Миллениум

У Алёши, как и у его родителей, были густые, с шоколадным оттенком волосы, лицом он походил на Вику. Кирилл – широкоскулый, с большими карими глазами, крупными веками, с широковатым носом и полными губами; его лицо, как бы зажатое между высоким лбом и сильным подбородком, казалось почти квадратным, а у Лёши личико узкое, синие, васильковые глаза, прямой нос и тонкие, изящные губы. Кирилл не огорчался, видя разногласия со своей внешностью, он часто повторял, успокаивая Вику: «Зато воспитаю как настоящего мужика, не беспокойся, будет тебе второй защитник». И, натягивая на свою правую руку «лапу», приказывал Алёше надеть боксёрские перчатки.

Вика подумала о том, что завтра надо будет выйти со своими мужчинами до завтрака и сделать серию снимков с белочками, которые так смешно берут еду из Алёшиных рук! Она достала фотоаппарат из книжного шкафа, положила на стол, потушила в кабинете свет, прикрыла дверь и поднялась на второй этаж, в спальную. «Почитаю немного», – решила она. Тихонечко скользнула к мужу под одеяло, осторожно нажала на кнопку ночной лампы и взяла в руки журнал.

– Ну, как прошла ревизия? – сонно спросил муж, не поворачиваясь к Вике, и она похолодела, не веря своим ушам.

Кирилл говорил с трудом, сквозь сон, не желая просыпаться, и от этого его ровный, еле слышный голос звучал особенно страшно. Не понимая, зачем она притворяется, вместо того чтобы отшутиться, как и предполагалось, Вика переспросила, откладывая журнал:

– О какой «ревизии» ты говоришь, дорогой?

– Ну… о той, которую ты проводишь в моём кабинете…

– Я всего лишь посмотрела, политы ли цветы. И приготовила фотоаппарат назавтра, – ответила Вика, ощущая, как ледяная волна подбирается к сердцу.

– Ну и отлично… А то я уже хотел признаваться тебе, чтобы ты не утруждалась… – невнятно пробубнил Кирилл, с трудом ворочая языком.

– О чём ты?.. – едва выговорила Вика.

– Тебе незачем рыться в моих вещах, – медленно и раздельно произнёс муж, силясь придать своему тону серьёзность. – Спросила бы меня, я бы признался, что у нас с твоей подругой роман… – тяжело закончил он, переворачиваясь на спину и натягивая на себя одеяло.

Сердце сжалось в комок от охватившего Вику холода. Она почувствовала, как застыли губы. «Он мучает меня? Но зачем?» – слабо подумала она, припоминая, что подружка и впрямь стала слишком подозрительной в последнее время – замкнутой, неразговорчивой. В голове Вики пронеслись ужасные мысли насчёт мужниного тайного романа, и, слыша, как что-то больно сломалось в сердце, чувствуя, как рвётся наружу потревоженная тайна, вдруг сказала то, что поклялась никогда и никому не рассказывать:

– Алёша не твой сын.

Вика выдохнула из себя эти холодные слова, ожидая, что всё вокруг тотчас замёрзнет и они с Кириллом превратятся в две огромные сосульки, которые завтра напугают сына, когда мальчик прибежит в родительскую спальную, недовольный тем, что его не разбудили. Но Кирилл в ответ лишь проворчал нечленораздельные звуки. Перевернувшись на живот, он засунул обе руки под подушку, почти зарывшись в неё лицом, и крепко уснул. В недоумении поглядев на его спину, Вика выключила лампу и вытянулась рядом, но ещё долго лежала с открытыми глазами, пусто пялясь в темноту и пытаясь согреться. Она обдумывала слова мужа и собственные слова, не находя между ними связи, и не заметила, как уснула.

Встала поздно, около десяти часов, в плохом настроении, в предчувствии чего-то страшного. Накинув лёгкий халат, спустилась на кухню, где уже вовсю хозяйничал Кирилл. При виде того, как муж, стоя у плиты, распевал песни, энергично размешивая деревянной ложкой тесто в кастрюле, ей захотелось заплакать. На столе красовался оранжевый графин с только что выжатым апельсиновым соком, лежали бордовые размером с тарелку кленовые листья.

– Доброе утро, соня! Это мы для тебя принесли, – весело сказал Кирилл, прерывая пение и кивая на листья, – у нас сегодня оладьи с яблоками и омлет с ветчиной. Меню «без выкрутасов», специально для тебя! Пойдёт? Алексей в ванной, – сообщил он, наливая Вике сока в высокий стеклянный бокал. – Набегался за ёжиком, устал, но так и не поймал. Ты не представляешь, сколько их тут развелось! – воскликнул Кирилл и, присмотревшись к растрёпанной Виктории, тревожно спросил: – Ты плохо спала, дорогая?

