Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

Неизвестно, как проходило прощание путешественника со своей семьей, но едва ли оно было особенно сердечным. Единственное исключение — сестра Ольга, которая искренне печалилась долгой разлуке с любимым братом. По ее словам, Николай Николаевич попросил хранить все его письма в особом пакете «для своей будущей биографии» [312] . Похоже, он твердо верил в свое предназначение.

Наконец была назначена окончательная дата отплытия «Витязя». В этот день с борта корвета Миклухо-Маклай отправил два коротких письма: одно — матери и сестре, другое — Александру Мещерскому. В первом письме говорилось: «До свидания или прощайте. Держите обещания ваши, как я свои». Второе письмо, не имевшее, впрочем, юридической силы, свидетельствовало о непростых отношениях в семействе Е. С. Миклухи: «В случае, если я не вернусь из предстоящего путешествия, желаю,чтобы все,что мне следует или придется, перешлосестре моей Ольге» [313] .

312

ОПИ ГИ М.Ф. 329. Д.26. Л. 290.

313

СС.Т. 5. С. 69.

В полдень 8 ноября 1870 года корвет «Витязь» с 24-летним путешественником на борту вышел из Кронштадта в дальний вояж.

Глава пятая. К ОСТРОВАМ ДАЛЕКОЙ ОКЕАНИИ

Прощание с Европой

В период подготовки Миклухо-Маклая к экспедиции на Новую Гвинею в России была очень популярна книга И.А. Гончарова «Фрегат "Паллада"», в которой писатель красочно и вместе с тем достоверно описал свое путешествие на этом фрегате в Китай, Японию и на русский Дальний Восток в 1852 — 1854 годах. «Паллада», как и «Витязь», вышла из Кронштадта поздней осенью и сразу же попала в жестокий шторм, когда, по выражению писателя, «палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову» [314] . Штормовые ветры с дождем и снегом обрушивались на фрегат и в Финском заливе, и в самом Балтийском море. Гончаров не был подвержен морской болезни, но и он при сильной качке не мог «ни читать, ни писать, ни думать свободно» [315] .

314

Гончаров И.А.Фрегат «Паллада». Л., 1986. С. 14. Книга впервые увидела свет в 1858 году и с тех пор неоднократно переиздавалась.

315

Там же. С. 618. Письмо Языковым, ноябрь 1852 года.

В отличие от Гончарова Миклухо-Маклай не вел на «Витязе» — во всяком случае до выхода в Атлантику — путевого дневника, но из его краткого письма сестре, отправленного по прибытии корвета в Копенгаген 14 ноября 1870 года, видно, какие испытания пришлось пережить ученому в первую неделю плавания, когда «прикачивание» проявляется особенно остро: «Последние дни потерпели мы сильный шторм: утлегарь сломало, несколько парусов порвало в тряпки, руль тоже повредило. Ветер и море задали славный концерт. Во время плавания этого я страшно мерз, все белье мокро и холодно оказалось. <…> Холод, пробирающая до костей сырость и мороз,которые мешают всяким разумным занятиям, почти что не уменьшаются в Немецком (Балтийском. — Д. Т.)море» [316] .

316

СС.Т. 5. С. 79. Судя по письмам ученого из Чили и Самоа, он при подготовке своих сообщений для РГО черпал материал как из дневника, так и из записных книжек (Т. 5. С. 87—88, 91). Однако дневник этот не сохранился или, во всяком случае, не обнаружен.

В Копенгагене Назимов и Миклухо-Маклай узнали из газет «о затруднениях, возникших между Россией и европейскими державами по поводу черноморского вопроса». После поражения Франции в войне с Пруссией и падения Второй империи Россия в октябре 1870 года объявила, что больше не считает себя связанной условиями Парижского трактата, запрещавшего ей иметь на Черном море военный флот. Это вызвало большое недовольство в правящих кругах Англии, пытавшихся даже угрожать русскому правительству войной. Эти сообщения встревожили командира «Витязя» и его пассажира. Назимов обратился за указаниями к русскому посланнику в Копенгагене Н.В. Кноррингу, но оказалось, что тот знаком с ситуацией только из газет, «с той разницей, — съязвил Павел Николаевич в письме ученому, — что я читал газетные известия всегда двумя днями раньше его». По просьбе Назимова посланник запросил телеграммой инструкции у канцлера Горчакова, но глава дипломатического ведомства счел за лучшее не спешить с ответом на этот деликатный вопрос. Тогда командир «Витязя» решил продолжить плавание по предписанному ему маршруту, но как можно скорее уйти от европейских берегов. 29 ноября он прибыл в Портсмут, а оттуда через восемь дней перешел в Плимут, расположенный на юго-западной оконечности Англии, чтобы пополнить запасы угля и свежей провизии и изготовить судно к длительному плаванию по Атлантическому океану.

