Миклош Акли, или история королевского шута.
Шрифт:
Он был бледен и взволнован, и это сразу же бросилось ей в глаза. Агенты полиции шли за ним по пятам. Акли сказал девушке по-венгерски так:
– Сделайте равнодушное лицо, когда услышите, что я вам сейчас скажу. Я не хочу, чтобы эти господи догадались, что я вам на самом деле сказал. Я арестован. Не знаю, что произошло, жертвой какой интриги я пал, но прошу вас, улыбайтесь! Вот так, замечательно! Хотите вы сделать для меня что-нибудь?
– Все!-патетически воскликнула девушка и притворно засмеялась, как будто речь шла о самой веселой на свете шутке.
– Сейчас я провожу вас к экипажу,- продолжи
Илушка подняла гроздь винограда, лежавшую и скамейке, с величайшим равнодушием отщипнув от нее несколько бледно-зеленных ягод, положила их по одной в рот, сверкнув при этом жемчугами белых зубов между алых губок. Только женщины одни умеют делать это та очаровательно.
– Мне кажется, - начала она и притворно зевнула, хотя сердце ее готово было остановиться от страха, - что так я и сделаю. Она поднялась со скамейки и пошла, сопровождаемая Миклошем, к экипажу. Шаги двух незнакомых неотступно звучали у нее за спиной: топ, топ, топ.
– А ведь я хотел бы вам кое-что сказать. Относительно того дела. Ну вы знаете сами...
Девушка зажмурила глаза.
– Относительно пороха, которого вы не изобрели?
– Я сразу же стал вашим рабом. И душой и телом.
– Из одного рабства я вас освобожу. Выбирайте сами - из которого, - и добавила игриво: - Хотя вы, конечно, хотели бы, чтобы я освободила вас сразу и от того и другого?
– Лучше уж оба вместе, чем ни одного. Это означает что...- Что вы выбираете наиболее тяжкое рабство?
Маленькая озорница весело засмеялась и села в экипаж. Акли крикнул кучеру:
– Отвезите барышню назад, в пансион!
Девушка выглянула в окошко экипажа и, повернувшись, помахала ему белым платком. Акли в свою очередь прощально помахал ей. Все это пустяки, кое-то недоразумение, - был убежден он, - может шутка. Но ничего, им еще достанется от императора!
– Ну а теперь мы можем идти, господа,- сказал полицейским с известным высокомерием. Не берусь предсказывать, но думаю, что дело окончится неприятностями. Причем, не для меня. Вот увидите.
Один из детективов свистком подозвал пролетку, они сели в нее и втроем покатили к главному зданию полицейского департамента. По дороге Акли был погружен в размышления, хотя двое детективов все время пытались заговорить с ним.
– Замечательная барышня,-начал один.- Это воспитанница императора, не так ли, сударь?
– Да, - коротко, неприветливо буркнул Акли.
Многие молодые люди хотели бы за ней приволокнуться, наверное?
Ну, это лакомство не про их честь, - заметил другой детектив.-Император-человек строгий.
– Чепуха, чепуха, - возразил ему первый детектив - курносый, с лицом славянина.- На это есть одна русская поговорка, дружочек: любовь, когда ей прийти не спрашивает и царя.
– Это уж точно!- хохотнул другой детектив.
Акли вконец разозлил фривольный тон их разговора он раздраженно перебил их:
– Меня под замок посадить решили? А может прежде каждый из вас на свой роток навесит замок?
Его строгий тон произвел впечатление на шпиков, и дальше, до самой площади Хоэ-маркт, где находилось
главное управление полиции - здание с аркадами и окнами в решетках - они ехали молча. Все это время арестованный упорно доискивался в своих мыслях до причины ареста, но так и не находил ничего подходящего, что могло хоть как-то объяснить ее. Он еще не был достаточно хитрой придворной лисой, и потому перебирал в памяти свои собственные вины и прегрешения а, ему нужно было бы вспомнить своих врагов.Наконец дрожки вкатились под своды огромных ворот. Навстречу им из будки в подворотне вынырнул красноносый тюремщик в зеленой с серебряными галунами одежде. Погромыхивая связкой ключей, он весело мурлыкал себе под нос: "Не вечно ясну солнышку светить, наступит вечер - надо заходить".
– Папаша опять набрался!
– отметил один из детективов.
– Что, привезли кого-нибудь?- пробормотал тот недовольно, позвякивая ключами.- И опять какого-нибудь барина?
– Так точно, папаша Шмидт. Помести барина в одиночную камеру.
– Отведите меня к начальнику полиции!
– потребовал Акли.
– Нет у меня одиночки. Где я вам ее возьму? Рожу?
– Начальник полиции обедает у графа Штадиона,- заметил молодой полицейский чиновник, пробегавший мимо по коридору с гусиным пером за ухом. Детективы переглянулись:
– Что же нам с ним делать?
– Отпустите восвояси,-посоветовал папаша Шмидт.-Отдельной камеры у меня все равно нет. Или откажитесь от одиночки.
– Ну хорошо, помещайте куда хотите!-закончили разговор детективы.- Выходите, сударь!
Подвыпивший тюремщик провел Акли на первый этаж и открыл дверь одной из камер. Веселый, добродушный старик был этот папаша Шмидт. Само воплощение венского веселья, которое так и било из него ключом.
– Все в порядке. Не принимайте все это всерьез. Случается порой и с человеком и с невинной птичкой, что их запирают в клетку. Но вам здесь будет неплохо. В отеле папаши Шмидта, хе, хе, хе! Я и не спрашиваю, что вы там натворили. Важно, что вы здесь, и все! Теперь вы наш. Этим все сказано. Детектив Рослов, ну тот, русский, шепнул мне на ушко, что вы потешали самого государя императора. Так что выше голову, приятель. Там-то, наверху, вы уж наверняка приручили к себе пару рыжих жеребчиков. Ха-ха-ха. И давайте, выводите их поскорее из конюшни! Папаша Шмидт - ловкий человек и хитрый человек. И для вас папаша Шмидт добудет все удовольствия и все радости Вены. А точнее даже не он, а те ваши рыжие жеребчики привезут. Вам для этого даже и не понадобится выходить из отеля папаши Шмидта. О, что это за прелесть город Вена (папаша Шмидт прищелкнул языком, словно вспоминая лакомый кусочек, когда-то съеденный им).
Вена свете только одна!20 Вот все знай повторяют: свобода, свобода и свобода! А что, собственно, такое свобода? Величайшая глупость! Свобода-это когда человек может пойти в любой кабак. И туда, где он завсегдатай, и туда, где не завсегдатай. Ну хорошо: свобода это приятно. Но чем хуже, если кабак сам приходит к человеку? А ведь может прийти!
Акли вынул из кармана один золотой и положил его на ладонь старого болтуна.
– Всегда к вашим услугам, сударь!
– подобострастно согнувшись в поклоне изъявил свою покорность Шмидт.