Миланская роза
Шрифт:
Роза уловила этот немой диалог, но ничего не сказала. Что могли знать двое молодых людей о призраках, осаждавших душу Розы? Как могли они узнать тени прошлого, которые, прежде чем стать тенями, населяли молодость Розы? Мужчины и женщины, суетившиеся вокруг мотеля, с улыбкой или со слезами, что знали они о старой женщине, стоявшей у последней черты? А ведь именно здесь, в сарае, на ложе из сена, она увидела, как умирают ее мечты. Роза не сдерживала слез из усталых глаз, пусть текут. Но вот она словно опустила занавес собственной памяти, отодвинула в сторону тревоги тех лет, грехи и несчастья,
Глава 2
— Чем тебя угостить, Риккардо? — спросил Клементе, распахивая дверцы огромного нового кухонного шкафа.
Риккардо Летициа сидел в кухне, уперев локти в бело-розовый мрамор стола. Он рассеянно огляделся и произнес:
— Пожалуй, ничем.
— Ничем — это слишком мало, — позволил себе пошутить Клементе.
Он знал Риккардо ребенком, был ему вместо няньки, когда у него болел живот, рассказывал малышу об Америке и о «Фаворите».
— Хочешь малиновый сок? Он так тебе нравился когда-то, — настаивал Клементе.
Из множества бутылок он выудил одну, без этикетки.
— Покупной или сама делала? — пробормотал Риккардо.
— Синьора Роза готовила. Она каждый год делает понемногу.
Клементе достал два бокала, графин с холодной водой и поставил все это на стол. Потом старый слуга сел напротив Риккардо.
Риккардо Летициа разглядывал кухню, точно бедный родственник, попавший в богатую семью. Кухня в доме на улицы Джезу была святилищем Клементе. Сюда время от времени допускался тот или иной член семьи для целительной беседы с глазу на глаз со старым слугой.
— Сколько лет ты уже в этом доме? — спросил Риккардо.
— Много, — ответил Клементе, поискав взглядом большие электронные часы, словно по ним можно было проследить бег времени.
— С 1935 года, если мне не изменяет память. В конце марта мы переехали сюда с квартиры на улице Литторио. Я помню точно, потому что как раз в эти дни Гульельмо Маркони передал с яхты, стоявшей в порту Генуи, сигнал, по которому в Сиднее, в Австралии, зажглись фонари.
Клементе налил в стаканы густой малиновый сок и разбавил его водой. Подвинув один стакан Риккардо, старик задумчиво смотрел, как смешивается рубиновый сок с прозрачной водой. Старый слуга умел ждать.
— Черт знает сколько лет! — вздохнул Риккардо.
Домашний напиток напомнил ему вкус детства.
— Много-много лет, — согласился Клементе.
— Ты знаешь о нашей семье все, — сказал Риккардо.
Он постепенно, как коршун, кружащий над своей добычей, подбирался к цели своего визита.
— Я знаю лишь то, что видел, — скромно заметил Клементе.
Риккардо смотрел на старика проницательными светлыми глазами и продолжал:
— Ты видел, как росли дети, как старели мужчины и женщины и как умирали.
— Конечно, повидал и хорошего и плохого.
— А ты знаешь такого бестолкового человека, как я?
Старик вытащил из кармана белый платок, вытер водянистые, покрасневшие глаза и помолчал.
— Знаю, — наконец произнес он. — Только не мужчину, а женщину. Твою мать. При всем моем уважении к ней, она куда бестолковей тебя. Но ее это
не очень беспокоит. Она всегда говорит: «Что ни делай, а все равно после зимы придет весна».Между магнатом авиационной промышленности и старым слугой завязался странный диалог.
— Неужели моя мать так говорит? — удивился Риккардо.
Странно звучала в устах Розы крестьянская мудрость.
— Именно так, — подтвердил старик. — Вы с ней похожи, а как встретитесь, искры летят в разные стороны.
— Роза Летициа никогда не питала ко мне особой любви.
— Да ты дальше собственного носа не видишь, — упрекнул его Клементе.
— Моим братьям досталось больше материнского тепла, — заявил Риккардо.
В голосе его звучала обида заброшенного ребенка. Старому Клементе, словно отцу, открывал Риккардо тайники собственной души. Клементе и вырастил его, как сына. Потому старый слуга позволял себе называть Риккардо на «ты».
Оба смущенно помолчали.
— Хочешь услышать правду? — спросил старик, наклонившись к гостю.
— Хотелось бы.
— Так знай, тебя она любила больше, чем кого-либо. Ты — самый любимый из трех ее сыновей.
— Жаль, но я этого как-то не заметил, — съехидничал Риккардо.
— Ты ведь плод последней, а может, и единственной большой любви в жизни Розы.
— Очень трогательная история, — иронично отозвался Риккардо.
— Все истории о любви трогательны, — с чувством произнес Клементе.
— Она всегда называла меня негодяем.
— Мы сами придаем слову тот или иной смысл. Она так называла тебя любя.
— Но держала меня подальше от семьи.
— Чтобы не выдать себя. Потому что боялась: твои братья заметят, что мать предпочитает младшего.
Риккардо стукнул кулаком по мраморному столу.
— Любишь ты сказки рассказывать!
— Я говорю правду. И говорю потому, что впервые за много лет ты спросил меня. Когда, один за другим, умерли твои братья, Роза решила, что Бог наказал ее: она слишком мало любила сыновей.
— Согласись, странноватая материнская логика.
— Но ведь и ты ничего не делал, чтобы вызвать нежность матери. В удобный момент завладел семейным делом. Ты очень ловко избавился от невесток и племянников. Но ты ведь избавился и от матери. Понимаешь, Риккардо Летициа?
Риккардо взял стакан, пригубил, стараясь не смотреть в глаза старику.
— Я хотел только показать, на что способен. Она должна была узнать, чего я на самом деле стою. Я достоин стать ее преемником, потому что научился всему у нее, хотя она и не хотела меня ничему учить. И я победил.
Губы Риккардо чуть дрожали.
— Вы похожи, вы совсем одинаковые, — настаивал Клементе на своем. — Инстинкт, интуиция, страсть к театральным эффектам. Неужели вы не отдаете себе отчет в том, что и слова имеют вес?
Риккардо обхватил голову руками.
— Может, я все делал неправильно? — спросил он. — Неправильно вел себя со своими детьми, с матерью и еще с…
— С Глорией?
— Да, с Глорией, особенно с ней.
— Знавал я в детстве одного священника, — сказал Клементе. — Он учил меня: людям свойственно ошибаться, но настаивать на ошибке — это от дьявола. Вот я и спрашиваю, зачем ты упорствуешь, зачем ты лишаешь себя и девушку счастья?