Что касается Миклухо-Маклая, то он согласно предварительной договоренности покинул корвет в Копенгагене, чтобы совершить поездку по европейским городам и вернуться на борт в английском порту, откуда «Витязь» выйдет в океан. Четыре дня ученый пробыл в Копенгагене, а оттуда отправился в Германию, Голландию и Бельгию. В его записной книжке зафиксированы маршрут и график этой поездки: Гамбург (17-18 ноября), Берлин (19 — 24 ноября), Галле (25 ноября), Иена (26 — 27 ноября), Гота (28 ноября), Кёльн (29 ноября), Гаага (29 ноября — 2 декабря), Роттердам (2 декабря), Антверпен, Гент (3 декабря), Остенде (4 декабря). На следующий день Николай Николаевич прибыл пароходом в Лондон, а затем отправился к месту стоянки «Витязя».

Во время этой поездки Миклухо-Маклай посещал музеи и библиотеки, встречался с официальными лицами, учеными и предпринимателями, чтобы получить рекомендательные письма или дополнительные консультации по интересовавшим его научным проблемам, приобретал недостающее экспедиционное оборудование, причем счета за покупки нередко отправлял для оплаты в Петербург — старшему брату или А.А. Мещерскому.

Сам ученый в своих письмах сообщил мало конкретных данных об этой поездке, но по прибытии в Англию рассказал о ней командиру «Витязя». Летом 1872 года, когда распространился слух о смерти Миклухо-Маклая от «злокачественной лихорадки», П.Н. Назимов по приказу начальства составил подробную «Записку» о пребывании Миклухо-Маклая на «Витязе» от Кронштадта до Новой Гвинеи. В этом интересном документе мы находим и некоторые сведения о поездке ученого по европейским городам в ноябре — декабре 1870 года [317] .

317

«Во время стоянки корвета в Копенгагене, — говорится в «Записке», — господин Миклуха-Маклай имел время посетить многих датских ученых, которые, сочувствуя смелым его предприятиям, распространили в газетах новость о присутствии на копенгагенском рейде русского корвета "Витязь", который имеет назначение отправиться к малоизвестным берегам Новой Гвинеи для доставки туда русского натуралиста Миклухи-Маклая, имеющего целью проникнуть внутрь этой неведомой страны. <…> Наш посланник в Голландии Кноринг (так в тексте. — Д. Т.)много содействовал Миклухе-Маклаю, взяв на себя труд рекомендовать его министру колоний. Министр снабдил Миклуху голландскими картами тех стран и письмами к батавскому губернатору (генерал-губернатору Нидерландской Индии. — Д. Т.), вкотором просил оказывать ему всевозможное содействие».

Однако поездка Миклухо-Маклая по городам Европы была предпринята не только в интересах дела, но и имела эмоциональную составляющую. Ученый прощался с друзьями и коллегами (например, с Дорном, встреченным в Йене) перед долгой разлукой, возможно — навсегда. Собеседники Николая Николаевича восхищались смелостью его планов, но считали их неосуществимыми. «Все они согласны, — писал он сестре, — что выбор мой совершенно удачен, что мое путешествие и задача очень важны, но вместе с тем опасны. Я не встречал ни одного порядочного дельного человека, который бы мне не позавидовал бы, но вместе с тем не прибавил какое-нибудь многозначительное: оо! аа! или aber etc.» [318] .

318

СС.Т. 5. С. 72.

