Милитариум. Мир на грани (сборник)

* * *

Безмолвная светлая ночь заглядывала в спальню.

Лиза поднялась с постели и подошла к окну. А вдруг то, что ей приснилось нынче, было правдой, думала она. Она видела людей, столпившихся вокруг семейной пары: мужчина и женщина лежали посреди улицы. И вдруг она, Лиза, в черном траурном платье опустилась прямо на них, присела рядом с раненым мужчиной, обняла его и закрыла ладонью в черной кружевной перчатке его глаза. Сперва люди вокруг суетились, и снилось Лизе, что женщину унесли, и будто она осталась жива. Но вдруг умолкли все… И Лиза незримою для всех тенью взмыла вверх над толпой…

Явь прогнала страх. Обняв себя, Лиза вздохнула.

– Дитя мое, ты еще не спишь? – спросил Серж, войдя в комнату.

Серж полагал себя профессором. Он был высоким, худым мужчиной лет пятидесяти. На носу у него всегда были очки-велосипеды, способные изуродовать почти любое лицо. И в тот раз им это удалось.

Серж всегда называл Лизу дитя. Не «любимая», не даже «душенька», ни каким другим ласковым именем, а только так – дитя. «Мое дитя».

– Нет, – ровно ответила Лиза и села на кровать возле Сержа. – Вы, наверное, закончили свои дела на сегодня?

И как бы Сержу в ответ, в угоду, она называла его на вы.

– Да, дитя мое. Всё эта ясная погода! Вот если б дождь! Заждался я грозу, – сказал Серж, раздевшись и прижав к себе Лизу.

– Лизонька, Лизонька, – шептал Серж, бесстыдно целуя ее, рыжие ее волосы, в тени ночи казавшиеся серыми, ее лицо, бледное в сиянии полного месяца…

2

Часы пробили девять. Девять ровно, как полагали они, но в действительности спешили на одну минуту. Кроме их звона в дешевом пансионе не было слышно ни единого звука: ни шагов в коридоре, ни голосов в соседних комнатах. Но были звуки, переполнявшие пансион день-деньской и всю добрую ночь, – гудки поездов городской железной дороги. Оттого казалось, что весь дом куда-то едет. И, вероятно, именно эти злосчастные гудки паровозов так уценили номера. Однако оно мне было очень кстати – поначалу я решил экономить и накопить денег, чтобы чуточку позже приобрести что-нибудь действительно желанное. А покамест я лишь обновил свой гардероб, а также купил новенький, в вензелях, портсигар.

Теперь было девять. Я вышел из комнаты и по коридору прошел до прихожей, где висело темное зеркало. Окинув себя взглядом, я поправил котелок, убедился, что костюм недурно сидит, и довольно сам себе улыбнулся. С таким настроением я вышел и направился с очередным делом. И хотя в июле продаж было немного, я теперь чувствовал себя намного уверенней, чем в день встречи с моим первым покупателем.

Июльский вечер коснулся города. Когда я вошел в здание с колоннами, облака приютили последние лучи солнца, хотя по-прежнему было довольно светло. Я бодро поднялся по мраморной лестнице и быстрым шагом направился к двери еще не запертого кабинета. Я уже успел привыкнуть к тому, что люди не ожидают моего появления, и потому, не мешкая, сразу же переходил к делу. Так вышло и на этот раз. Нестарый господин с нафабренными усами смотрел на меня пристально, следил за каждым моим движением, когда я взял из его рук карту и развернул ее на столе, прежде переставив с дубовой громадины помешавшие предметы. Затем я ткнул в карту пальцами и поднял юго-восточную границу, всучив ее в мясистую ладонь господина. Тогда он довольно ухмыльнулся и, крепко сжав границу в своей лапе, спросил, хочу ли я чего-нибудь взамен. Денег, господин, это лучшее, что вы мне могли предложить. Удовольствие от вашей счастливой физиономии я уже купил. Я лишь добавил, что если у него есть еще столько же купюр, сколько он предложил мне, то я мог продать еще одну штуковину. Он хитро улыбнулся, полагая, что вступил в сговор со мной, и вопросительно посмотрел на меня. Тогда я вынул из кармана пиджака две, в сущности игрушечные, пушки и поставил их на Белград.

Господин с нафабренными усами оперся руками о стол и некоторое время смотрел на карту. Затем, вновь ухмыльнувшись и повторив себе несколько раз «Gut, Gut!» [11] , он спросил, считаю ли я, что время уже пришло. Я не считал время, как сторонник этернализма, – только деньги, и я всего лишь предлагал идеи – решали покупатели. Я ровно ничего ему не ответил.

Передав мне еще одну пачку купюр, он, как бы умасливая меня, спросил, хочу ли я посмотреть на свою идею живьем. Отказался я от подобной затеи и теперь, между тем решив для себя, что следующее приглашение непременно приму.

11

Отлично. (нем.)

– Gute Nacht [12] , – учтиво пожелал я.

Господин с блестящими усами и сияющими серыми глазами кивнул мне в ответ.