– Как можно… хорошо спать… после того… что ты вчера наговорил? – мрачно ответила Вика, делая большие паузы между словами.

Казалось, ей было трудно дышать. Она нечасто показывалась перед мужем в неприбранном виде, но сегодня это не имело значения.

– Вот ерунда! Я же пошутил. Ты мне спать не давала, – засмеялся Кирилл, ложкой шлёпнув тесто на разогретую сковородку. – Да и тебя пора приструнить, как ты считаешь?

– Вот как? Зачем же молчал, зная, что я устраиваю ревизии? – спросила Виктория, тяжело усаживаясь на стул и отодвигая от себя стакан с соком. – Почему сейчас решил «приструнить»? Что изменилось?

– Раньше меня смешили твои строгости, но время идёт, а ты не унимаешься, мне это кажется странным, ненужным, – ответил Кирилл, переворачивая на другую сторону оладьи. – Ты вчера что-то про Алёшу говорила, я не понял что.

– Да, говорила, – не своим, треснувшим, сделавшимся пустым голосом произнесла Вика.

Она стала машинально крутить кленовый листок, зажав его между пальцами и внимательно его разглядывая.

– Ты помнишь того длинноволосого, который опоздал на нашу свадьбу? Он пришёл с букетом чертополоха, все удивились, а я сказала, что это наш «ботаник», шутник из рекламного отдела? Вижу, что помнишь. – Вика кинула быстрый взгляд на мужа и с отчаянной решимостью продолжила: – Знаешь, Кирилл, я, наверное, вышла бы за него замуж. Так, без любви, просто потому, что время пришло. Если бы не твои Мальдивы. Он хороший парень на самом деле! Очень искренний и меня любил. Думала, он понял, когда я объяснила, что полюбила другого, но это оказалось не так. Я встречалась с ним через несколько месяцев после нашей с тобой свадьбы, надо было сказать, чтобы он прекратил преследовать меня звонками, записками. Между нами произошла безобразная сцена, которая закончилась постелью. И мы расстались навсегда. А вскоре я поняла, что беременна. Врачи предупредили, что я рискую не иметь детей в будущем, если избавлюсь от этого ребёнка, и я оставила всё как есть.

Бросив кленовый листок, Вика подняла глаза на мужа.

– Теперь ты всё знаешь, – сказала она, успокаиваясь, и попросила налить горячего чая.

Муж смотрел на неё во все глаза, не замечая, что оладьи подгорают, не слыша просьбы о чае.

– Это неправда, – сказал он убеждённо.

– Правда, – ответила Виктория и зябко поёжилась.

На кухню вбежал Алёша: на его щеках лежал чистый румянец, волосы были мокрыми после душа, глаза сияли радостью. Мальчик приготовился рассказать Вике о шустром ёжике, за которым гонялся всё утро, и о том, как ёжик спрятался в норке; о том, как Алёша обогнал отца, когда они побежали наперегонки, отец запнулся и упал. Конечно, Алёша подозревает, что папа сделал так нарочно, но всё равно было весело.

– Папа! – закричал мальчик, смешно двигая носом, принюхиваясь. – Пригорают оладьи!

И кинулся переворачивать их вилкой, как это делал всегда отец. Кирилл опустился на стул рядом с Викой. Не обращая внимания на дым, идущий от сковороды, он принялся рвать один за другим широкие кленовые листья, вдруг ставшие неприятными. Они раздражали своей оранжевой окраской, напоминая о том прекрасном настроении, которое ещё минуту назад владело Кириллом, обещая минуты счастья в кругу семьи; теперь листья выглядели как насмешка. Радужное настроение было непоправимо испорчено. Оно, как подгоревшие оладьи, которые Алёша выбросил в мусорное ведро, упало в прошлое, превратив это утро в самое худшее из всех, которые были у них с Викой…

Февраль 2012, Китай

На авеню в Париже

Блестит мокрый после дождя асфальт на близкой дороге, в небольших лужах отражается свет вечерних фонарей, все столики в уличном кафе заняты. Мы прошли несколько кварталов по одной из центральных авеню Парижа, прежде чем нашли себе место. Можно подумать, что весь город вышел на улицу, чтобы за чашечкой кофе обсудить последние новости; всех интересовало, останется ли Жак Ширак на второй срок? Выборы были в самом разгаре.