Мила Хант

Нильс прав. Я больше не могу врать и притворяться. Но правда слишком опасна. Особенно для него, находящегося под прицелом леди А.

– Ладно, дела действительно не очень. Но я не могу говорить об этом. Ты будешь изводить меня все две недели?

– Ответь мне на один-единственный вопрос: это страшно?

Я колеблюсь.

– Не страшно. Тревожно.

– Ты боишься или нет?

– Ты сказал «один вопрос».

– Да, но теперь я беспокоюсь ещё больше, так что квота вопросов удваивается автоматически.

Если я не отвечу, Нильс отстанет сегодня, но вернётся к этому завтра. И ещё тысячу раз. Лучше успокоить его.

– Нет, я не то чтобы боюсь, но озабочена. А теперь – стоп.

Жанна спускается в салон и закрывает крышу. Потом смотрит на наши лица.

– Круто, я пропустила серьёзный разговор.

Она поворачивается к Нильсу.

– Дашь мне отчёт в конце каникул. Ты же всё равно не сможешь выкинуть это из головы, так? Ну а теперь, – она уютно устраивается между нами, – спать.

Джеймс занимается нашим багажом. Жанна и Нильс с восхищением разглядывают огромный белый коттедж, стоящий в лесу. Главное здание, два крыла и навес, закрывающий весь двор. Дом расположен на полянке, и деревья окружают его со всех сторон, словно нежно-зелёный кокон. Или как удушающая ловушка. На выбор.

Я подхожу к чете Уиллоу, которые занимаются здесь хозяйством. Супруги глазеют на нас как на ярмарочных животных. Они не видели меня много лет, я отказывалась приезжать сюда. Начиная примерно с рождения брата. Я вдруг вспоминаю свой последний визит. Пуха в люльке, слова отца, которые он произнёс, поднимаясь по лестнице. Я отгоняю воспоминания грубым и непонятным жестом. Миссис Уиллоу, блёклая и тощая, как палка, неуверенно отступает назад. Её муж-медведь скрещивает руки на груди. Рукава у него закатаны, так что видны предплечья, густо поросшие рыжей шерстью. Наш приезд ему явно не по душе. Я не хочу пожимать ему руку, он тоже. Что касается его жены-палки, то я просто опасаюсь её сломать. Жанна и Нильс, смущённые, смотрят на меня. Я наконец выдавливаю из себя:

– Спасибо, что подготовили дом.

– Это наша работа, – отвечает медведь Уиллоу столь же дружелюбно.

Я огибаю его, будто дерево, и вхожу внутрь.

Так странно… Можно избегать какого-то места годами, но стоит вернуться туда, как узнаёшь всё, вплоть до запаха. И когда память чувств пробуждена, просыпается и всё остальное: образы, лица, движения. И эмоции.

Натёртый воском паркет сияет, как и семь лет назад. Диваны стоят на тех же местах, диванные подушки как новые, пледы на подлокотниках, свежие цветы в вазах. Высокие окна выходят на тот же роскошный сад, который мягко спускается к озеру и причалу. Лодка тоже тут, привязанная к мосткам, носом, как всегда, повёрнутая к другому берегу. Всё здесь отлично справляется с течением времени. Без моего присутствия и предподростковых нервных срывов.

Я оставляю Нильса и Жанну исследовать первый этаж, с его анфиладами залов и псевдодеревенской роскошью, а сама поднимаюсь наверх.

Прохожу мимо спальни родителей, заглядываю в комнату Пуха. Здесь тоже всё по-прежнему. И один в один похоже на его комнату в наших городских апартаментах. Наверное, он дважды топнул ножкой – и родители полностью повторили всю обстановку. Я выхожу, и сердце начинает громко стучать. Я понимаю, что ко мне возвращается. Но я могу справиться с этими эмоциями, потому и решилась подвергнуть себя такой муке. Итак, я заглядываю в остальные комнаты. Кабинет, отцовская библиотека, бельевая, мастерская, где мать пыталась заниматься живописью. Перед последней дверью останавливаюсь. Без иллюзий. Это комната для гостей. Я всё обошла. Здесь нет другой детской. Как будто не было и другого ребёнка.