Заботы и мрачные предчувствия, охватившие ученого во время поездки по Европе, не помешали проявлению такого свойства его личности, как внезапная, но обычно мимолетная влюбленность. В вагоне поезда на пути из Копенгагена в Гамбург он познакомился с голландским консулом в Киле Андреасом Шмидтом и его молоденькой дочерью, которая, как тогда выражались, затронула сердечные струны нашего героя. На вокзале в Гамбурге Николай Николаевич отправил буквально вдогонку удалявшемуся поезду письмо взволновавшей его девушке, имя которой не сохранилось на черновике: «Не могли бы Вы послать мне Вашу фотографию на память о сегодняшнем дне?! <…> Прошу в любом случае ответить, с фотографией или без нее… Ведь Вы неоткажете будущему новогвинейскому отшельнику в этом маленьком датском воспоминании» [319] . Получил ли ученый ответ от дочери Андреаса Шмидта, установить не удалось. Но в 1873 году Петерман сообщил Миклухо-Маклаю, что «некая, увы, мне неизвестная, но во всяком случае весьма взволнованная дама» неоднократно справлялась о судьбе русского ученого и очень обрадовалась, когда узнала, что он жив и здоров [320] . Была ли это дочь Андреаса Шмидта или одна из йенских приятельниц Миклухо-Маклая? У нас нет ответа на этот вопрос.

319

Там же. С. 71.

320

VGKA. Petermanns-Briefwechsel. B1. 18.

В Лондоне, в доме Томаса Хаксли, Николай Николаевич встретился с Альфредом Уоллесом — известным английским путешественником и натуралистом, выдвинувшим одновременно с Дарвином теорию естественного отбора, одним из основателей зоогеографии. По словам Уоллеса, молодой русский исследователь произвел на него и Хаксли огромное впечатление смелостью и гуманистической направленностью своих замыслов. «Его идея заключалась в том, что вы ничего не сможете толком узнать о туземцах, если не поселитесь среди них и не станете почти что одним из них, — вспоминает Уоллес. — Самое главное — завоевать их доверие, а потому вы должны с самого начала полностью им доверять. <…> Хаксли и я сочли этот план крайне опасным, но он твердо решил попытаться его осуществить» [321] . Как видим, Миклухо-Маклай изложил новаторские для того времени принципы полевой этнографической работы. Их претворение в жизнь сделало его одним из предтеч этнологии XX века. Не случайно классик английской этнологии Б. Малиновский, который в 1915 — 1918 годах проводил исследования на Тробрианских островах, расположенных у восточной оконечности Новой Гвинеи, назвал Миклухо-Маклая «ученым нового типа» [322] .

321

Wallace A. R.My Life. A Record of Events and Opinions. London, 1905. Vol. 2. P. 35.

322

Малиновский Б.Избранное. М., 2004. С. 467.

Хаксли пригласил русского ученого на заседание Лондонского этнологического общества, на котором он демонстрировал оттиски с двух деревянных табличек с таинственными значками, привезенных экспедицией И.Л. Ганы с острова Пасхи. Сам Хаксли «очень сомневался, чтобы на этих досках было изображено что-нибудь шрифтообразное, а предполагал, что эти доски могли служить как штемпеля при выделывании тапы». Между тем в Берлине Адольф Бастиан, тремя неделями раньше ознакомивший Николая Николаевича с публикацией упомянутых оттисков в немецком географическом журнале, считал, что это были «первые письмена, найденные у островитян Тихого океана» [323] . Столь решительное расхождение во мнениях двух признанных научных авторитетов еще более возбудило у Миклухо-Маклая интерес к острову Пасхи, о котором он, готовясь к своему путешествию, немало прочитал в книгах русских и западноевропейских мореплавателей, посещавших остров в конце XVIII — первой половине XIX века.

323

Миклухо-Маклай Н.Н.Острова Рапа-Нуи… С. 64.

Прежде чем покинуть берега Туманного Альбиона, как нередко называли тогда Великобританию, Миклухо-Маклай собирался непременно посетить «даунского отшельника» — Чарлза Дарвина, который теперь интересовал его не только как выдающийся теоретик, но и как путешественник-натуралист, участвовавший в молодости в кругосветной экспедиции на корабле «Бигль», вошедшей в анналы мировой науки. «Каждый путешественник, — писал Дарвин, завершая свой труд об этой экспедиции, — должен помнить то яркое ощущение счастья, какое он испытал, впервые вдохнув в себя воздух чужой страны, где прежде редко бывал, а то и не ступал вовсе цивилизованный человек» [324] . Николай Николаевич приобрел эту книгу Дарвина и, по-видимому, хотел получить у прославленного ученого советы и практические рекомендации. Но встретиться им не довелось.

324

Дарвин Ч.Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль» / Пер., вступ. ст. и прим. С.Л. Соболя. М., 1953. С. 532.