Микеланджело
Шрифт:
Доктор привстал:
— Без сознанья он. Соорудите из плащей носилки!
— Домой не донести его живым, — запричитал Урбино. — О Господи, трясутся все поджилки!
Обернувшись к стражникам, Ронтини приказал:
— В соседний зал несите! Там решим. Приподнимайте очень осторожно!
Стража вынесла мастера из капеллы, высоко подняв на руках, словно воина с поля брани.
Тронув Ронтини за рукав, Урбино указал ему на стену:
— Глядите, доктор! Вон портрет его.
Ронтини подошёл поближе.
— Непостижимо! Господи, как можно так вывернуть себя же самого? Какая сила самобичеванья
Узнав о случившемся, в капеллу вбежали взволнованные придворные.
— Самоубийство иль несчастный случай? — спросил Гонзага.
— Да говорите, доктор! — взмолился Бьяджо. — Страх какой.
— Я верю в организм его могучий, и передайте папе — он живой.
Но тут Урбино не выдержал:
— Чего раскаркались, воронья стая? Он всех вас, сволочей, переживёт!
К нему подошёл дель Пьомбо:
— Тебя, брат, укусила муха злая?
— С кем разговариваешь, обормот! — возмутился Гонзага.
— Вы довели его до исступленья своим паскудством, сукины сыны!
Кардинал в ответ пожал плечами:
— Он пьян или объелся белены.
Стараясь его успокоить, дель Пьомбо по-дружески посоветовал:
— Чего ты распаляешься, приятель? Оставь свой неуместный дерзкий тон.
Но Урбино не поддался на уговоры:
— Сюда лишь папа, наш работодатель, имеет доступ. Вы, мерзавцы, вон! — и он схватил железный прут. Увидев, что малый готов от угроз перейти к делу, все поспешно покинули капеллу.
Дома, придя в себя, Микеланджело никого не хотел видеть. Но с помощью толкового Урбино доктору Ронтини удалось через окно проникнуть в спальню мастера и уговорить принять кое-какие успокаивающие лекарства. Дело-то было серьёзное, поскольку шестидесятишестилетний художник упал почти с десятиметровой высоты на каменный пол. К счастью, не был повреждён тазобедренный сустав. Но удар был столь силён, что вызвал нарушение внутренних органов и перелом берцовой кости, приносящий нестерпимую боль. Пришлось наложить на сломанную ногу шины.
Друзья окружили его вниманием и заботой, а от папы то и дело появлялся посыльный с гостинцами и пожеланием скорейшего выздоровления. Он изо дня в день ждал появления Виттории, приказав Урбино навести в доме чистоту и порядок. Но маркиза Колонна не смогла, видимо, преодолеть сословные предрассудки. Навестивший его вездесущий португалец де Ольянда рассказал, что она денно и нощно молится о нём и его выздоровлении. Он был благодарен ей за поддержку в трудную минуту и передал с гостем посвящённый обожаемой донне мадригал, который сочинил в дни болезни:
То спотыкаясь, то вовсю хромая, Я меж грехом и благостью мечусь И о душе пекусь. Иссякли силы — сердце охладело. Слепой и ковыляя, С прямой стези сбиваюсь то и дело. Вот лист бумаги белой. Так подскажи, о донна, те слова, Чтоб не обманом — правдою дышать, Соблазн отринув смело, А подлая молва Остаток дней не сможет омрачать. О, если б только знать, Какую участь мне готовит небо, Раз никогда я праведником не был? (162)В Сикстинской капелле были убраны леса и шли последние приготовления, чтобы достойно представить миру новое творения Микеланджело. Но сам художник устранился от суеты, связанной с подготовкой к открытию.
Торжественное освящение фрески состоялось на Рождество 1541 года в присутствии коронованных особ и знатных гостей, прибывших из разных стран. На следующий день доступ в капеллу был открыт для широкой публики, напор которой с трудом сдерживала швейцарская гвардия, облачённая по такому случаю в новую униформу, пошитую по рисункам Микеланджело.
В те праздничные дни в доме Виттории Колонна, выходящем фасадом на улицу, которая вела к соборной площади, собрались её знакомые.
— Толпа не убывает. Что за люди! — с возмущением промолвил Пол, отойдя от окна. — Безумцы — всех бы в сумасшедший дом.
— Наплыв в Сикстину ещё больше будет, — заверила Джулия Гонзага. — Молва сейчас растёт как снежный ком, и вряд ли холод пыл толпы остудит.
Пошевелив кочергой угли, Пол расположился у камина.
— Мы, Джулия, прервали ваш рассказ.
— Так что там после мессы приключилось? — поинтересовалась хозяйка дома.
— Когда открыли фреску напоказ, молчанье гробовое воцарилось. Едва похвал начался робкий хор, как папа Павел весь преобразился, и радостью его зажёгся взор. Но автор как сквозь землю провалился.
— Он нездоров, — пояснила Колонна.
Поднявшись с кресла, Пол резко возразил:
— Нет, он заранее знал, что выслушать придётся и другое. Чуть позже фреска вызвала скандал и многих лиц задела за живое. О ней идёт недобрая молва. Жаль, что вас не было на освященье.
— Не по душе мне эти торжества, — ответила Колонна. — К заутрене пойду я в воскресенье, когда не будет шумной суеты.
— Но скоро фреска будет под запретом, — предупредила Джулия.
Колонна взглянула на неё с укоризной:
— Как можешь вздорным слухам верить ты? Они сродни лишь сплетням и наветам. Картина с вечностью породнена, и люди запретить её не властны.
Но Пол её не поддержал.
— В искусстве ясность замысла важна. Без таковой старания напрасны. Ваш друг жестокий потерпел провал, и с этим все согласны без изъятья.
— Да что случилось с вами, кардинал? Откуда вдруг такое неприятье, и ваши ль это говорят уста?
— В Сикстине хаос и столпотворенье, — не унимался Пол. — Им осквернён святой престол Христа!
— Как голословно ваше утвержденье, — решительно возразила Колонна. — Нам ныне всем необходима встряска, чтоб осознать ошибок глубину.
— Да, на стене алтарной свистопляска, — воскликнула Джулия, — и кажется, что мир идёт ко дну!
Её поддержал кардинал.
— Ниспровергатель всех авторитетов да будет сам за дерзость осуждён.