Словно чтобы сильней себя помучить, я возвращаюсь в логово брата. И соскальзываю на пол по стене. Почему? Ну правда, почему? Что я им сделала? Почему меня как будто не было в моей собственной семье? В чём я провинилась? С самого начала, ещё до того, как взбунтовалась и предоставила окружающим массу законных причин для ненависти. За что они всегда меня отвергали? Я поднимаюсь. Удивительно. Я задавала себе этот вопрос с тех пор, как смогла его сформулировать, но никогда не испытывала особой горечи. Наверное, научилась подпитываться из других источников, не отказываясь ни от чего. Поэтому, например, упрямство Нильса мне даже приятно. Замечаю на футболке два мокрых пятна от слёз. Я вытираю глаза, глубоко вздыхаю и иду обратно.

В гостиной Жанна рухнула на диван, далеко отшвырнув ботинки.

– Прошу прощения у всех деревень в мире за то, что так плохо о них думала, – заявляет она. – Если они все похожи на эту, то я хочу стать фермером, когда вырасту. Объясни, почему мы раньше сюда не приезжали?

– Потому что я сама тут в первый раз за семь лет.

Нильс подходит ко мне. Мои покрасневшие глаза не укрылись от его внимания. Разумеется.

– И это… трудно?

– Немного.

– Хочешь, уедем?

– О нет! – вскидывается Жанна. – Неужели вы показали мне жизнь в раю, чтобы через десять минут увезти обратно в город? Лучше расскажи, в чём дело. А мы будем уверять, что все были уродами, кроме тебя. Да, Нильс?

– Точно, – кивает он. – Все, кроме тебя.

Ему даже удаётся улыбнуться. Я опрокидываю Нильса на диван, и мы оба падаем на Жанну, которая начинает брыкаться. Мы катаемся друг по другу, сваливаемся на пол, орём, снова карабкаемся на диван. Нам по десять лет или по пять, не знаю сколько. Мы едва замечаем, как Джеймс прощается с нами. Уиллоу уже давно не показываются и не предлагают своих услуг. Наконец мы успокаиваемся и садимся более-менее правильно. Нильс устраивается между нами. Он обнимает нас за плечи и крепко прижимает к себе. Я наслаждаюсь давно забытым чувством безопасности. Мы любуемся видом, открывающимся из окон. Нильс кладёт ноги на низкий столик:

– Хороших каникул, девчонки.

11

После двух дней деревенской идиллии мы находим устраивающий всех троих ритм этого буколического сосуществования. Каждый живёт своей жизнью, и тем не менее мы много времени проводим вместе. Совершаем долгие прогулки в лесу. Или берём лодку. Мы с Жанной всегда протягиваем вёсла нашему верному рыцарю, чтобы он мог продемонстрировать свою внушительную мускулатуру во всей красе.

– Тебе просто безумно идёт грести! – уверяет Жанна.

– Полюбовались, теперь ваша очередь.

Я отказываюсь:

– Скажи себе, что я могла бы влюбиться в такого выносливого гребца.

Нильс поднимает на меня сияющий взгляд, и я тут же жалею о своей идиотской шутке. Как ужасно играть людьми, особенно их чувствами. Желая загладить вину, я тянусь за вёслами. Но Нильс крепко вцепляется в них.

– Слишком поздно, ты это уже произнесла. Позволь мне помечтать, – и он принимается грести с удвоенной силой.

Сегодня я не пошла с ними на озеро. Я жду чету Уиллоу, чтобы принять у них покупки, которые они делают для нас по указанию матери.

«Твой папа велел мне следить, чтобы вы ни в чём не нуждались, дорогая, он заботится о тебе, ты знаешь?»

Кроме того, сегодня я хочу побыть одна, так как во мне опять закипает тревога, от которой я отдыхала в последние дни. Я была такой расслабленной, почти беззаботной, постоянно смеялась. Но теперь что-то снова сжимает мне горло, и сердце слишком быстро стучит. Я не верю в дурные предчувствия, но, когда друзья заглядывают, чтобы попрощаться перед прогулкой, не могу скрыть своего состояния. Нильс делает вид, что щупает мне пульс.