Когда я вышел из кабинета, то обнаружил, что вечер, следуя за мною, уже запустил свои лапы в коридор и обласкал его. Довольный удачной сделкой, я покрутил в руках эбеновую трость, – эта, с набалдашником в виде коршуна, стала моей любимицей, – и радостно поспешил к дожидающемуся меня экипажу. Что ж, подумал я, если и дальше так хорошо пойдут дела, а дальше ожидал я их только больше, то, пожалуй, смогу купить себе автомобиль.

12

Доброй ночи! (нем.)

…Любовь моя, хотел бы я каждый вечер возвращаться к тебе. Хотел бы, чтобы каждый вечер ничего не мешало нам быть вместе. Чтобы я мог держать тебя за руку и глядеть в твои небесно-голубые глаза…

* * *

– Мне опять снился сон, – сказала Лиза, глядя за окно.

На небе вновь была полная луна, и – ни единого облачка. От этого Серж был сердит. Он ждал грозу. Он жаждал грозу: Серж в своих опытах хотел обогнать Теслу. Ему не терпелось изобрести то, что затмило бы все предыдущие выдумки его ученого соперника. А пока погода была ясная, Серж изобретал чудо. Намедни он узнал, что через месяц в Париж прибудет молодой человек, который, как говорили, был чертовски хорош собой. Молодого человека очень интересовали последние достижения науки, которые он предпочитал покупать через посредников, чудеса же и идеи он покупал при личной встрече и, поговаривали, за баснословные деньги. А деньги Сержу были теперь нужны – он решил создать высокочастотный трансформатор…

– Я знаю о твоих снах, дитя мое, – ответил Серж небрежно: он был увлечен работой. – Как только… – тут Серж снял круглые очки и посмотрел на Лизу. – Скоро у меня будет весь мир, Лизонька! Весь! И тогда закончатся твои сны: душа твоя будет счастлива.

Лиза верила Сержу: ей приходилось ему верить. Но – сон стоял перед глазами. Будто она шла вновь в атласном черном платье по улицам тихого старого города и вдруг услышала артиллерийские залпы, и вместо того, чтобы немедленно уйти прочь, полетела к солдатам. Невидимая, она остановилась возле самого молодого. Лиза затыкала уши при каждом залпе, а после оборачивалась на солдата. И вдруг он упал убитым. Тогда Лиза присела и обняла его. Всё стихло. Лиза заметила, что подол платья испачкан в слякоти, что на кружевных перчатках – кровь и грязь, и ей труднее стало дышать, но она в том винила корсет. Кругом – тишь, и Лиза черной тенью поднялась к небесному сумраку.

3

– Она в Париже… – сказал Аркадий.

– Вы тоже, – заметил я.

Мне было почти жаль его. Наверное, чувство жалости – одно из самых разрушительных для человека. Оно заслоняет всё живое в том, кого жалеют.

Я закурил.

– Быть может, я с нею встречусь…

«Черт возьми, – подумал я. – Бери экипаж и езжай к ней, тем более что Лиза написала тебе, где остановилась! И прекрати ныть». В конце концов, его почти детская беспомощность начала меня раздражать. Вчера вечером Аркадий сел рядом со мной на террасе гостиницы и принялся рассказывать о Лизе мне, постороннему человеку. О том, что она уже полгода живет в Париже, что до этого они иногда виделись на вечерах, куда приглашали его общие с Лизой знакомые, что он писал ей, когда они жили в Петербурге, что теперь она пишет ему после переезда во Францию. На мое счастье, я прослушал добрую половину его истории – я думал, как мне продать чудо. Я подобного еще не продавал, и потому эта мысль занимала меня и тогда, и весь сегодняшний день.

– Лизавета Павловна, – вслух сказал Аркадий.

Он писал письмо, он очень старался, так, что даже потел. Он спрашивал у меня совета, полагая, что такие франты, как я, должны лучше разбираться в любовных письмах. Разбирался ли я? Предположу, что нет: я ни разу не писал любовных писем, хотя полагаю, что мог бы.

…Любовь моя, если я написал бы тебе письмо, я хотел бы стоять рядом и смотреть, как ты читаешь, следить за движением твоих глаз. Мне было бы интересно, произнесешь ли ты какое-нибудь слово вслух, напишешь ли ответ…

На часах было без пяти минут девять. Аркадий никак не мог собраться с мыслями и своими вздохами отвлекал меня от моих раздумий.

– Я должен написать ей, чтобы она уехала из Парижа, пока его не взяли немцы. Если бы произошло какое-нибудь чудо, способное их остановить… – мечтал Аркадий. – Но я не покину город, если она не уедет.

– Это глупо, мой друг, – уже не выдержав, сказал я.

Потупив взгляд, Аркадий умолк.

– Mon ami [13] , мне пора идти, – сказал я, посмотрев на часы. – Полагаю, мы с вами не встретимся больше здесь. Увидимся, когда кончится война! – весело сказал я, стараясь подбодрить Аркадия. – Как закончится – приезжайте ко мне в Лондон. Вместе с Лизой. Надеюсь, к тому времени она станет вашей женой.

13

Друг мой. (фр.)