерской на улице Моцца, а у Рабле — в великом романе «Гаргантюа и Пантагрюэль». Различие лишь в том, что космический титанизм одного имеет патетико-героическую окраску, а у другого он сугубо приземлённый и гротескный.

73

Дживелегов А. К. Микеланджело. М., 1938.

Началась последняя римская эпопея Микеланджело. Ему было уже под шестьдесят. Позади годы великих свершений и неосуществлённых замыслов. Особенно его беспокоила судьба семи не расставленных по своим местам законченных изваяний в капелле Медичи.

Отныне при рассмотрении последнего периода жизни мастера серьёзным подспорьем послужит рукопись, обнаруженная в начале прошлого века в одной из частных римских библиотек искусствоведом Роберто Лонги, с которым автор этих строк был близко знаком, став составителем его вышедшей в русском переводе в 1984 году книги «От Чимабуэ до Моранди». Считается, что рукопись принадлежит перу молодого друга художника — литератора Донато Джаннотти, автора известного труда «О Флорентийской республике», а также комедий «Старый влюблённый» и «Милезия». Им были написаны также «Диалоги о Данте», в которых в качестве одного из собеседников фигурирует Микеланджело. 74 Живя в изгнании, Джаннотти был очевидцем и участником наиболее значимых эпизодов жизни великого мастера в Риме и пересказал их в привычной для того времени стихотворной форме.

74

Диалоги о Данте. — В кн.: Жизнь и творчество Микеланджело.

По прибытии в Рим Микеланджело первым делом направился к дому Кавальери, который жил неподалёку от колонны Траяна в районе Сант Эустаккьо, но не застал молодого человека, оставив ему у швейцара записку.

За время отсутствия Микеланджело за его римским домом приглядывали друзья дель Пьомбо и Бальдуччи. Но теперь нехитрое домашнее хозяйство целиком легло на плечи слуги и ученика Урбино, мастера на все руки, который сумел привести дом в надлежащий вид — удобный для жилья и для работы. Пока Урбино приводил в порядок жилище, мастер временно поселился в доме друга, Роберто Строцци, старшего сына геройски погибшего в боях за республику Филиппо Строцци. Римский дом Строцци стал местом собраний флорентийских беженцев, включая Луиджи Дель Риччо и Донато Джаннотти. С последним у Микеланджело установились наиболее тесные дружеские отношения.

С каждым днём число флорентийских беженцев в Риме росло — веское доказательство того, что тираническое правление герцога Алессандро становилось всё более невыносимым. Его вскоре оставили даже те, кто способствовал падению республики и приветствовал расправу над восставшими. Во Флоренции проездом побывал португальский король, и герцог, желая похвастаться последним творением своего сбежавшего подданного, решил показать ему капеллу Медичи. Но, увы — на дверях висел кованый замок, ключ от которого так и не удалось найти. Перед отъездом Микеланджело его оставил в надёжных руках. Пришлось королю смотреть через зарешечённое окно, но, кроме горы мусора, он так ничего и не увидел.

Недавно пришло сообщение о том, что вернувшийся из эмиграции опальный поэт Франческо Берни был отравлен сторонниками Медичи. Эта весть болью отозвалась в литературных кругах Флоренции и Рима. Микеланджело горько оплакивал безвременную кончину замечательного поэта, который был непримиримым противником Медичи, за что и поплатился жизнью. «Возможно, и меня постигла бы такая же участь, — с грустью подумал он, — не прислушайся я к зову разума и останься во Флоренции».

* * *